Broken down like a mirror smashed to pieces.*
Я слышу, как они разговаривают. Боже, как непредусмотрительно. Прямо рядом со мной, присев на кровать моей уже несуществующей соседки, Роберт Грей вел беседу с какой-то женщиной. Мне неудобно лежать на левом боку, поэтому я лежу на спине. Так сказать, притворяюсь спящей. Спать мне не хочется, но, судя по последним событиям, я должна была значительно устать. - Этот парень просто плохо на нее действует, - успокаивающим тоном говорит мистер Грей. Его голос не переходит границ, и я слышу только отдельные слова, напоминающие обыкновенный убедительный рассказ. - На нее так много навалилось: автокатастрофа, потеря памяти, сломанная рука... да еще и этот случай с вазой! Нет, я просто не понимаю людей, которые обустраивали эту палату... Я разберусь с... Он понижает голос, до меня доносится только тихое бормотание, и я не могу его разобрать. Я чуть ерзаю на месте, чтобы создать впечатление, что я действительно сплю. - ...наложили шов, и теперь ей нужно немного оправиться после всего произошедшего. Она слишком испугалась Стайлса. Незнакомый парень, сами понимаете. К тому же... - Почему вы впустили к ней молодого человека? Она, наверное, была бы рада, что он пришел, но не в таком положении... Понимаете, с ним у нее связаны не самые лучшие воспоминания и... - перебивает собеседница. Ее голос срывается, а интонация оставляет желать лучшего: кажется, что женщина не спала и недавно плакала. Слова, сказанные ею, звучат сомнительно и неуверенно, будто вся эта ситуация значительно сломала ее. - Это не в моих силах: распоряжаться о ее посетителях, - просто отвечает мистер Грей. Я почти представляю, как он пожимает плечами. - Я передам администрации о том, что нужно ограничить гостей. Думаю, только родственники, верно? Только родственники... - бормочет он, очевидно, о чем-то думая. Я ощущаю заметное оживление, и мистер Грей уже громче и увереннее добавляет: - Не волнуйтесь, с вашей дочерью все будет в порядке. С дочерью? - Что-то я не вижу никакого значительного прогресса... - Амнезия - дело трудное и требует времени. Поймите, миссис Уинстли, - добавляет мужчина. Я слышу скрип кровати. Он встал. - Вы подождете, пока она проснется, или спуститесь со мной к регистратуре? Вы нужны мне. Я должен передать вам результаты психологического анализа. - Я останусь здесь, - медленно произносит женщина. Я негромко сглатываю. Слишком волнуюсь. Сейчас вся полученная информация кажется мне важнее, чем есть на самом деле. - В таком случае, я буду ждать вас внизу через... - мистер Грей, очевидно, взглянул на часы. Он слишком наивен, чтобы быть непредсказуемым. - ...сорок минут. Желаю вам удачи. Я знаю, что его губы трогает безупречная улыбка, как в рекламе жвачки. Он уходит. Дверь так знакомо возвращается в прежнее положение, я слышу шаги. Но и они постепенно стихают, оставляя меня наедине, судя по всему, c моей мамой. Значит, моя фамилия Уинстли. Что ж, хоть что-то. Почему бы сразу не рассказать мне все, вместо того, чтобы вести разговоры с посторонними людьми и врачами? Я - главный эпицентр. Наверное, я должна знать что-нибудь о себе. Но, кажется, так думаю только я. Как-то грустно от этого. Через пару минут я ворочусь, давая понять, что так называемый сон отступает. Очередной скрип кровати. Он раздражает. Я чувствую, как по голове меня аккуратно гладят чьи-то руки. Дрожащие руки. Незнакомые. - Тара. Наверное, это должно было быть одним предложением, но с ее интонацией все звучит более протяжно и вопросительно, почти шепотом. Я чуть приоткрываю глаза и вздыхаю. Меня зовут Тара Уинстли. Я живу в Лондоне. Мою сестру зовут Кэтрин. Так. Не Кэтрин. Черт. Меня зовут Тара Уинстли, и я живу в Лондоне. Мою сестру зовут Кейтлин, а моего психолога - Роберт Грей. Такое чувство, будто я провожу с собой воспитательные работы. Кажется, я заново родилась. Как же это глупо. По крайней мере, все это начинает действовать на нервы. А они у меня не железные. Хорошо, что все слезы кончились еще вчера. После прихода Гарри. Гарри... Что там говорил Грей? Стайлс. Гарри Стайлс. Чем больше я подслушиваю, тем больше я узнаю обо всей этой дурацкой ситуации. Кстати. А что, если кто-то из них подстроил мою аварию? Подстроил. Звучит... кхм... забавно. Не знаю, почему. - Ох, твоя рука... Я машинально опускаю взгляд на гипс и пожимаю плечами. Сейчас для меня все это кажется чем-то своеобразным и привычным. Я даже не помню, как двигать этой левой рукой. Когда я очнулась и поняла, что не помню, кто я, она уже была перебинтована. Я пытаюсь сесть, но правую ногу тут же пронзает рваная боль. На тумбочке лежит обезболивающее. Я ложусь обратно и тянусь рукой к упаковке таблеток, по пути невольно вспоминая, как жмусь к стене, размахиваю руками и случайно сшибаю вазу с подоконника. Розы рассыпаются по полу, вода впитывается в мою одежду, я поскальзываюсь и падаю на пол. Как жаль, что моя нога стала жертвой всего этого. Теперь от колена до щиколотки тянется длинный шрам, который сейчас скрыт под многослойной повязкой. Черт возьми, розовой от крови. Я выпиваю две таблетки разом, морщась и на ходу припоминая, что надо бы запить их водой. Они горькие, но что-то мешает мне попросить стакан. Да и сама я вряд ли принесу его себе. У меня больше не осталось воды, пришлось бы спускаться вниз. А мне этого совсем не хочется делать. Обезболивающее еще не действует, но я через силу сажусь, свесив обе ноги с кровати. - Выглядишь не очень, - протягиваю я, смотря на женщину, которая явно обо мне беспокоилась. Интересно, видно ли по мне, что я на самом деле не спала? Пока что всем, кто находится в этой комнате, все равно. Про себя отмечаю, что моя названная мама довольно-таки красивая. Правильные черты лица, зеленые глаза, темные волосы... Глаза у нас одного цвета. У Кейтлин такие же. Я протягиваю к женщине руку и легонько тяну локон ее волос, удерживая его между пальцами. - Раньше они были рыжие, - произношу я, не давая повода ответить. В уголках глаз женщины застыли слезы. Черты ее лица искажаются. Я вижу, что она не привыкла плакать. - Ты помнишь? - шепчет она. Я не знаю, что ответить, и просто пожимаю плечами. Потому что я действительно не знаю. Ее губы дрожат, и на мгновение мне становится ее жаль. - Пожалуйста, скажи, что ты знаешь, кто я, - с мольбой в голосе просит она. Я не решаюсь отвечать ей сразу, потому что боюсь, что мои слова могут еще больше ее расстроить. Когда я не отвечаю, женщина внезапно настраивает себя совершенно по-другому. Она выглядит воинственной и в какой-то степени уверенной. Я отпускаю локон ее волос, с моих шуб срывается легкий, не ощутимый вздох. - Меня зовут Рене Уинстли, и я твоя мать, - говорит она, присаживаясь передо мной на корточки, как это делал Стайлс. Еще вчера. Женщина говорит так, будто хочет, чтобы я надолго это запомнила. Уверенно, четко разделяя слова, не боясь, что все это может навредить мне. Да и правда, чем навредить? - Твоего отца зовут Эндрю Уинстли, и он будет здесь с минуты на минуту, - она сжимает губы, ее руки больше не дрожат. Рене смотрит на меня так, словно я вообще не должна была остаться в живых. А может, я неправильно расцениваю ее взгляд. - Ты помнишь, как тебя зовут? - Тара, - просто отвечаю я. Даже не киваю, а просто пытаюсь запомнить все то, что она сказала мне. Однако я не могу ей верить, потому что сказанное часто оказывается ложью. Не знаю, откуда я это помню. Потому я даже не пытаюсь улыбнуться и молчу, понимая, что все люди, которых я уже увидела или увижу, никогда заново не станут мне родственниками. Сейчас они - чужие. Чего я не могу сказать о себе.***
Это, несомненно, трудно - собирать себя по частям, как пазл, ища подходящий кусок, и расстраиваться, когда что-то не состыкуется. Теперь я знаю свое имя (именно знаю, а не помню), но это не приносит мне большей уверенности в том, что все когда-нибудь встанет на свои места. Я не хочу заново знакомиться со старыми людьми, да и они, кажется, явно желают, чтобы я сама их вспомнила. Мне жаль, что они считают все это чем-то до ужаса простым. Возможно, память вернется со временем, ведь это всего лишь амнезия, - говорил какой-то незнакомый мне врач, поглаживая мою руку и грустно улыбаясь, как мистер Грей. Они все одинаковые, в этих-то белых халатах и с карточкой на груди. "Всего лишь", - думаю я, чувствуя, как сарказм от этих слов превращается в тягучую массу и перебирается в другие уголки подсознания, до которых я пока что не добралась. Я боюсь. Боюсь, что, когда я буду готова вспомнить, этих воспоминаний больше не будет. Они пропитаются ядом, поблекнут и иссохнут, как старые фотографии. Желтые и черно-белые, тронутые временем и пылью. Я боюсь, что вместе с памятью умру и я сама. Потому что без этих воспоминаний я - ничто. Пустое место. Человек, не знающий ничего о людях, окружающих его. А сейчас остались лишь обрывки старых, поношенных программ. К примеру, читать или писать, разбираться в географии или помнить, как управлять автомобилем. И все. Я больше ничего не помню. Помню, как разговаривать на английском, как управлять поведением. Как правильно улыбаться, чтобы не показаться невежливой. И все - в одном и том же плане, будто не я все это запоминала и учила, а эти программы заранее были во мне, как смех или слезы. Это делает меня слабой, потому что я чувствую, что за последние несколько дней сознания, проведенных в этой больнице, я не открыла для себя ничего нового. Ничего. Это делает меня слабой, потому что я становлюсь чужой даже для себя. Потому что я просыпаюсь и еще битых пятнадцать минут вспоминаю, как зовут мою сестру. Да, я помню, как водить машину. В теории. Да, я помню, как читать и писать правой рукой. Я помню. Но я не помню, как определять время. Примерно каждое утро я судорожно высчитываю по циферблату настенных часов, сколько сейчас времени, но все зря. Потому что я не помню. Когда я повторяю эту процедуру, я понимаю, что даже такое простое занятие, как определение времени, я никогда не вспомню. И это слово меня пугает. Никогда. Сколько еще подобного, чего я никогда не вспомню? Сейчас я все еще лежу в своей комнате, не в силах просто встать. Я больше не называю это палатой, слишком мрачно и скучно это звучит. На мой взгляд, конечно. Теперь это все - моя комната. Противоположную ко мне кровать заняло одиночество. С недавних пор оно - мой единственный собеседник на ближайшие несколько дней. Вчера я виделась с матерью. Названной матерью, стоит уточнить. Пока я не разберусь во всем этом сама, меня ничто не убедит. Однако меня пугает наше сходство. Наше необычайное сходство. В глазах. Следом за ней, как она и обещала, приходил мой отец. С ним нас объединяли только русые волосы, а на чертах лица я не стала заострять внимания: когда он пришел, мне ужасно хотелось спать, хотя десять минут назад этого ощущения и в помине не было. Он не плакал, но все в его поведении говорило о том, что он обеспокоен. Они уходили вместе, отчего я непроизвольно насторожилась, опасаясь. А может, мне просто было любопытно. Роберт ведь говорил, что должен показал Рене результаты какого-то теста, верно? Он наверняка связан со мной. Хотя я точно помню, что тестов со мной никаких не проводили. Наверное, так он называет те сеансы, на которых я периодически присутствовала. Я зеваю. - Всего лишь амнезия, - бормочу я с иронией в голосе, невольно переходя на шепот. Даже наедине с собой я боюсь кого-нибудь потревожить, и это кажется мне странным. Если я действительно больна шизофренией, я узнала бы об этом заранее. Настенные часы все еще напоминают о себе. Тик-так, тик-так. Я закрываю глаза. Неужели обязательно давать повод вспоминать о всей этой ситуации таким образом? Тик-так. Тик-так. Этот звук не успокаивает меня, но дает стимул зевнуть еще раз. Тик-так. Тик... Скрип открывающейся двери. Я резко вскидываю голову, непроизвольно открывая глаза. Этот звук неуместен здесь, мне хочется упрекнуть гостя, но он не дает мне этого сделать. Прежде чем я успеваю его разглядеть, он хватает меня за здоровую руку и рывком ставит на ноги. Я стону и пытаюсь вырваться, разрез на ноге отдает рваной, сильной болью, в висках стучит. Я хромаю и пытаюсь кричать, но гость зажимает мне рот рукой. - Я объясню тебе позже, просто иди за мной, хорошо? - шепотом говорит он. Дверь заперта, но я знаю, что мы не останемся здесь. Я снова стону, на этот раз жалобно и умоляюще. Там, где он держит в мою руку, чувствуется еще одна пульсирующая боль, которой вообще не место во всем этом. Кажется, сейчас я рассыплюсь на мелкие кусочки. Вряд ли меня потом можно будет собрать. Я итак разбита, а тут еще... - Я не могу идти, - громко и внятно говорю я, когда мне больше ничего не препятствует провести дискуссию. Хватка на моей руке только усиливается. - Мне не важно, что ты не можешь, - бормочет парень. Его голос пропитан чем-то ледяным и до ужаса пугающим. - Я не сделаю тебе больно. Пошли. Я знаю его. Знаю. Стайлс. Мысль о том, что я хоть кого-то помню, внушает в меня надежду. Я больше не сопротивляюсь. Я ведь хотела узнать о чем-то новом, верно? Выпал шанс. Мне трудновато идти, рана дает о себе знать, но я молчу, кусая то губы, то щеку с внутренней стороны. Гарри накидывает на меня свой пиджак и просит опустить голову. Я слушаюсь, но все это больше напоминает мне похищение, чем обыкновенную прогулку. Когда мы спускаемся по лестнице, я останавливаюсь, смотря на свои ноги. Одна из них значительно опухла, и мне было не все равно, что станет с моей ногой, когда мы доберемся до места назначения. - Обезболивающее, - шепчу я, не поднимая головы. В этом шепоте слышится мольба и, кажется, просьба вернуться наверх. - Заедем в аптеку, не останавливайся. Мы идем быстрее, пока Стайлс не срывается на бег. Слишком быстро. Слишком. Мне действительно трудно идти или бежать. В этих двух словах я не вижу разницы, но дыхание и сердцебиение нужно восстанавливать. И срочно. Я часто дышу, в висках все еще отдает пульс, рука судорожно сжимает ладонь Гарри. Она теплая и скользкая: он волнуется. Мы петляем среди врачей, то и дело заворачивая за угол. Никогда бы не подумала, что больница такая большая. Люди оборачиваются, смотрят на нас, в точности так же, как и служащие, но Стайлсу, как видимо, глубоко все равно. Это пугает меня. Я оставляю здесь все. Все, о чем я могла бы вспомнить. Завтра наверняка придут новые люди. А меня здесь не будет. Меня не будет. Когда я пытаюсь вдохнуть свежий воздух, у меня не получается. Он другой - не такой тяжелый и совершенно непривычный. Я останавливаюсь у ступеней, с которых только что сошла, и хватаюсь за первое, что попадается - Стайлс. - Что?.. - он теряется, смотря, как я стискиваю его локоть и жадно пытаюсь надышаться этим воздухом, который я не помню. Я должна его запомнить. Я должна оставить его при себе. Мне плохо. Кружится голова, и я почти не чувствую ноги. А про левую руку лучше и не вспоминать - я уже забыла, как двигать пальцами. Гипс снимут только через месяц. Я кидаю сомнительный взгляд на Гарри, делая еще один глубокий вдох. Если снимут, конечно. Стайлс усаживает меня на заднее сиденье своей машины и заводит мотор. - Как часто ты похищаешь людей, потерявших память? - бормочу я, тяжело дыша и одной рукой ухватившись за горло. Так мне легче. Парень выезжает с больничной стоянки и поворачивает ко мне голову. Я вижу, что он все еще чем-то обеспокоен. - Не помню, говорил ли я это, но... - он передергивает плечами. - Добро пожаловать в мой мир, Тара. Это второй человек, назвавший меня по имени. То, что он начал говорить с "не помню", производит на меня слишком сильное впечатление. Я кашляю, надеясь тем самым привести в порядок голос. Однако вместо ответных слов получается лишь слабый невнятных хрип. Поэтому я предпочитаю промолчать.