Прошло три дня, каждый из которых был мучительно похож на предыдущий.
Она лежала на двух соединенных между собой стульях и за три дня не сдвинулась отсюда практически ни на метр, не считая пары случаев, когда ей нужно было сходить на второй этаж. Гермиона почти не притронулась к запасам еды, съев только кусок хлеба и дважды положив в рот по ломтику яблока. Его еще целая, но уже слегка унылая половинка, до сих пор лежала на столе и смотрела на неё оторванным куском, что причиняло Гермионе какой-то личный дискомфорт.
Разумеется, яблоки не могут укоризненно смотреть на людей, которые их ели, но ей казалось, что так оно и было. На всякий случай извинившись вслух, она перевернулась на бок и принялась смотреть на комнату сквозь палочки в спинке стула.
Всё здесь было тюрьмой.
Она возлежала на стульях в абсолютной тишине и прислушивалась к отдаленным, редким звукам снаружи, которые улавливала очень чутко. Её перестала пугать и темнота и тишина, и она почти привыкла к постоянному холоду, который здесь был. Возле глухой печи по-прежнему лежали дрова и хворост, но Гермиона не нашла даже намека на спички, с помощью которых можно было их разжечь. В этом доме любое благо было не более, чем обманом. Они дали ей еду, но не предоставили возможности её приготовить, дали дрова, но не позаботились о том, чтобы ими можно было воспользоваться.
Подонки.
Гермиона не могла точно решить, какие чувства окутывали её впервые, когда она сюда попала, но сейчас она не чувствовала ничего. Обнаружив отсутствие спичек и кастрюли на кухне впервые, она ощутила злость, но когда это же произошло с печью, она просто молча вернулась на свое место. Она могла прожить и без тепла. Женщина почти смирилась с фактом того, что будет убита, и с каждым днем эта мысль все сильнее укоренялась в её голове. Осталось лишь дождаться когда это случится. А если она и отойдет в мир иной от холода или голода, то так тому и быть. Ей просто не хотелось никуда двигаться.
Время от времени она улавливала движения за окном и подозревала, что её стража присматривает за тем, чтобы она не сбежала или не попыталась покончить с собой. А может они просто рутинно ждали, когда она наконец-то умрёт? Гермиона не знала, всё это было еще очень далеким от её понимания. Но она и не хотела ни в чем разбираться.
Подождав, пока незнакомец уйдет, она закрыла глаза и попыталась снова уснуть, влекомая кошмарами, сопровождающими каждое её путешествие в царство забвения.
***
Утром четвертого дня Гермиона стояла на кухне и смотрела в свое отражение в бочке с водой. Сегодня она проснулась с мыслью, что ей очень хочется умыться. Обычно она использовала воду только для питья, но почему-то ей казалось, что сегодня можно.
Поэтому женщина опустила ладони в воду и растерла ими лицо, подставляя кожу под холодные пальцы. Это дарило какую-то степень наслаждения.
За прошедшие дни ей совсем не стало легче, однако, казалось, что слезы и плохие мысли в ней просто закончились. Она практически не думала о Корбане, отчего испытала едва ощутимое чувство вины. Сложно, однако, было думать о чужой смерти, когда твоя собственная уже стояла под дверью. Как ни странно, он вообще ей не снился. Но Гермиона списала всё это на свою невиновность. Она действительно не сделала ничего такого, что могло бы заставить мужа преследовать её и после своей смерти. Но ей ужасно не хватало просто самого факта его присутствия и пары советов. Гермиона была уверена: он бы точно справился с такой ситуацией и не позволил ей вообще быть в это втянутой.
Но впервые за все годы своей жизни она была предоставлена самой себе и должна была принимать решения самостоятельно. После совершеннолетия её сразу же выдали замуж, под опеку Корбана, и c тех пор её участие в каких-то серьезных делах было весьма посредственным. Он полагал, что Гермиона вполне обходилась иллюзией того, что её мнение принято серьезным образом, и всегда поступал по своему. Сначала это её расстраивало, но позднее она, подобно Пенелопе Малфой, просто прекратила свои попытки вникнуть в дела клана и занималась исключительно домашними делами.
Но Корбана тут не было, ждать помощи ей не стоило, но и самостоятельно она едва ли могла что-то сделать.
Она гадала, чем бы занималась сейчас, если бы её не обвинили в убийстве. Женщина чувствовала, что могла бы сделать нечто большее, чтобы отвлечь себя от тягостных мыслей, чем просто умыться. Она могла бы переделать множество вещей по дому, говорила бы со своими соседками, которые, откровенно говоря, перестали казаться ей надоедливыми, гуляла бы с Чарли и взяла бы на себя уход за садом мужа. Но здесь, в полном одиночестве, отрезанной от общества и ожидавшей смерти, ей абсолютно ничем не хотелось заниматься.
Подумав, она потянулась мокрыми руками вверх и принялась вытаскивать из волос шпильки. Они ужасно мешали ей спать и давили в затылок, поэтому ей стоило от них избавиться. В голове проскользнула инородная мысль о том, что она могла бы попытаться открыть замок на двери с помощью одной из них, но, вспомнив количество людей возле дома и слова Розье про собак, быстро передумала.
Сощурившись, она уставилась на стол, на котором стояла бочка, и подумала, что так он даже слегка смахивает на тот, который стоял в её доме. Она продолжила доставать шпильки и запустила ладони в волосы, которые окончательно растрепались по её плечам буйными кудрями.
В этом доме не было абсолютно ничего. Нечем было занять руки или голову. Ни книг, ни журналов, ни даже старых газет. Единственное, что было доступно для её глаз и что хоть немного отдаляло от регулярных разговоров с яблочными огрызками на финальной стадии сумасшествия, — это медицинская выписка Джонатана Нотта, которую она прочитала сразу же, как поняла, что Розье не вернется.
В ней не было написано много, лишь то, что смерть наступила, предположительно, от
сердечного приступа.
Потом доктор зачеркнул это и приписал снизу:
Яд, возможно, «Конго».
Слово «возможно» после тоже было перечеркнуто, сбоку в круг была обведена всего одна фраза: десерт.
Гермиона не очень много слышала о нем. Друэлла лишь вскользь упоминала, что братья Блэки занимаются разработкой и усовершенствованием всевозможных ядов и когда-то пытались разобрать состав и этого. Удалось им это или нет, было женщине неизвестно, ведь больше они эту тему не поднимали, из-за явного отсутствия интереса обеих сторон.
Она читала записку снова и снова, пытаясь найти там хоть какой-то скрытый смысл, что-то, чего она не обнаружила все те прошлые разы, когда её перечитывала. Но единственное, что она там заметила, так это беспорядочный почерк Нотта, присущий всем врачам, с заковыристой буквой Ж, которая смахивала на бумаге на жука, и витиеватой К, которая совсем не вязалась ко всем предыдущим буквам. Она разглядывала косой наклон букв влево и думала, под каким углом он расположил руку, чтобы так писать. Было ли ему удобно? Не спадал ли локоть вниз?
Повинуясь потоку своих мыслей, она сунула руку в карман платья и снова вытащила короткую записку. Ничего нового там снова не появилось, но, как минимум, она могла еще раз посмотреть на то, как доктор выписывает буквы.
Занятая своими мыслями, она не сразу услышала звук автомобильных шин, которые, словно крадучись, приблизились к дому. Хлопнула дверь, потом еще раз, послышались мужские голоса и неровный строй шагов. Их было несколько.
Это её конец? Они застрелят её прямо с порога или дадут сказать последнее слово?
Гермиона сложила записку и аккуратно сунула её обратно в карман, вытерев руки об подол платья. Пока её палачи приближались к двери, она быстро смахнула в карман и свои шпильки, не желая, чтобы они оказались потом в её глазных яблоках. Женщина вышла обратно в гостиную и замерла возле своей импровизированной кровати, перебросив локоны за спину.
В замке зашевелился ключ, раздался хруст древесины, кто-то хохотнул и что-то негромко сказал.
Гермиона вздрогнула от непривычных звуков и сжала рукой спинку стула.
Натужно зарычав, дверь отворилась полностью, пропуская в гостиную двух мужчин в одинаковых темных шляпах. Габриэль Розье выглядел гораздо лучше, чем в их прошлую встречу, он казался отдохнувшим и свежим. Костюм и теплое пальто сидели на нём очень аккуратно, очки топорщились в одном из нагрудных карманов. Войдя внутрь, он остановился глазами на её фигуре и на секунду отвел взгляд в сторону, прежде чем вернуть его на неё.
Она могла только представить, как выглядела в их глазах. Грязное платье, волосы вольно свисают, колготки порваны, а обувь валяется в нескольких метрах от неё.
Вернув себе самообладание, он снял шляпу и расстегнул полы пальто, кивнув ей головой. Встретившись с ним глазами, она, к своему удивлению, не увидела там ничего. Ни злости, ни презрения, ни жалости и сожалений. Словно то, что он собирался сделать, ничего для него не значило.
Против воли, её собственные губы сложились в тонкую полоску.
Следом за консильери вошел другой мужчина, на порядок ниже его. Он показался за спиной Розье и без особых церемоний прошелся глазами по её лицу. А после, подарив ей широкую и абсолютно неуместную улыбку, Альберт Эйвери последовал примеру коллеги, сняв шляпу. Ни один из них не решался снять верхнюю одежду, видимо, прочувствовав холод помещения. Гермиона уже успела привыкнуть к температуре внутри, поэтому даже слегка удивилась, когда изо рта Розье вышел небольшой пар, стоило ему заговорить:
— Вы не жгли камин?
Гермиона не удостоила его ответом, решив не предоставлять возможности поглумиться над собой перед смертью. Она сделала несколько шагов вперед и села на один из стульев, аккуратно разместив ноги перед собой.
Оба посетителя посмотрели на её босые ступни, но ничего не сказали. Розье поджал губы и указал Эйвери на соседний.
Внезапно, Гермиона ощутила радость от того, как отвратительно выглядела, потому что тот оттащил другой стул от первого на почтительное расстояние, прежде чем сесть, тем самым создавая между ними вежливую дистанцию. Консильери неотрывно смотрел на неё. Гермиона по-прежнему молчала.
— Миссис Яксли, — мышцы её лица дернулись, стоило ему заговорить. Было слишком громко и непривычно. Она тут ни для кого не была миссис Яксли. — Мы прибыли для допроса.
Гермиона полировала взглядом его ботинки. В прошлый раз, когда она на них смотрела, они были пыльными. Она плохо помнила события той ночи, словно мозг решил полностью избавить её от этих воспоминаний, но взглянув на его обувь, она вспомнила про пыль. Сообразив, что молчит слишком долго, женщина просто пожала плечами.
Всё это казалось настолько странным и далеким, что она начала сомневаться, что вообще их видит. Она пережила уже достаточно кошмаров с его участием, чтобы отличать одно от другого. Гермиона не была даже уверена, что соображает, сколько времени она тут провела. Вместе с ними в комнату ворвался поток свежего воздуха, и она была более заинтересована в том, чтобы насладиться крупицами чего-то нового.
— Эйвери, — раздался над ней голос Розье, и блондин на фоне зашевелился, вытаскивая из своего кармана небольшую желтую записную книжку и карандаш. — У нас есть несколько вопросов, ответы на которые могут повлиять на вынесенное ранее решение.
Гермиона облокотилась на спинку стула, но глаз не поднимала. Ей ужасно захотелось спать.
— Вы были так уверены, когда притащили меня сюда, — растягивая слова, хрипло заговорила она, когда поняла, что от неё ждут ответа. — Что же произошло?
Она скорее почувствовала, чем увидела, что мужчины переглянулись. Видимо, они не были готовы к такому поведению.
— Всё зависит от вас, — задумчиво прошелестел голос мужчины. — Если расскажете то, что знаете. Может быть, нечто неведомое нам ранее из жизни вашего мужа поможет нам пролить свет на истину и докажет, что мы, возможно, заблуждались.
Гермиона вскинула голову, взглянув на прямое, суровое лицо консильери. Эйвери, сидя на стуле, молчал, готовый писать. Вид у него был невозмутимый. Он приехал ей сказать, что дни, которые она провела здесь, были ошибкой? Если бы у неё было чуть больше сил, она непременно бы усмехнулась.
— Что вы хотите услышать? — кашляя спросила она, решив оставить в стороне любые ухищрения.
— Были ли у Корбана Яксли враги? Возможно, некто за пределами клана, либо же внутри, о ком он негативно отзывался?
Орион и Сигнус Блэки. Арчибальд Корфин.
Женщина перевела глаза на Эйвери и поймала его озорной взгляд.
Альберт Эйвери.
Она вернула внимание Габриэлю.
— Я думаю, вы и сами знаете, кто кому не благоволит в клане. А за его пределами не было никого, кого бы он упоминал чаще, чем положено.
— Совсем никого? — поинтересовался Розье.
— Никого.
— Что на счет друзей? С кем он проводил вечера в вашей курительной комнате? — под тихое скольжение карандаша по бумаге спросил консильери.
Лицо женщины было пустым, глаза сфокусировались на дальней стене, но голос звучал уже более ровно.
— Сэм Рэнди, Гарольд Тинли и Николас Дож. Джентльмены жили по-соседству и каждое воскресенье мы собирались в одном из домов, чтобы провести вечер. Иногда выезжали поиграть в гольф. Я не знаю, о чем они говорили, потому что в это время проводила досуг с их женами.
Эйвери снова что-то записал.
— Кем работали эти люди?
— Стоматолог, университетский профессор и юрист.
— Больше никто?
— Нет, — качнув головой, ответила Гермиона.
— Может быть, проблемы на работе?
— Сшивание бумаг занимало больше времени, чем ему хотелось, и в кабинете было достаточно душно. Почтальоны раздражали.
— Никаких жалоб на коллег?
— Секретарь по имени Боб был назван им туповатым несколько раз, но больше ничего, что могло бы привлечь ваше внимание.
— Его друзья на работе? — продолжал Габриэль, ни на секунду не ослабив своего выражения лица.
— Некто по имени Джеймс и Питер Эвансы, мне не приходилось быть им представленной.
— Какие должности они занимали?
— Я не знаю.
— Может, он занимался чем-то помимо работы? Чем-то, о чем клану неизвестно?
Гермиона вздохнула. Что они хотели от неё услышать?
— Он любил работать в саду и гулять по городу.
Сбоку от Эйвери послышался смешок.
— Ну и ну, — протянул он, впрочем не поднимая глаз от блокнота.
— Эйвери, — коротко произнес Розье. — Что-то более серьезное, мадам. Куда он ходил во время своих прогулок?
— Я не знаю.
Габриэль кивнул и поджал губы.
— Это едва ли меняет суть дела, — произнес он, поправляя перчатки на руках. — Ваше мнение не изменилось с нашей последней встречи?
— Нет, — сухо ответила женщина.
— Ваша стойкость поражает, — совсем не выглядя впечатлённым, прокомментировал Эйвери.
Габриэль подождал, пока Альберт запишет все до конца, после повернулся к ней и продолжил:
— Корбан Яксли скончался вечером тринадцатого октября после совместного ужина. В комнату был подан чай, равное количеству гостям куски лимонного торта и тарелка со свежими фруктами. Вы принесли их?
— Да, — коротко ответила Гермиона.
— Вы сами разрезали и подали гостям куски пирога?
— Да, — снова ответила женщина.
— Вы оставили полный чайник чая и пустые кружки отдельно, не так ли?
— Правда.
— Собственноручно раздали лишь пирог.
— Да.
— Пирог ели и женщины, не так ли?
— Да. Но, как видите, с ними всё хорошо, — этот разговор уже достаточно вымотал Гермиону, и она расслабила шею, уронив затылок на спинку стула. Её глаза по-прежнему не смотрели на гостей.
Эйвери рядом неустанно что-то писал в блокноте.
— Они ели пирог до того, как вы принесли его в курительную комнату?
— Да.
— Что было после того, как Корбан попросил вас принести десерт?
— Я взяла десерт и принесла его, — вяло откликнулась Гермиона.
— Заходил ли кто-то на кухню, помимо вас этим вечером? — её тон казалось, не смущал Розье.
— Нет.
— Вы прошли по коридору, вошли в курительную комнату, оставили десерт и вернулись к женщинам?
— Да, — в десятый раз кивнула головой Гермиона.
— И вы до сих пор будете отрицать свою невиновность? — поинтересовался Розье, растирая рукой лоб.
— Да.
— Что за идиотка, — промурлыкал себе под нос блондин, постукивая краем ботинка по ножке стула, на котором сидел.
— Я была бы идиоткой, если бы действительно лишила жизни человека, которого любила всем сердцем и рядом с которым ощущала себя в комфорте и безопасности, — опустив глаза на Альберта, ответила Гермиона, в сотый раз прочистив горло. — У каждого из вас было больше корысти от его смерти, чем у меня.
— Так сильно его любили, что за шесть лет брака так и не родили ему детей? — невинно поинтересовался Эйвери, постукивая пальцами по своему колену. — Так ли ваши чувства были правдивы, как вы об этом говорите, или вы просто бракованная женщина?
Какая-то часть Гермионы подумала, что Розье снова его осадит, но тот молчал.
— Не всем дана возможность стать матерью, — наконец-то ответила она, снова отвернувшись от них. — Как и не каждый может стать отцом. Тема рождения детей особо важна для вас?
— Пожалуй, нет, — согласился Эйвери и уткнулся в блокнот.
— Раз уж мы заговорили о ваших намерениях, можете ли вы хоть как-то доказать то, о чем пылко нам поведали? — подал голос Розье.
— А вы можете привести хоть одно реальное доказательство, вместо подозрений? — хмыкнула Яксли и прикрыла глаза. Сонливость одолевала её все сильнее.
Мужчины замолчали. Эйвери перестал бить ногой по ножке стула.
Со стороны Розье послышался какой-то шорох. В голове Гермионы проскользнула мысль, что он, скорее всего, сейчас вытащит пистолет и застрелит её. Но вместо этого он негромко оповестил Эйвери, что скоро вернется, и покинул дом, впуская внутрь еще одну порцию холода.
Она приоткрыла глаза и дернулась в сторону, увидев над собой лицо Эйвери. Гермиона не слышала, что он подошел.
— Испугались? — поинтересовался он, сунув карандашик в нагрудной карман.
Она провела взглядом это действие, но отвечать ему не собиралась.
Эйвери помолчал с пару секунд, а потом снова заговорил:
— Вы чудесно выглядите, миссис Яксли. Славное здесь местечко, не правда ли? Оно ощутимо пошло вам на пользу.
Гермиона снизошла до того, чтобы посмотреть на него, но продолжала молчать. Её язык был таким неповоротливым, а голова такой горячей и тяжелой, что единственное, о чем она могла мечтать сейчас, — о минутке тишины. Удивительно, как то, чего она боялась в первые дни пребывания здесь, стало её заветным желанием, когда она получила возможность от этого избавиться. Однако, не исключено, что за её нежеланием говорить стоял именно выбор собеседника.
Эйвери определенно пытался вывести её на эмоции. Но она снова не удостоила его ни каплей внимания.
— Разве вам совсем не охота пошевелить языком спустя столько дней одиночества? Или вы уже успели тесно пообщаться с местными аборигенами? — мужчина хмыкнул. — Они были бы рады любой женщине, даже такой, как вы.
— Такой как я, это какой? — ей было неизвестно, какую цель преследовал Альберт, говоря с ней таким тоном, но раздражение к его словам пробилось даже сквозь пелену её усталости.
— Кто знает? — он наклонил голову, рассматривая её. — Как вам больше нравится? Виновной, может быть?
Она неопределенно повела плечом.
— Вы думаете, что если будете из раза в раз повторять, что я виновна, я однажды не выдержу и скажу, что так оно и есть?
— А разве нет? — он пожал плечами и сделал шаг вперед, сунув руки в карманы. Оттуда он достал кожаные перчатки, которые вскоре оказались на его руках. — Как по мне, это очевидно. Все складывается очень удобно, чтобы быть просто совпадением.
Гермиона нахмурилась, не понимая, к чему он ведет.
— Вы вместе с мужем зовете на праздник гостей, готовите еду, убираете в доме. На дне рождения любимые блюда именинника, это логично. То есть те, которые он обязательно съест, не следуя наконец вашей диете, которую вы на него возложили. Он упоминал об этом, — ответив на её молчаливый вопрос, мужчина продолжил.
— Приезжают гости, вы подаете на стол, все выпивают, наслаждаются мясом, ведут приятные беседы. После вы уводите дам в другую комнату, позволив мужчинам развлекать себя в курительной, окно в которой совсем неудачно сломалось накануне праздника. Пока вы заняты рукоделием, мужчины курят, выпивают и играют в относительно небольшом помещении без возможности проветрить комнату. Дверь не пристало открывать, ведь тогда запах дыма просочится во весь дом вместе с разговорами, которые женщинам слышать не положено. Поэтому все остаются на местах, пока, наконец, кто-то не вспоминает о вашем восхитительном десерте и посылает Корбана на кухню.
Гермиона поджала губы.
— Вы берете пирог, ставите его на поднос и двигаетесь узким коридором к курительной комнате. Коридор темный, без дополнительных дверей или окон, сплошная слепая зона, где вы можете сделать, что угодно, и никто не будет вам свидетелем. Добавить яд в один из кусочков пирога не долгая работа. Вы заходите, оцениваете ситуацию и оставляете чайник отдельно, в то время как каждый кусочек торта вы собственноручно ставите перед гостем. А после вы уходите и надеетесь на благоприятное развитие ситуации, чтобы в случае чего сказать, что вы совсем не глупая женщина, миссис Яксли, и не стали бы травить своего мужа на глазах у всех. Ведь, как и упоминал ранее мой дорогой друг Розье, обилие сигаретного дыма, жирной пищи и напитков могли бы сделать всё и без вашего вмешательства. Но, к сожалению, группа ваших гостей просто так не клюнула на эту наживку.
Он раскинул руки в стороны и пожал плечами.
— «Конго» отличный яд, хорошо действующий. Но главная его проблема знаете в чем?
Гермиона покачала головой, слишком обескураженная тем, как ловко он тасовал факты, выкручивая их в нужную для себя сторону. Под таким углом всё и правда выглядело для неё достаточно плачевно.
— В том, что его дражайшая создательница с дочерью продают флаконы только поверенным женщинам, чтобы те могли избавиться от раздражающего супруга. Мужчине и даже незнакомой женщине было бы очень трудно достать хоть один. Полиция не имеет никакого представления о том, что «Конго» существует, поэтому государственные лекари вписали в заключение смерть от тех причин, на которые вы надеялись. Но наш дорогой друг Орион имел возможность работать с ним и имеет подробное представление о том, как работает этот яд. Так как все остальные гости до сих пор живы, мы принялись исследовать блюда, попадавшие на стол, и, в конце концов, нашли его в вашем десерте, который вы поднесли ему собственноручно, мадам. Но, раз уж вы заявляете о том, что невиновны, объясните, почему вы просто не оставили его на столе рядом с чаем?
С этого момента он всецело владел её вниманием.
— Потому что большинство гостей предпочли пунш, — глухо ответила женщина, сжимая пальцами ткань своего платья, — поэтому я оставила его в стороне, чтобы вы могли сделать выбор самостоятельно. Однако пирог мне показалось логичным поднести каждому из вас.
— И все-таки это не говорит в вашу пользу, — глубокомысленно изрек Эйвери, обогнув её по дуге и остановившись позади. — А моё терпение на исходе. Я не против игр разума, но наша меня уже утомила, поэтому я задам последний вопрос: зачем вы это сделали?
— Но у меня не было никакого мотива! — воскликнула женщина, вскинув голову к нему. — Я…
Договорить она не успела, комнату прорезал громкий взвизг, когда Альберт Эйвери схватил её пятерней за волосы и грубо стащил со стула. Ослабленная, она легко повалилась на пол, вцепившись руками в его руку, пытаясь освободиться. Он тут же грубо дернул её вверх, игнорируя вопль.
— Вставай! — еще один рывок, и Гермиона смогла подняться с колен на ноги, пока он упорно тащил её в сторону кухни.
— Прекратите, пожалуйста, я невиновна, я ничего не делала! — не ослабляя хватки, блондин «провел» её в другую комнату и толкнул вперед, на мгновение выпустив волосы из рук.
Гермиона с размаху влетела в стол, чуть не разбив голову о бочку с водой, которая до сих пор стояла на своем месте. Покачнувшись, она расплескала немного драгоценной воды на поверхность, пытаясь удержаться на ногах.
Подоспев, Эйвери снова схватил её за волосы и приблизил её лицо к своему. Гермиона, всхлипывая от боли, схватилась за его рукав, умоляя прекратить.
— У тебя было достаточно попыток что-то сказать, но ты вела себя как чертова принцесса, — грубо бросив это над чужим лицом, он сделал шаг к столу и толкнул её туда, не ослабляя хватки. Нависнув над ней и зажав чужое тело своим, он с размаху опустил женскую голову в бочку с водой, крепко удерживая, чтобы не дать ей освободиться.
Гермиона уперлась руками в столешницу, пытаясь спихнуть его с себя, но везде натыкалась на сильный отпор. Воздуха катастрофически не хватало, и она с силой зажала рот, пытаясь удержать ускользающие крупицы воздуха. С силой дернувшись назад, она наткнулась на его тело позади, которое блокировало любое её лишнее движение. Неужели она действительно умрет вот так? Она практически смирилась с мыслью о том, что будет застрелена, но умереть, будучи утопленной в бочке с питьевой водой? Это было жалко.
И когда её легкие уже начали гореть, знакомая боль в области затылка снова появилась, и рука Эйвери вытащила её голову наружу, все еще крепко прижимая тело к столешнице. Она широко открыла рот, жадно вдыхая воздух.
Альберт тряхнул её и снова спросил:
— Я тебя спрашиваю, что тебе известно?
Она замотала головой, дыша через рот и всхлипывая:
— Я ничего не знаю, правда, я правда ничего не делала, я невиновна! Прошу вас!
— Тогда кто, кто виновен, а? — снова толкнув её к бочке, раздраженно спросил он. — Мне еще раз тебя искупать?
— Я не знаю, я ничего не знаю, я не влезала в его дела, я нич…
Он снова сунул её под воду, не дав возможности договорить. Но на этот раз пытка длилась меньше, потому что внезапно хватка Эйвери с её волос пропала, и его тело отодвинулось от неё. Гермиона воспользовалась возможностью и оттолкнулась от поверхности, снова жадно глотая воздух и падая на пол без чьей-либо поддержки. Над ней слышалась какая-то возня.
— Ты сошел с ума?! — громыхнул над ней другой голос, который она только позже опознала голосом Розье. — Сукин сын!
Гермиона громко кашляла на полу в луже воды, царапая ногтями горло и прерывисто дыша. Ресницы слиплись, не позволяя ей четко увидеть происходящее. Через пару секунд Розье опустился перед ней и положил ладони на её плечи. Она дернулась назад, не желая ощущать никаких прикосновений.
— Вы в порядке? Миссис Яксли! Вы меня слышите? Как…
Дальше Гермиона уже не слышала, провалившись в желанное забвение.
***
А за много миль отсюда, сидя за крепким столом из темного дерева, Том Гонт задумчиво смотрел на кусочек бумаги, на котором большими неровными буквами было написано:
«In iudicando criminosa est celeritas»
