День за днем. Эпизод 3

Подхватив свою сумку и недовольную дочь, она торопится на выход, а я остаюсь выслушивать доводы начальника. Может у него и правда есть план? Егоров топчется возле окна, а потом присаживается на край столика с монитором, в углу кабинета: - Марго, я тебя прошу, давай все спокойно обсудим. Успокойся и сядь, пожалуйста! Сидеть и слушать уговоры нет ни малейшего желания, а когда хожу, мне лучше думается. И вообще я жду планов и предложений, а не уговоров! Оставшийся Калугин продолжает молчать – он стоит, облокотившись на шкаф с бумагами, просто поглядывая на меня исподлобья. Не могу стоять на месте и начинаю метаться на пятачке возле стола, туда-обратно мимо Егорова, с каждой секундой распаляясь все сильнее: - Борис Наумыч, только не надо меня, как школьницу уговаривать, это не бзик, это не истерика. Возбужденно тычу в себя рукой: - Я взрослый человек и я приняла решение! Тьфу, привязалось! Остановившись возле Егорова, взволнованно смотрю на него, ожидая понимания, а тот молитвенно складывает ладони: - Вот только подожди, я тебя прошу, не кипятись. - Да никто не кипятится! Делаю еще один круг по пятачку: - Просто я еще раз повторяю – я в этом издательстве больше работать не буду! Поднявшись, Егоров бредет к окну, сжимая пальцами виски: - О господи, дай мне силы, а?! Это все лирика. Я, пока, не услышала ни одного конкретного слова. Развернувшись к шефу спиной, оказываюсь совсем рядом с Андреем. Тот печально смотрит на меня: - Марго. Присаживаюсь на освободившееся место на углу компьютерного столика и жду, что скажет Калуга. Тот мямлит: - Борис Наумыч прав, надо успокоиться и все нормально спокойно взвесить. Смотри, какой разумный взвешиватель. То-то Егорова теперь с пузом по редакции бегает! Больше всего меня бесит отсутствие даже минимальной конкретики с их стороны. Кроме успокоительной мантры – ничего! Никто не скажет конкретно – за каким хреном мне оставаться в этих стенах и долго ли мучиться! Никто не поделится планами, как выползать из всей этой ситуации. Нервно поведя головой из стороны в сторону, судорожно приглаживаю волосы, а потом съезжаю со стола на пол, потрясая поднятым вверх кулаком: - Слушайте, вы меня вот этим своим «надо успокоиться» только заводите! Интересно Зимовский еще не говорил Калуге, что всегда мечтал «иметь» такого художественного редактора, а? Оглядываюсь на Егорова, который уже стоит спиной к окну, таращась на меня. Повторяю: - Я спокойна, абсолютно. Только в этом серпентарии разбирайтесь, пожалуйста, уже без меня. Вот, все, я сыта по горло! Эмоции переполняют, и я провожу ребром ладони поперек горла. И снова плюхаюсь на край мониторного столика, складываю на груди руки. Егоров, покраснев как рак, вскидывает клешни вверх, потрясая ими: - Вот, только как ты не понимаешь - ты уйдешь, и все они просто счастливы будут! Зимовский, Лазарев, они сегодня по этому поводу такой банкет закатят! Недоуменно смотрю на него сквозь опять упавшие на лицо пряди волос. И что? Быть хрен знает кем и терпеть издевательства ради того, чтобы кто-то не устраивал банкета? Можно подумать, ты и сам к этому руку не приложил! Вполне мог, поручить Андрею, переделать обложку, а не пихать вперед Антона. Они тут химичат, а мне огребать по полной? Тогда скажи, сколько мне терпеть – неделю, месяц, два? Или я так и буду в дерьме до пенсии ходить? Егоров снова отворачивается к окну, а я в противоположную сторону. Слышу, как шеф страдальческим голосом стонет: - Я здесь загнусь без вас. Угу, сейчас прослезюсь от жалости. И без кого это, без вас? Жених, вроде, остается на месте, никуда не девается. - Давай, уходи ты, уходи Андрей! Калугин собрался уходить? Первый раз об этом слышу. Нет, я помню, была темная история с якобы увольнением при Верховцеве, а потом неожиданные сборы в Испанию вместе с Наташей. Что теперь-то не поделили? Наумыч продолжает причитать: - Они же сожрут меня, через пять секунд. А меня через три. Помолчав и чуть успокоившись, оглядываюсь на шефа: - Борис Наумыч у меня нет другого выхода. Потому что все вопли Егорова - это эмоции, никто его, на самом деле, и пальцем не тронет, а у меня реалии и будни - это меня сожрут, причем живьем и без соли. И никто не поможет! Никто! Вы же первые все и спрячетесь по своим норам… Шеф, засунув руки в карманы брюк, глазеет сквозь жалюзи в окно, а потом, нагнувшись, стремительным нырком разворачивается, протестуя: - Как нет? Ну, как это нет? Ты оглянись вокруг, ты посмотри сколько нас. И что из того? В отчаянии поднимаю глаза к потолку — ведь уломает же, уломает, так ничего и не пообещав. Егоров присаживается рядом со мной на стол, потрясая кулаком в воздухе: - Ну, неужели нам нечего противопоставить? То есть у него действительно никаких идей и вся надежда на авось - абы как, кобыла по имени Маргарита Александровна выкрутится, и телегу вывезет. Возмущенно разворачиваюсь к нему, вскакивая и повышая голос: - Да! Что мы можем им противопоставить? Наумыч разводит руками, а потом хлопает ладонями и кладет их на пузо, сцепив пальцы: - А вот не знаю что! Думать надо. А ты уйдешь, кто будет думать? Это называется спасение утопающих - дело рук самих утопающих. То есть, засунуть всех в задницу у него ума хватило, а как выпутываться думать мне? Снова плюхаюсь на угол стола, отвернувшись и сложив руки на груди. И молчу. Я надеялась хоть на какую-то помощь, хоть на минимальные идеи... Калугин стоит рядом, молча смотрит и теребит подбородок. И зачем его Наумыч оставил для разговора непонятно. Может что-то чувствует про наши непростые взаимоотношения с Андреем? Вряд ли…. Я не знаю, что мне делать в этой ситуации. И терпеть нападки Зимовского нет желания, и рвать по живому к чему за годы приросла душой - тоже не хочу. Может и правда немного подождать, посмотреть, что и как пойдет? Егоров, постояв, делает новый заход, присаживаясь рядом: - Марго, твой брат... Он полжизни положил этому журналу. Ну, неужели ты вот так вот возьмешь и отдашь этим гиенам? Я отдам? То есть это я во всем виновата? Цокнув губами, пытаюсь возразить, но потом понимаю, что в одном он прав — Игорь попытался бы придумать какой-нибудь контрудар, прежде чем хлопнуть дверью. Ведь если уйти, возможностей станет гораздо меньше. И киваю, принимая доводы Наумыча. Он добавляет: - Ну, смотри. Все равно решение за тобой, но знай - ты мне очень нужна! С сожалением смотрю на него — кто бы сомневался, естественно нужна. Кто пахать то будет? Зимовский? Но спорить уже нет желания - пламя буянить и хлопать дверью угасает, оставляя головешки. Егоров, кряхтя, встает и уходит из кабинета, не обращая внимание на трезвонящий телефон на столе, и я провожаю взглядом спину шефа. Не знаю... Нет у меня уже былой уверенности в своей правоте. Молчавший все это время Калугин вдруг добавляет: - И мне тоже. Поднимаю на него глаза и устало переспрашиваю: - Что тебе тоже? Он глядит на меня какими-то больными глазами и повторяет: - Очень, нужна. Я тоже смотрю в ответ. Так хочется верить его словам. *** Весь день меня ломает и, наконец, к вечеру я принимаю окончательное решение – рву и отправляю заявление в корзину... Выпустим номер или два, а там видно будет. Когда я сообщаю об этом шефу, радости его нет предела. Он даже организует дома, для нас с Аней, праздничный ужин. Хотя главный повод, конечно, другой — сегодня на радио аншлаг, о чем Сомова взахлеб сообщает еще с порога. Эфир весь день разрывался от бесконечных звонков и хвалебных слов в адрес «Бессонницы» и ее ведущей и теперь новый рабочий контракт с ней может включать солидную прибавку к зарплате. Переодевшись в домашнее - в бирюзовую обтягивающую футболку и спортивные брючки, с тесемками, свисающими на поясе, перемещаюсь в гостиную к столу, в боковое кресло и жду обещанного празднества. Егоров приносит с кухни бутылку и два бокала красного вина, а Аня большую квадратную тарелку, наполненную резаными фруктами. Наумыч ставит бутылку на стол, один бокал передает мне, а другой оставляет себе, усаживаясь на диван: - Угощайся. Гостиная тонет в полумраке, свет только от торшера. Уютная семейная обстановка: - Спасибо. Анька тоже ставит свою тарелку на стол, но пока не садится и я, с горящими от любопытства глазами, набрасываюсь на нее за подробностями — не каждый день такой успех, у нас теперь все больше неприятности — что у меня, что у нее: - Анют, ну и чего? Что дальше то было? Сомова отмахивается: - Что дальше... Народ как полоумный звонил, а директор продолжал грузиться. Она садиться рядом со своим бойфрендом, который прямо светится от радости. Сомова победно заканчивает: - Ну, а я выложила все карты - пускай сами разбираются! С приоткрытым от удивления ртом улыбаюсь, качая головой - ну и правильно, труд специалиста должен цениться и хорошо оплачиваться. Счастливый шеф хлопает в ладоши, и я поддерживаю его: - Супер! Супер! И тяну руку с бокалом, предлагая чокаться. Егоров берет свой бокал тоже: - А потому что Анечка умеет ждать! Он с обожанием смотрит на нее: - Я вот всегда ей говорил - не надо никуда бегать. Сядь на берегу реки и сиди. Труп твоего врага обязательно проплывет мимо! Начальник взмахивает рукой, видимо хватая невидимых недругов, и я невольно хмыкаю. Типа и мне плыви по течению? Ну, нет. Поднимаю вверх бокал: - А вот Зимовский, например, хрен проплывет. Такой еще и нас с собой потащит, крокодил! Не хочется о грустном, и мы, невесело смеясь, чокаемся. Наумыч острит: - Между прочим, из крокодила, очень хорошие сумочки получаются. Он сидит приобняв хихикающую Аньку, и она подхватывает: - Да, и ремни! Тянусь бокалом чокнуться с подругой. Шеф, приняв торжественный вид, готовится произнести тост: - Все, все, все… Давайте выпьем за Аню! Жмурясь, он поднимает лицо к потолку: - У нас сегодня такой день! Анюта смущенно мнется и качает головой: - Ой, да ну какой день… Все еще может тысячу раз измениться. С улыбкой смотрю на них — ну, хоть кто-то счастлив в этом гнусном мире. И я рад, что этот счастливый лотерейный билет достался двум близким мне людям. Егоров уверенно качает головой: - Ничего не изменится, это я тебе обещаю. Все! Он оборачивается ко мне и поднимает бокал. - Все, пьем! Пригубливаю красное вино. Хорошо сидим... Наумыч, допив, вдруг пускается в откровения: - Знаете, я даже не ожидал, что произойдет такой эффект. В смысле? Вижу, как Анька непонимающе смотрит на него, поведя бровями и тряхнув головой: - Какой эффект? - Со звонками. Расслабленно улыбаясь, сосу винцо и пока тоже не въеду о чем речь. Положив ногу на ногу и пристроив сверху, на коленке, руку с бокалом, чуть наклоняюсь в сторону Наумыча и уже слегка осоловело интересуюсь: - А что со звонками? Егоров c довольным видом смеется: - А ты не знаешь? - Нет. - Ха-ха! Я попросил в редакции, чтобы каждый разочек звякнул… Вода камень точит, понимаешь? То есть Анька и не причем? Успех был бы, даже если в эфире блеяла какая-нибудь овца, без мозгов? Улыбка сходит с моего лица и я, поджав губы, отвожу глаза. Сомова хмурится, а потом возмущенно смотрит на Егорова. А тот, ничего не замечая, продолжает хвастаться: - Я даже не думал, что они так быстро отреагируют... Ха! Анюта недовольно мотает головой: - Так это был ты? - Да. Обиженный смешок срывается с ее губ. Открыв в беззвучном протесте рот, она отворачивается от своего бойфренда, а потом вскакивает с дивана: - Ничего себе… Я думала это реальные люди звонят, а это, оказывается, ты зарядил?! Ну, вообще! Егоров тянется к ней, пытаясь успокоить: - Ань! - Убери руки! Он искренне недоумевает, умоляюще прикладывая ладонь к сердцу: - Ань, ну я же хотел тебе помочь! Я же хотел как лучше, понимаешь? Не хочу вмешиваться в их разборки и тихонько сижу, чуть склонив голову набок. Сомова, уперев руки в бока, повышает голос: - Знаете что, Борис Наумыч, больше не надо мне ни в чем помогать! И уже орет: - Больше никогда! Ни в чем! Не надо мне помогать! И не надо лезть в мои дела! Ясно? Она словно разбушевавшийся смерч уносится в свою комнату, оставляя разрушения и растерянного Егорова, который жалобно кричит вдогонку: - Ань! Да уж, ситуация. Анюта она такая. Наломал Наумыч дров. Сейчас Анька начнет манатки собирать в чемодан, либо свои, либо его. Хорошо бы его. Сижу, уперев ладони в бедра, и гадаю, что дальше. А потом тянусь почесать бровь. Все эти Сомовские истерики и обиды мне знакомы, но насколько они распространяются на Егорова? Гляжу на него, а тот, растерянно смотрит на меня: - Чего это она? Лишь неопределенно шевелю бровями. Обиженная Сомова – это цунами. *** Минут пятнадцать сидим одни, и Наумыч переваривает случившееся. Потихоньку уношу на кухню грязные тарелки, кроме одной, из которой ела Сомова, оставляю на столе бутылку с бокалами. Анька Анькой, но у меня свои заморочки - кто-то тут обещал подумать, как вытаскивать Маргариту Александровну из болота, а еще не мешало бы наметить стратегию поведения, раз угораздило не уволиться. Пытаюсь выстроить логические цепочки и подтолкнуть Егорова присоединиться к моим размышлениям. Когда хожу, мне думается лучше, поэтому брожу позади дивана туда-сюда с бокалом в руке и разглагольствую, размахивая поднятым вверх пальцем. Наумыч же, все это время, сидит, уткнув лицо в сцепленные в замок пальцы, и его реакцию я не вижу: - Антон вот сегодня приходил, гоголем приходил, победителем. Хотя, конечно, я Зимовского понимаю. Не оправдываю. Понимаю! Потому что он, по своей натуре, гнилой человек и все что он делает, продиктовано его гнилой моралью. Егоров опускает руки вниз и глядит куда-то в сторону. Мне хочется сказать, что Наумыч тоже приложил руку к тому, что Зимовский выполз в фавориты и, чтобы составить какой-то план по выплыванию, мне было бы неплохо знать всю ситуацию в целом, а не только частности, до которых меня допускают. Продолжаю давить на шефа: - И, конечно, он считает себя правым, потому что по его морали - это борьба за выживание. Пускаюсь по новому кругу за диваном: - Тут противно… Тут противно другое! Ведь вот Лазарев, да он же абсолютно другой человек. Он все понимает и действует абсолютно математически. Ему же Зимовский нужен, ну как мне этот фужер. И вот увидите, он сольет его через две секунды после того, как Антон станет ему не нужен. Нависаю над Наумычем, наклоняясь к его уху и буквально тыча пальцем перед носом. Потом возбужденно шарахаюсь идти дальше, в другом направлении дивана, к торшеру: - Да, сейчас они союзники. И жрать они друг друга начнут после того, как сожрут нас! Облокотившись двумя руками на спинку дивана, в упор смотрю на Егорова. Тогда получается, что давить нужно не на Зимовского, это бесполезно, а на Лазарева, через Гальяно. Наумыч неуверенно поднимает вверх руку, и я интересуюсь его позицией: - А у вас, на этот счет, другая точка зрения? Шеф кивает, но вид у него совершенно невменяемый, будто он меня и не слушал: - Как думаешь, она сильно обиделась? С ходу не въезжаю: - Кто? - Аня! Разочарованно отвожу глаза в сторону. Понятно… Ему уже все по хрену! Я согласилась остаться, и теперь у него забота только о себе любимом. Начальник жалобно оправдывается: - Я действительно хотел ей помочь. Выпрямившись, иду вокруг дивана, сокрушенно качая головой: - Господи, ну кому что, а?! Наумыч оглядывается назад: - Марго. Останавливаюсь возле торшера с пустым бокалом в руке: - Что? - Ну, подскажи, что мне делать?! Снять штаны и бегать. Пожав плечами, присаживаюсь на диванный валик: - Борис Наумыч, ну что я вам могу посоветовать? Тот обиженно возмущается: - Ну, я ж не знаю, вы ж подруги. Он испуганно зажимает рот и оглядывается на комнату Сомовой. Что-то ты, дорогой начальник, со мной советоваться редко когда желаешь. Все химичишь сам. Хотя вроде мы и «друзья»: - Я вот что вам скажу, я Аню знаю давно. Тот ловит каждое мое слово: - Да? - Она мне как сестра. И скажу вам, так! Тыкаю бокалом в сторону Аниной комнаты: - Если сейчас с ней не поговорить, то потом будет в сто пятьдесят раз сложнее! Завтра в одних трусах по улице за ней будешь бегать, уговаривать. Егоров хватает мою руку, и я испуганно дергаюсь: - Ой. Тот тянет ее к себе и начинает благодарно целовать. А потом вскакивает и, одергивая рубашку, торопливо направляется к возлюбленной. Провожаю взглядом, а потом тихонько двигаюсь следом послушать. Оказывается, Анька прячется не у себя, а в моей спальне и я останавливаюсь возле приоткрытой двери. Оттуда слышится воркование: - Анечка… Родная… Вот поверь, когда тебе плохо и мне плохо…Очень Кажется, ураган удалось погасить в самом зародыше. Почесав тыльной стороной руки лоб, тихо отступаю назад и ухожу в гостиную, смотреть телевизор.