***
На похоронах столько людей, что кажется, будто они заполонили своими темными силуэтами все кладбище Найтсбриджа. Мы стоим возле гроба, пустого, потому что мой Реми, мой любимый Реми, навсегда остался за океаном, превратившись в прах, соединившись с ветром и став частью того края, который его пленил своей красотой. Сегодня здесь военный оркестр, приехали все ребята из его батальона. Реми невозможно не любить, нет в мире такого человека, который бы не попал под его очарование. Гроб из темного дерева накрыт тем проклятым флагом, который мне вручили несколько дней назад. А еще кругом цветы. Их запах мне отдает гнилью. Отец о чем-то говорит с пастором, Коннор и Паркер угрюмо сидят рядом. Под пальто на мне надето идиотское черное платье, я сожгу его сразу же, как вернусь домой. И лучше бы мне сгореть вместе с ним. Это похоже на бесконечно кровоточащую рану прямо в центре груди. Она не покрывается коркой, не заживает, не затягивается. В моем сердце нож и он каждый миг проворачивается, продлевая агонию. Куда бы я ни пошла, я вижу его везде — на заправке он лениво прислоняется к двери своей машины, ожидая, пока бак заполнится бензином, в магазине он внимательно изучает ассортимент шоколадок, на пристани он разбегается, чтобы бомбочкой прыгнуть в озеро, на крыльце он задумчиво перебирает струны гитары, мыча какую-то мелодию, он приходит в мою комнату, чтобы пожелать спокойной ночи и целует меня в щеку. Я чувствую его губы на своей коже. Я помню запах его дыхания — табак и мята. Похороны начинаются. Сегодня отличная погода для середины декабря, аномально теплая, солнце ярко светит с чистого голубого неба, сейчас Реми точно позовет меня прогуляться возле озера. Но нет. Я сижу на гребаной скамейке перед шестифутовой ямой в земле и смотрю на пустой гроб, патриотично накрытый флагом. — Прах к праху. Пыль к пыли. Пастор много чего говорит. Сегодня вообще все слишком много говорят, будто бы Реми заботился о том, что о нем думает директор нашей школы. Затем наступает очередь его сослуживцев. Тот щуплый паренек, Джесси, называет Реми героем. — Я обязан своей жизнью ему. Его слова не вернут мне Реми. Пожалуй, это некрасиво. Я вскакиваю на ноги, привлекая всеобщее внимание. Опустив голову, я бегу мимо людей прочь от этого ужасного места. За спиной я слышу выстрелы в воздух. По идее, теперь они должны опустить груду дерева в землю и закопать. И все посчитают, что на этом они простились с Реми, отдав ему должное внимание и уважение. Я ненавижу этих лицемеров. Я ненавижу войну. Я ненавижу то, что Реми мертв. Я ненавижу то, что я жива.***
— О, да, детка! — Эшли проводит рукой вверх по моему бедру, поднимая выше короткую джинсовую юбку. Машина припаркована далеко в лесу на выезде из города, здесь нас не найдет ни отец, ни вездесущие братья. Хотя им, кажется, давно уже наплевать на меня. Эшли покрывает влажными поцелуями мою шею, это вполне терпимо, я даже немного возбуждаюсь, когда он касается рукой моей груди. — Тебе нужно расслабиться, — шепчет он и достает из кармана джинс маленький белый пакетик, — ты же у меня плохая девочка? Я вытаскиваю из его нагрудного кармана флягу с дешевым бурбоном, зубами разрываю пакетик и кладу на язык белую таблетку. Одну мне, одну ему. Все по честному. Алкоголь обжигает горло, я продолжаю целовать Эшли, ожидая, когда же кетамин начнет действовать и боль пройдет. — Я так долго этого хотел, — Эшли уверенно забирается мне в трусики, но я уже мало что могу соображать. Он был именно тем мальчиком, от которого все советуют бежать подальше. Именно поэтому я побежала ему навстречу. Его брат работает в ветеринарной клинке и с наркотиками у Эшли всегда полный порядок, его карманы набиты всевозможными разноцветными таблетками. За это я его и люблю. Наверное, мне неприятно. Я не знаю, поскольку мир уже давно преобразился и я не контролирую движения своего тела. Между ног становится влажно, Эшли стонет, толкается вперед, закрывает глаза и шепчет мое имя. Я позволяю ему делать все, что он только захочет. Забавно, а ведь это мой первый секс. Мне тяжело сосредоточиться на том, что надо бы запомнить этот момент, лицо Эшли, его машину, деревья вокруг нас. Кетамин не только снимает боль, он дарит мне возможность все забыть. Я больше не Фейт, я не девочка, потерявшая самого дорого человека в мире, не та полоумная, чья мать пыталась ее убить, мои братья меня не презирают, а отец не разочарован во мне. На мне не ставят крест учителя, говоря, что я не справилась с тяжелой душевной травмой, школьный психолог не выписывает мне диагноз "хроническая депрессия". Моя жизнь не закончилась. По крайней мере, пока действует волшебный кетамин.***
Мы лежим на заднем сидении машины Эшли. Сегодня он принес мефедрон и мы глупо хихикаем, запивая его дешевой водкой прямо из горла. — Скоро, — Эшли звонко целует меня в губы, — совсем скоро мы с тобой сбежим из этого блядского города! Мы уедем куда-нибудь к океану, далеко на западное побережье и забудем про этих гребаных мудаков, которые портят нам тут жизнь! Мне хорошо и плохо одновременно. Хорошо, потому что я ничего не чувствую. Плохо, потому что не чувствую вообще ничего.***
— Не хочу! Понятия не имею, где Эшли достал амфетамин, но сегодня у меня почему-то нет настроения на кайф. Он раздраженно открывает пакетик и глотает сразу три таблетки. Это много. — Полегче! — я не даю ему закинуться и четвертой. Он зло смотрит на меня, но запихивает пакетик назад в карман. — Когда мы уезжаем? — опять он за старое. Эшли уже достал меня нашим переездом, или побегом, или как он там хочет это назвать. — Не знаю, — я смотрю в окно на обочину шоссе, возле которого мы припарковались, — это важно? — Я люблю тебя, Фейт, я черт возьми, люблю тебя! Поведение Эшли становится неадекватным. Он кричит все громче и до синяков сжимает мои руки. — Я докажу тебе это! Он отталкивает меня от себя на пассажирское сидение и быстро заводит мотор. Это не самая лучшая идея, успеваю подумать я, но слишком поздно, резко выворачивая руль, Эшли выезжает на дорогу. На какую-то долю секунды меня охватывает эйфория. Окна открыты, в машину врывается прохладный ветерок и мы смеемся, мчась на непозволительной для города скорости. — Мы с тобой бессмертны, ты ведь знаешь это, Фейт? Мы — вечны! Эшли отпускает руль и вжимает до упора педаль газа. Мне становится страшно. Только он меня не слышит. — Мы — боги! — вопит он, а дальше начинается калейдоскоп. Выезд на мост. Нам в глаза бьют яркие фары встречной машины, Эшли зачем-то резко сворачивает вправо. Удара нет, только вот внутри все замирает, когда я перестаю чувствовать гравитацию. А может быть, я просто приняла амфетамин и это такой приход? Внезапно на меня обрушивается вода. И темнота. Джаред. — Мистер Лето, все уже позади, — доктор Слоан вместе с доктором Монтгомери садятся на кресла напротив меня. Оба выглядят жутко уставшими и напряженными. — Она снова стабильна. Нам удалось снизить внутричерепное давление. — Если сегодня не будет больше проблем, мы уже завтра переведем ее в палату интенсивной терапии. Я слушал их и кивал. Все казалось сном. — Мы настаиваем на том, чтобы вы поехали домой и немного отдохнули, — доктор Монтгомери отодвинула от меня уже сотую по счету чашку кофе, — вы пугаете весь персонал и пациентов. Она попыталась пошутить, но вряд ли я могу воспринимать юмор. Однако все-таки я решил послушать ее совет. Такси быстро домчало меня до дома. Не раздеваясь, я рухнул на кровать, погружаясь в тревожное забытие.День второй.
— Твоя новая палата намного лучше, чем та, в которой я увидел тебя впервые. Здесь, по меньшей мере, не так уныло и депрессивно. Если бы ты видела, какой красивый вид открывается из окон. А еще здесь намного больше места и удобные стулья для посетителей. В прошлой палате у меня не получалось высидеть дольше пяти минут на тех пластиковых монстрах. Ну так о чем я? Ах да, знаю, ты будешь ругаться, но я принес тебе цветы. Ты их ненавидишь, но ведь в больницу родственникам положенно приходить с цветами, не так ли? Кстати, забыл тебе рассказать кое-что. У тебя потрясающие доктора, особенно Фелисити Монтгомери, она нейрохирург, сегодня она пообещала мне, что совсем скоро ты придешь в себя. А еще есть доктор Слоан, он забавный, тебе бы точно понравился. А вообще, я скучаю по тебе, Фейт, возвращайся поскорее.День третий.
— Сегодня мне угрожала медсестра. Нет, серьезно, она силой пыталась выгнать меня из твой палаты, мол, я и так уже практически живу в больнице. Но ты ведь знаешь, каким я могу быть обаятельным, поэтому бедная женщина быстро сдалась и даже привезла мне сюда мягкое кресло.День пятый.
— Ты очень удивишься, но к тебе пожаловали утром поситители, в огромном количестве, между прочим. Никогда не угадаешь, кто именно! Святая Молли, ладно, так и быть, скажу, не буду тебя мучить! Наша команда Авокадо, за исключением Терри, решила тебя проведать. А вообще, если бы ты только сейчас видела, во что за последние дни превратилась твоя палата. Серьезно, Фейт, открывай уже глаза и оглянись — здесь столько цветов, что впору устраивать королевские приемы. И их постоянно приносят, во многие букеты твои поклонники вставляют открытки с пожеланиями поскорее поправиться. Я могу тебе их зачитать, если хочешь. Доктор Монтгомери говорит, что с тобой нужно как можно больше разговаривать, поэтому приготовься, открыток тут не меньше сотни! Начнем?День седьмой.
— Лара, дежурная медсестра полчаса отказывалась впустить меня сюда с гитарой, представляешь? Мол, это больница, а не концертный зал. Вот зануда! В любом случае, за автограф и фото на память, я смог все-таки пронести драгоценный груз. Есть какие-то особенные пожелания, что бы ты хотела услышать? Святое гуакамоле, Тим Макгро, как я мог про него забыть? К сожалению, мои познания его репертуара ограничиваются только одной твоей любимой песней. Но я обещаю, что когда ты поправишься — я честно отстою с тобой весь концерт и даже, возможно, не обещаю, конечно, но все-таки начну подпевать.День восьмой.
— Райли жалуется, что ей невыносимо работать без тебя. Да, ты не поверишь, но она вернулась в студию для пост-продакшена. Из последних новостей — мы планируем премьеру фильма на кинофестивале в Торонто, а потом уже будет выход в широкий прокат и банкет в Нью-Йорке, например. Лучше бы тебе все-таки услышать меня и поторопиться с пробуждением — ты нужна нам уже в конце августа здоровая и полная энергии. Это я еще не говорю о твоих язвительных ответах на интервью, без них я категорически отказываюсь общаться с прессой. И не забывай, после Торонто нас ждет насыщенный сезон всевозможных премий, тебе нужно заранее закупить десяток платьев для ковровых дорожек.Деня десятый.
— Утром ко мне приходила Эмма. Да, я звучу подавленно именно из-за нее. Через неделю я должен ехать в тур с почти ежедневными концертами. Однако я принял решение, и прошу тебя нормально его воспринять, я никуда не денусь, пока тебе не станет лучше, поэтому, думаю, моя компания тебе уже жутко надоела и пора тебе проснуться.День одиннадцатый.
— Пожалуй, тебе не понравится, но я теперь общаюсь с твоей семьей, Коннором в частности. Еще переодически тебе передает приветы Паркер, но я его никогда не видел и не слышал. Судя по словами Коннора, вы не очень-то ладите. Забавно, но от него я узнал о твоей семье гораздо больше, чем от тебя самой. Почему ты так много от меня скрывала, Фейт, ну вот почему? Неужели я хоть раз что-то сделал, что заставил тебя усомниться в моих чувствах к тебе? Иногда я тебя не понимаю, как и не понимаю, почему ты ушла.День двенадцатый.
— Открой глаза, Фейт, я умоляю тебя, проснись. Я не могу без тебя. Не могу думать, играть, спать, я не могу даже дышать. Пожалуйста, ты ведь слышишь меня, где бы ты сейчас ни была, как бы тебе там не было хорошо — я сделаю все, слышишь, я переверну весь мир ради тебя. Проснись...День четырнадцатый.
— Я так сильно люблю тебя, Фейт. Фейт. У меня болит каждая клеточка тела. Молекулы агонизируют, сжигая меня заживо. Пытаюсь сделать вдох — легкие будто обжигает кислотой. Но постепенно становится легче. Глаза будто засыпаны песком, во рту пересохло и очень першит. — Она шевельнулась, отец! Паркер, идиот ты бессердечный, зачем так кричать? Интересно, сколько наркоты и, главное, какой именно, я приняла? Приход просто нереальный, я вообще ничего не могу вспомнить. Хотя стоп. Кое-что прорисовывается. Мозг работает вяло, как на утро после хорошей дозы викодина. Наконец-то я открываю глаза и тут же зажмуриваюсь от яркого света. Точно такой же свет я видела вчера вечером. То был свет от приближающейся машины. Затем визг тормозов. Удар. Вода. Мышцы резко сокращаются, я подскакиваю на кровати, в панике озираясь вокруг. Это больница, точно больница, я обставлена кардио-мониторами, на руках датчики, и бинты. — Святой Иисус, Фейт! Крепкие объятия отца. Запах его древесного одеколона и табака пробивает ноздри. Он гладит меня по раскалывающейся голове и целует в макушку. Впервые за последний год. — Я молился, чтобы ты выжила. — Что произошло? — кашляя, шепчу я, только голос меня не слушается. Отец, а за его спиной Паркер и Коннор опускают взгляды. Но я слишком слаба и слишком хочу спать, чтобы продолжить расспросы.***
Прошла вечность и я вновь открываю глаза. На этот раз сил достаточно, чтобы я могла сесть на кровати. В палате только Паркер. — Привет, — шепчу я и он тут же вскидывает голову. — Наконец-то, — он прищуривается, во взгляде явственно читается отвращение, — поздравляю с тем, что все-таки добилась внимания окружающих. — О чем ты? — Так ты не помнишь? — язвительно протягивает он. — Моя дорогая младшая сестренка, вы со своим дружком объелись колес и упали в речку с моста. Если бы не рыбачивший на берегу парень, вы бы погибли! — Я ничего не принимала! — Конечно, можешь рассказать это папе, пусть в твоей крови и не нашли следов наркотиков, но меня ты не обманешь. Думаешь, одной тебе больно? Она ты страдаешь? Так вот знай, это не мама разрушила нашу семью и не Реми, во всем виновата именно ты. Он уходит, а я мечтаю умереть.***
Отец не настолько критичен, как Паркер. Впервые в жизни я честно выкладываю ему все, что произошло в ту ночь. И о том, что я отказалась от предложенного амфетамина, тоже не забываю упомянуть. Он молча слушает и спрашивает, приняла ли я для себя какое-то решение. Я отвечаю просто. — Я буду жить. Он кивает. Говорит, что Эшли направили на принудительную реабилитацию куда-то в Аризону, где живет его тетя, единственный близкий родственник. Я с облегчением вздыхаю, понимая, что мы больше с ним не увидимся. — С тобой бы хотел поговорить один человек, — отец легонько сжимает мою ладонь, — не знаю, помнишь ли ты его. Он встает и идет к двери, выглядывает в коридор и кого-то подзывает. Я слышу шаги и в комнату робко заглядывает Джесси. Тот самый, что сказал мне о смерти Реми. — Этот парень настоящий герой, — отец хлопает его по плечу, от чего Джесси краснеет, — именно он вытащил вас из машины. Отец уходит, паренек неловко переминается с ноги на ногу, а я не знаю, что делать. — Спасибо? — звучит скорее как вопрос. — Я испугался, увидев как машина падает с моста. На секунду, — он тяжело сглатывает, — мне показалось, что я вернулся в Сербию. Но армейские инстинкты не забываются. Вытащив вас на берег, я сразу узнал тебя и понял — это судьба. — Разве она существует? — Называй как хочешь, — Джесси осторожно садится на краешек кровати, — но я знаю, что судьба привела меня на рыбалку в то место. Я должен был спасти тебя. И отдать долг Реми. Как бы сильно я ни старалась, но слезы сами катятся по щекам. Плечи дрожат, я всхлипываю и весь стресс, страхи, боль и обиды выливаются прямо на теплое плечо Джесси, который так ласково гладит меня по спине.***
— Иногда мне кажется, что мой отец любит тебя больше, чем меня. Задумчиво делаю глубокую затяжку, выпуская струйку дыма куда-то под потолок. Мы лежим на кровати, среди вороха смятых простыней, сквозь открытые настежь окна доносится шелест листвы и шум проезжающих изредка машин. — Почему? — Джесси пальцем вырисовывает невидимые узоры на моем обнаженном животе. — Черта с два, он бы разрешил мне пожить неделю у кого-то из мои предыдущих парней. — За мной закреплена слава твоего персонального спасителя, — он усмехается и целует меня, забирая сигарету и туша ее в пепельнице, — к тому же, милая, мое позитивное влияние на тебя — общепризнанный факт. — Вот только не надо себе приписывать лишние заслуги, — я выворачиваюсь из его объятий и обиженно надуваю губы, — я решила взяться за учебу не только из-за тебя. — И не я тебе помогал с высшей математикой... — Джесси! Он широко улыбается и смотрит мне в глаза. Такой простой. Уютный. Милый. Я рада, что позволила ему вывести себя из затяжных блужданий во мраке. — Что? — Поцелуй меня уже поскорее!***
Мы сидим на пристани и болтаем ногами в прохладной воде. Джесси заметно опечален. — Я рад за тебя, — несмотря на свои чувства, он говорит искренне. Горько-сладко искренне. — Спасибо. — Тебе понравится Лос Анджелес. Я киваю. Он приподнимает мой подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. — Фейт, я с первой минуты знал, что ты уедешь из Найтсбриджа. Более того, я мечтал об этом. Ты, как никто, заслуживаешь другой жизни. — Говоришь, как Реми, — вздыхаю и обнимаю его, утыкаясь носом в широкую грудь, — ты будешь приезжать? — Брось, — он усмехается, — тебе не нужно ничего, что будет связывать тебя с этим городом. Да и без тебя меня тут тоже уже ничего не держит. Поэтому я договорился с дядей и в августе еду к нему в Нью-Йорк, он предлагает мне работу в своей строительной фирме, ты же знаешь, как я мечтал быть архитектором... Перед нами ровная линия горизонта, за который медленно заходит алое солнце. Мы вряд ли еще когда-нибудь с Джесси увидимся, я это понимаю. — Я люблю тебя, — шепчу ему. — Нет, не любишь, но все равно спасибо. Он, как обычно, прав.***
Я вновь в больничной палате, только на этот раз все как-то иначе. Здесь очень тихо и поразительно пусто. Отстегиваю датчик пульса и ступаю босыми ногами на ледяной пол. Иду к окну. Вроде бы это Лос Анджелес, так почему же в разгар дня он пустой? На улицах нет ни машин, ни людей. — И что ты здесь забыла? Этот голос я не слышала слишком много лет. Медленно, сжимаясь от страха поворачиваюсь и вижу его. Все та же кожаная куртка, стрижка в стиле Джеймса Дина, в руке вертит свою любимую стальную зажигалку. — Реми? — я не смею подойти ближе, ведь он может в любой мир рассеяться, будто сон. — Тебе здесь не место, Фейти, — он раздраженно шагает ко мне, останавливаясь в нескольких дюймах, — слишком рано и слишком много дел ты еще оставила там. — Где — там? — Мы с тобой обязательно встретимся, солнышко, но не сегодня. И не скоро. — Реми, о чем ты... Он прикладывает прохладный палец к моим губам, заставляя замолчать. — Тебе пора просыпаться. Я делаю вдох. И чувствую, как сердце замирает в груди. Джаред. Я начал терять надежду во вторую неделю комы. Сперва я заметил изменение в поведении врачей, которые все более настороженно проверяли ее показатели и отмалчивались, когда у них спрашивали о каких-либо изменениях. Дальше были взгляды. Простые медсестры все с большей грустью и тоской смотрели на глубоко спящую Фейт и с сожалением на меня самого. В голове не укладывалось то, что она может не проснуться. Этого ведь не может быть, правильно? Однако в случае с коматозным состоянием каждый новый день сна не шел на пользу, а наоборот уменьшал шансы Фейт очнуться и вернуться к нормальной жизни. За две недели ее мозгу еще не был нанесен какой-либо серьезный урон, но что будет дальше? Через месяц? Два? Я с ужасом думал о том, что вдруг мне придется принимать страшное решение. Не сейчас, но спустя полгода-год, когда шансов не будет, не будет надежды и моя вера умрет вместе с Фейт. Пожалуй, я задремал, положив голову на кровать и сжимая безвольную ладонь любимой. Я перенесся назад во время, когда мы были счастливы, были вместе и любили друг друга. Хотя о чем это я, я ведь все еще люблю ее. Я ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев, а затем она сжала мою руку. Если это сон – то он самый прекрасный в мире, быть может сейчас я открою глаза и последнего месяца не было, мы не ссорились, не расходились, она сейчас сварит мне крепкий эспрессо и как обычно поцелует, а потом упорхнет на кресло, где положив на колени ноутбук, сосредоточенно забарабанит пальцами по клавиатуре, переносясь в мир своих героев. Пробуждение было резким. Шея затекла от неудобной позы, я повертел головой, расслабляя мышцы и только потом понял. Она сжимала мою руку. Костяшки ее пальцев побелели от усилий. Скорее всего, я очень громко кричал, потому что на мой зов тут же прибежали медсестры и доктор Монтгомери. Женщина бросилась к монитору и с улыбкой отметила изменение в показателях. Тем временем ресницы Фейт немного дрогнули, будто бы она изо всех сил пыталась открыть глаза. У нее это получилось с третьей попытки. Совсем немного, но она приподняла веки и, клянусь, за всю жизнь я не видел ничего более прекрасного, чем ее голубые глаза. К сожалению, она все еще была слишком слаба, поэтому тут же снова отключилась. Я в панике повернулся к доктору. — Это нормально, мистер Лето. Только в кино пациент сразу просыпается и идет на беговую дорожку. Мне сказали ждать. И я терпеливо сидел рядом, наблюдая как Фейт переодически вновь приходит в себя, шевелится, с каждым разом все дольше и пробует открывать глаза. На второй день она шевелит губами и мне приходится подвинуться вплотную к ее лицу, чтобы услышать ее едва различимый шепот. — Джаред. Мое имя. Мне хочется обнять ее и никогда, ни при каких обстоятельствах не выпускать. Еще через день Фейт аккуратно пробует поднимать руки и ноги, мышцы лишь немного атрофировались, поэтому она достаточно быстро возвращает контроль над своим телом. — Мне сказали, ты ни на минуту не отходил от меня, — я пришел к ней во вторник. Она уже уверенно сидела на кровати, потягивая через соломинку апельсиновый сок. — Авария показывает, что тебя лучше одну не оставлять, — усмехнулся я, садясь в свое кресло напротив нее. — Да уж. А почему ты все еще в Лос Анджелесе? — В смысле? — Если я правильно понимаю цифры в календаре, ты уже должен вылетать в Европу. — А ты? — Джаред, — Фейт накрывает мою ладонь своей, - со мной уже все в порядке. Завтра приедет Коннор, я не хочу быть для тебя тяжким бременем. — Интересный у тебя ход мыслей, — ее слова ранят, — я с тобой, потому что, черт возьми, люблю тебя. — Мы расстались. — Нет, блять, это ты рассталась со мной, а я все еще хочу быть с тобой! И я был с тобой каждый проклятый день твоей комы! И я молился, чтобы ты очнулась! — Спасибо, конечно, — лицо Фейт становится каменным, — но я тебя об этом не просила. У нас действительно все закончено. — Ладно, — боль и гнев застилали мне глаза, — скажи мне, что не любишь меня и, клянусь, я уйду. Она долго молчит. Смотрит в бежевую стену перед собой, а затем медленно переводит взгляд на меня. И еще до того, как ее губы произносят, я понимаю, что проиграл. — Я не люблю тебя, Джаред. И это конец.