Вырванные листы Апокрифа

      Зурин Арктус был умён, нечеловечески умён. Отличный наставник-проповедник, вроде Велота или Вивека, только на имперский манер.       Однажды он сказал очень простую, но невероятно важную вещь.       Событие зафиксировано Свитками и пророчеством, но Событию нужен тот, кто его совершит.       (Спасение гарантировано вам – найдите же того, кто спасёт вас.)       Мельи был охотником – из южан, привыкших к душным болотам близ границ Чернотопья; не одним из лучших, скорее, одним из тех, кому хватало умений кормиться своим ремеслом. Прекрасное время это было; для кагути не имеет значения, кто ты такой, им достаточно твоих стрел.       В первый раз Ввандерфелл встретил его ошеломительно-чарующим запахом свободы, к которому примешивалась затхлая сырость залива. Позже – в Балморе – дождём и протекающей крышей дома Кая Косадеса.       Кай Косадес был пьян и без рубашки, и Мельи, с которого вода стекала на пол, больше всего на свете хотел отдать ему пакет и избавиться от поручения, полученного перед выходом на свободу. Возможно, думал он тогда, этим всё и закончится.       Он не знал одного.       Кай Косадес был пьян и без рубашки, но это не мешало ему искать того, кто спасёт их – и верить, что сможет найти.       — Было множество ложных Нереваринов, — говорит Мельи, наконец расстегнув проклятый хитиновый доспех и прислонив его к стене. Доспех прошёл буквально огонь и воду и теперь только что не разваливается на части – заменённые кожаные ремни всё ещё держат вместе изрубленные куски потемневшего хитина.       — Выброси эту дрянь и купи новую броню, — кратко говорит Косадес, собранный и сосредоточенный, словно воин перед поединком. Мельи кажется, что это если не настоящее лицо имперского агента, то маска, наиболее близко отражающая его суть.       Слишком много было тех, кого Кай Косадес отправил к предкам, чтобы верить в образ пьяного старика.       — Нибани Меса, шаман Уршилаку, сказала мне о пророчествах... и о том, что были те, кто пытался их исполнить.       Мельи ждёт ответа, но Кай только молча листает записи – свои и чужие, все собранные в один переплёт. Всё, что смогли достать информаторы – от хаджитки, прятавшейся в подземельях Вивека, до информатора Зайнсубани – в одной книге. Мельи никогда не удавалось заглянуть туда: Косадес берёг её лучше, чем свои запасы лунного сахара.       При взгляде на Кая, листающего страницы, в разуме Мельи, бывшего охотника, со скрипом встаёт на место ещё одна деталь головоломки.       — Ты знал об этом? – тихо спрашивает он, почти не надеясь услышать, что ошибся. Косадес вскидывает глаза – холодные, как льды Солстхейма или прикосновение призрака.       — Разумеется, знал. Таких, как ты, было много. Больше, чем знает Нибани Меса.       — Почему ты мне не сказал?       — Потому что ты бы испугался. Попытался сбежать, допустил ошибку и погиб раньше времени, — хладнокровно отвечает Кай. Мельи скользит по нему взглядом, вспоминая песчаные бури в пустошах эшлендеров и живых мертвецов в гробнице предков Уршилаку; он думает, смог бы выжить там Кай или нет.       В какой-то момент он понимает, что даже неспособен ощущать злость.       — Ты не худший кандидат, Мельи, — говорит имперец, прежде чем снова сфокусироваться на записях. – Мне нужно время, чтобы просмотреть записи Нибани. Займись своим доспехом. Учитывая, что тебе придётся делать дальше, я бы порекомендовал обзавестись чем-нибудь получше: это может спасти твою жизнь.       Мельи думает, что его жизнь была решена за него с момента взятия под стражу – там, у границы с Аргонией. Он потерял власть над свой судьбой, влияние на неё и право выбора.       Ему кажется, что, даже если он сбежит прочь, затеряется в пыльных бурях эшлендерских земель, наймёт корабль до берегов Истмарка и исчезнет в скайримских снегах, его и там отыщет посыльный Империи, гонец Косадеса, и выдаст новое поручение.       С ночными кошмарами об огне и пепле, разъедающими плоть, Мельи смирился уже давно. Кошмары не прекратятся, пока не исчезнет и память о Шестом Доме. Его, Мельи, преследование не прекратится, пока не исчезнет память о Нереваре и Пророчествах.       Кай смотрит на него очень-очень внимательно, не отводя взгляда, и Ложному Воплощению кажется, что сейчас имперский агент просто вышвырнет его прочь из дома. Мельи торопливо бормочет извинения и уходит, прежде чем терпение Косадеса окончательно иссякает.       Зелья Тьермэйллина, альтмера-Клинка, жглись, словно ядовитые щупальца нетчей. Золотокожий эльф обошёлся снисходительной улыбкой, когда Мельи в первый раз попробовал его эликсиры, исцеляющие болезни: самому Мельи показалось, будто проклятие Азуры ожило вторично, решив окрасить его кожу пеплом не только снаружи, но и изнутри.       «Дешёвые зелья – соответствующее качество», — только и сказал тогда, едва улыбаясь уголками губ, Тьермэйллин. – «Они вылечат тебя, или придадут сил, или даруют способность ходить по воздуху... но не ожидай, что это будет приятно».       Таковым было всё, что когда-либо получал от Клинков Мельи, бывший охотник, ныне агент Империи. Всё, что сделал для него Кай Косадес, было определённо полезным. Каждое его задание несло новые знания и новые победы. Мельи не мог не признать, что методы работы Мастера Ночи были эффективны.       Но они были сродни дешёвым эликсирам Тьермэйллина: вначале горло раздирает жгучая смесь, затем в глазах темнеет от резкого магического воздействия, потом ты жалеешь, что не сдох до того, как выпил треклятое зелье.       Какое-то время спустя, конечно, становилось понятно, что эликсир себя оправдал – и Мельи снова приносил золото молчаливому Тьермэйллину.       Первые признаки корпруса начинают проявляться спустя неделю после похода в Илуниби – под кожей поселяется зуд; вначале он почти незаметен, позже усиливается.       Мельи знает – чувствует – что будет дальше; зуд начнёт сводить с ума, обратится в боль, когда тело начнёт меняться. В таком состоянии он едва будет способен трезво мыслить. Заражённого корпрусом нелегко убить, но в его движениях поселится сковывающая медлительность, которая рано или поздно приведёт его прямиком на свидание с предками.       ...Если раньше это не сделают ночные кошмары.       — Его голос в моей голове, — говорит Мельи; старается, чтобы это прозвучало отстранённо, но на самом деле он похож на одержимого или одурманенного сахаром. – Я... вижу сны... про Шестой Дом, и они всё ярче, всё больше похожи на настоящий мир. Я боюсь, что однажды не сумею различить ложь.       Кай Косадес изучающе смотрит на него. Во взгляде Клинка не больше сочувствия или вины, чем в стали настоящего лезвия. Мельи подмечает это, хотя из-за корпруса ему всё сложнее сосредотачиваться на чём-то.       — Чувствуешь себя Нереварином? – спрашивает Кай, и Мельи почти готов принять это за насмешку, когда неожиданно-запоздало понимает, что имперец и не думал смеяться.       — Я чувствую себя как никогда смертным, — после долгого молчания отвечает Мельи. На лице Кая по-прежнему не видно и тени улыбки.       — Тебе лучше перестать чувствовать себя смертным, Нереварин.       Мельи глядит на него – тёмно-багровой радужки почти не видно за расширившимися зрачками – и как никогда отчаянно желает, чтобы на этот дом пала кара богов. Неважно, будут ли то Девятеро, Трибунал или сам Дом Забот.       От слабого ощущения невозможности изменить собственную судьбу ему хочется кричать.       — Я не Нереварин. Я Мельи, охотник; ты не сделаешь из охотника героя, — едва заставляет себя выговорить Мельи. С корпрусом всё тяжелее справляться – колючий зуд под кожей с каждым днём всё нарастает, словно дэйдрический палач зашивает внутрь мелкие колючки трамы, а от Илуниби до Балморы нет быстрого пути. Лишнее время теперь будет дорого ему стоить.       Лицо Косадеса остаётся столь же бесстрастным.       — Быстрый Эдди знает немного о лечении корпруса. Вернее, о том, кто может вылечить корпрус, — седой Клинок отворачивается к тумбочке, на которой стоит плоская тарелка с лунным сахаром. Мельи отводит взгляд – Кай никогда не помогал ему лично, но и не принимался за сахар, когда ему нужна была помощь.       Ему всё равно, что с тобой произойдёт, шепчет голос в его голове, до безумия похожий на тот, что взращивал его ночные кошмары и пророчил славу Шестого Дома. Мельи на мгновение зажмуривается – сильно, почти до боли – и невероятным усилием заставляет голос замолчать.       (Заставляет себя не слушать.)       — Я бы дал тебе немного скуумы – лучше скуумовый дурман, чем безумие корпруса – но, боюсь, тогда ты точно не сможешь договориться с перевозчиками, — продолжает Косадес, всё так же стоя спиной к нему. – Тебе нужен Дивайт Фир, Тельванни-отшельник, невероятно старый и точно такой, как все данмеры и Тельванни. Отправляйся в Садрит Мору и спроси о нём. Если понадобится, скажи, что ищешь Корпрусариум... впрочем, не думаю, что к тому времени тебе всё ещё будет нужно это уточнять.       Мельи решает не ждать прощального напутствия – всё равно бесполезно; с трудом поднимается, подхватывает трофейный Костегрыз и шагает к двери, но Кай всё равно окликает его:       — Не пожалей двадцати дрейков, купи у магов или у Тьермэйллина какую-нибудь дрянь, что заставит тебя проспать без снов большую часть дороги от Хла Оуд до Садрит Моры. Моряки обычно менее терпеливы, чем сухопутные перевозчики, и поэтому я советую тебе не кричать там о своём корпрусе или ночных кошмарах. Я не стану вылавливать из Внутреннего Моря даже Воплощение Святого Неревара.       Что говорил Дивайт Фир, тельваннийский маг, Мельи почти не помнил. Слова выползали изо рта Фира невидимыми скрибами и разбегались по сторонам; Мельи не мог догнать их всех и собрать воедино.       Он улавливал общий смысл – гном, ботинки, не убивай, принеси, выпей. Кивал, отвечал что-то столь же невразумительное, порой сбиваясь из-за растущего где-то внутри шёпота. Мёртвый Дагот Гарес, пепельный упырь Дагот Гарес оживал внутри разума Мельи: его голос нашёптывал молитвы Даготу, его голос воплощал сомнения и страхи. Мельи заставлял себя вспоминать до мельчайших подробностей, как щёлкнула тетива Костегрыза, подарив стреле скорость и магию, и как эта стрела проткнула голову жреца: он мёртв, повторял себе Мельи, он мёртв. Голос – лишь наваждение корпруса.       Он не помнил, как едва удержал в руках чашу с лекарством, не помнил вкуса эликсира – эликсира, который мог бы цениться больше, чем всё золото некоторых лордов Хлаалу. Просто голос Дагота Гареса растаял бессильной тенью, оставшись не больше чем воспоминанием, и наступила т-и-ш-и-н-а, прекрасная, словно божественный дар.       Мельи опустил чашу и только спустя несколько секунд осознал, что прошёл испытание, которое казалось невыполнимым.       — Если это не предрешённость судьбы, то что тогда? – спрашивает Мельи у Кая; Клинок хмурится по привычке, но тут же беззлобно усмехается, как усмехаются мастера, глядя на неумелых учеников.       Ветер на южной дороге переменчив; Косадес щурится – то ли от ярких лучей солнца, неторопливо скатывающегося по небу к стороне западного берега, то ли от мелкой пыли.       — Ты думаешь, что судьба ведёт тебя?       Мельи пожимает плечами.       — Я охотник, а не герой. Я должен был умереть уже сотни раз. Если не судьба, тогда что?       — О, я отдал бы половину богатств Тамриэля за то, чтобы ты был прав, но, к сожалению, судьба ещё не готова няньчиться с нами. Даже судьба героя. Но то, что ты исцелился от корпруса, даёт нам возможность верить.       — Верить можно всегда, — непонимающе морщится Мельи. Кай неохотно бросает на него взгляд и мгновенно отводит глаза – навстречу бьют солнечные лучи. Морровиндское солнце, струящееся остатками света, всё же слишком яркое для того, кто провёл последний месяц (месяц ли?..) в полутёмной комнате за изучением записей.       — Ты не знаешь всего одной детали. Нибани Меса тоже не знает её, хотя может догадываться. Служители Храма или Трибунала будут молчать даже под пытками. Есть способ стать богом, очень простой и безотказный. Тебе предстоит им воспользоваться.       В обычный день Мельи счёл бы, что голосом Кая говорит лунный сахар. Но сегодня – так сказал сам Кай, сказал совершенно спокойно и невозмутимо – был их последний разговор. Косадеса вызывали в Сиродил, и он не знал, сможет ли вернуться, чтобы проверить достижения своего агента.       Мельи не знает, правда ли это, или Кай всего лишь избавился от объяснений самым простым и удобным способом, но в одном он уверен. Их сегодняшний разговор будет последним.       Кай не стал бы отдавать ему последние распоряжения, когда мысли дурманит кошачий наркотик.       — Ты мне не веришь, — спокойно констатирует Кай. – Потому что если бы был такой способ, все бы стали богами. Или, по крайней мере, у Империи был бы свой, ручной Тайбер Септим, который бы наводил порядок где потребуется. И вся эта возня с Воплощениями была бы попросту не нужна.       — Примерно, — соглашается Мельи.       — К сожалению, у простого безотказного способа есть свои условия. И одно из них – где-то, когда-то, нужен существующий бог. В далёком прошлом, как Святой Неревар. Или в возможном будущем, о котором говорят Свитки. И этот бог должен не существовать в данный момент. Нельзя стать Вивеком при живом Вивеке, но можно стать Нереварином при мёртвом Нереваре. Нереварин – я говорю про образ Нереварина, образ Героя – утверждён и в прошлом, как Неревар, и в будущем, как предсказанное пророчествами Истинное Воплощение. Это упрощает твою задачу.       — Я не понимаю, — осторожно говорит Мельи. – Ведь пророчество говорит об одном человеке? О единственном человеке, который является Истинным Воплощением. Все остальные ложны. Поэтому они обречены.       — Многие так думают. На самом деле это происходит наоборот – есть пророчество, и Героем становится тот, кто соответствует ему. Героями не рождаются – так любят говорить новичкам любые учителя, но это более правдиво, чем что-либо другое. Героем станет тот, кто полностью выполнит условия пророчества. Тот, в кого поверят.       Кай делает паузу, прежде чем закончить.       — Тот, кто повторит деяния бога, станет богом.       — Но... – пытается возразить Мельи; Неревар мёртв, народ двемер исчез, как я могу повторить его деяния, когда от них остались только предания и Трибунал? как я могу быть тем, в кого поверят, если даже дикие племена пепельных пустошей не желают знать меня без приветственных даров? как я могу стать кем-то кроме того, кто я уже есть?       Кай и собственные сомнения не позволяют ему сказать ни слова.       — Ты не сможешь понять это сейчас, — сухо прерывает его Косадес. – Я Клинок и монах, и, я догадываюсь, в моей седине нужно винить не сражения и политику. На изучение деталей этого пути уходит время, которого у нас нет. Я объясню тебе только то, что могу объяснить сейчас, остальное ты узнаешь сам.       Мельи кивает по старой привычке – он агент этого человека, агент Клинков, он не может пойти против присяги, которую принёс когда-то пьяному Каю Косадесу. Он не что иное, как Клинок Императора, оружие и орудие.       Всегда направляемое кем-то.       Солнце наконец заходит за западные скалы, оставляя на дороге только постепенно уходящее тепло и длинные тени. Мельи привычно определяет, сколько у них времени до наступления полной темноты – пора поворачивать обратно, если они хотят вернуться к ночи.       Кай согласно кивает, и они разворачиваются обратно на север – к Балморе. Мельи отчего-то задаётся вопросом, увидит ли Косадес ещё раз город, в котором жил так долго, и запоздало осознаёт – он понятия не имеет, сколько времени провёл имперский агент в Балморе.       Ему не нужно этого знать, и он этого не знает. Таковы правила. Клинок лишь исполняет волю того, кто держит его в руках.       Может ли меч обернуться против своего владельца?..       Внутри дома Кая всё лежит на своих местах, словно его хозяин собрался отлучиться всего лишь на пару дней, а не исчезнуть за горами Велоти – возможно, навсегда.       — В Сиродиле нет лунного сахара, — неуверенно-неуклюже усмехается Мельи, случайно опустив взгляд на блюдечко с рассыпанным хаджитским лакомством. Кай не позаботился даже убрать его подальше.       — В Сиродиле есть всё, и лунный сахар тоже, — кратко отвечает Клинок, не улыбаясь. Охотнику кажется на мгновение, что, какой бы ни была причина ухода Кая, она вряд ли обрадовала старика.       (Мы служим Императору до самой смерти, и служение определяет нашу смерть.)       — Запомни то, что я скажу, и напоминай это себе до тех пор, пока это не станет частью тебя, — пристальный взгляд Кая стирает любую уверенность в пыль, в хрупкий песок. Мельи послушно кивает. – Повторение деяний бога есть путь к богу, но это ещё не всё, Нереварин. Вера осязаема. Вера всесильна. Сбывается не то, что предсказано – сбывается то, во что верят; вера смертных питает силу богов и определяет прошлое и будущее. Ты должен заставить других верить в себя – верить в Нереварина.       Мельи молчит, потому что Косадес явно не потерпит пререканий, и Клинок продолжает:       — Ты присягал служить Империи, но сейчас ты забудешь всё, в чём тогда клялся. Забудешь, что являешься Клинком, и забудешь, что идеалы Империи были твоими. Ты забудешь собственное имя и прошлое, потому что только так ты сможешь выжить и стать Истинным Воплощением. Ты будешь каждое мгновение вспоминать легенды о Святом Нереваре и делать то, что сделал бы Неревар – и, я подскажу тебе, он спасал бы Ресдайн. Чтобы спасти Ресдайн, тебе нужно стать Нереварином и уничтожить культ Шестого Дома. Одно вытекает из другого, в этом тебе будет легче.       В мыслях Мельи, в мыслях, которые затаились с исцелением божественной болезни, звучит едва слышный смех Дагота Гареса.       (Он хочет убить тебя. Он хочет, чтобы ты сам убил себя.)       (Разве это лучше благословения, что может даровать лорд Дагот?)       Две грани одного клинка. Неревар и Дагот.       Одно и то же.       — Если ты не сделаешь этого, Морровинд будет потерян, — жёстко говорит Кай, всё так же не сводя взгляда с (растерянного? опустошённого?..) Мельи. – Трибунал не может остановить Дагот Ура, иначе это случилось бы уже давно. Шестой Дом принесёт разрушения, сравнимые с Войной Первого Совета, если не страшнее. Нам нужен Нереварин, Истинное Воплощение, и ты им станешь, и ты будешь тем, кто поверит в это раньше всех остальных. Ты будешь верить в себя-Нереварина сильнее, чем верил в Трибунал, Девятерых или лордов дэйдра. А потом ты станешь Нереварином, и тебе покажется, что ты был им всегда.       — Ты хочешь, чтобы я отказался от всей своей жизни ради этого, — тихо произносит пока-ещё-Мельи. Кай, не колеблясь ни секунды, кивает.       — Да. Разве это не то, что делает каждый, Нереварин? Становясь кем-то, мы убиваем в себе кого-то ещё. Жертвы неизбежны, просто некоторые жертвуют чуть больше других. Найди в Вивеке Мехру Мило, жрицу Храма; она подскажет, где найти Утерянные Пророчества. Это последнее задание, которое ты получишь от меня и от Ордена Клинков в целом, дальше ты будешь действовать один.       Мельи кажется, что его судьба смеётся над ним – обворожительным голосом Азуры, металлическим лязгом Анумидиума или извилистыми строками пророчеств. Это больше не имеет значения.       Ему осталось только выполнить предназначенное или умереть.       Поэтому он благодарит Кая за помощь и знания и обещает Воплотить Неревара. Он не прощается, и Кай тоже – это кажется отчётливо ненужным им обоим.       Косадес останавливает его у самой двери: придерживает за плечо, заставляя обернуться.       — Ты нужен нам, чтобы верить, — тихо и слишком уверенно говорит мастер-Клинок.       После этого Мельи-охотник начинает умирать изо всех сил.       Это трудно, о, нечеловечески трудно; тяжесть истинной веры кажется неподъёмной. Он не останавливается больше ни на мгновение, заставляя свой разум и тело работать на пределе возможностей, и каждый день он пытается не думать о том, что может сделать больше.       Он оставляет Костегрыз в лагере Уршилаку – вернул бы в пещеру предков, но лук может понадобиться ему позже – и вспоминает уроки Ритлин, Клинка-мечника. Лук не остановит корпрусных тварей – стрелы увязают в наросшей плоти, не причиняя ощутимого вреда; спасают только рубящие удары тяжёлым клинком.       Каждый поверженный враг, каждая подаренная смерть означает шаг к смерти Мельи, охотника с юга провинции. Он был обречён умереть с того мгновения, когда впервые ступил на землю Ввандерфелла – во имя огня и пепла всего Ресдайна, во имя огня и пепла, потому что больше ему нечего защищать.       В Когоруне властвует страх, древний и незыблемый страх, проросший ночными кошмарами в живущих; Мельи не сделал бы ни шагу навстречу ему – но испытание предназначено Нереварину, и только Нереварин может его пройти.       Мельи глубоко вдыхает – ткань эшлендерской повязки не пропускает песок и пепел, и кашель покинул его с момента исцеления от корпруса. Впереди Когорун, и Когорун дышит ему в лицо затхлостью гробниц и гнилью мёртвой плоти, тёмными сновидениями Шестого Дома.       (Им нужен Нереварин, и ты Воплотишь его.)       Мельи глубоко вдыхает – и позволяет себе умереть.       В ладонях каменной статуи дэйдрической леди Рассвета и Заката блестит Луна-и-Звезда – металлический ободок с тонким полумесяцем и пятиконечной звездой, символ Индорила Неревара.       — Не магия. Секрет, вроде Кимервамидиума или Ящика, — говорит Мельи-который-мёртв неподвижной Азуре. – Секрет, о котором никто не сказал остальным.       Истлевшие тела Ложных Воплощений, скорчившись у стен, смотрят пустыми глазницами в темноту. Почти-столь-же-мёртвый-Мельи равнодушно скользит взглядом по почерневшим останкам.       — Им никто не сказал, что не бывает Ложных Воплощений. Как не бывает и Истинных. Каждый из них мог быть Нереварином, и ни один не был, потому что это так сложно – не сомневаться.       Не сомневаться, что Луна-и-Звезда не вспыхнет яростно белоснежной искрой, не признавая нового хозяина.       Не бояться, что на самом деле пророчества лгут, и легенды о Воплощении – всего лишь легенды.       Не страшиться того, что дух Неревара никогда не воплотится в таком, как он.       Мельи мёртв, и остался только Нереварин – Нереварин, который прошёл сквозь безумные наваждения Дагот Ура и оставил там страх и сомнения, потому что Пророчество создаёт Героя, а Герой делает Пророчество истинным.       Он нужен, чтобы верить.       — Но я знаю секрет, — улыбается Клинок Императора. Его пальцы касаются кольца, но Луна-и-Звезда остаётся лишь зачарованным металлическим ободком. – И я знаю, что будет дальше. Поприветствуй меня, Азура – я Индорил Неревар Воплощённый.       Это кажется концом, но является началом – рождением Воплощения. С этой секунды, с секунды, (когда в нём не осталось сомнений) когда кольцо древнего правителя признало в нём владельца, пророчество уже не может не сбыться.       Нереварин заперт в Пророчестве, и Пророчество заперто в нём.       Один из лучших планов Империи; безотказный способ создать Героя. Впрочем, Империя с каждым днём теряет свою значимость – Нереварину должно заботиться о Ресдайне, и Ресдайн прорастает в нём, медленно, но неотвратимо, грибными спорами тельваннийских башен и огненной магией пустошей.       О, как же сложно; сложно стать лучшим, даже зная, что это неизбежно, и сложно ни разу не сорваться с тонкого лезвия абсолютной уверенности. Ресдайн проверяет его на прочность, потому что только прошедший кровь и падение не изведает больше поражений.       Ты нужен, чтобы верить.       Нереварин впервые по-настоящему задумывается над последними словами Косадеса, когда понимает, что не может точно определить, что хотел сказать этим старый Клинок.       Нам нужно, чтобы ты верил?       Ты нужен, чтобы мы могли верить?       И то, и другое?..       Он бы уделил этому больше внимания, если бы это по-прежнему оставалось важным.       Крассиус Курио из Дома Хлаалу, Дома лицемеров и купцов, требует взамен за поддержку самое простое – деньги. Нереварин платит ему кровавым золотом Когоруна, золотом, полученным от имперского агента, от тех, на кого когда-то работал.       С Хлаалу просто.       Хлаалу учат его (заставляют вспомнить) мастерство дипломатии и интриг, воистину, их благословила сама Боэтия; этот Дом сродни змеиному гнезду.       Мельи, мёртвый Мельи сказал бы, что это мерзко; прежнему Мельи пришёлся бы по душе Редоран. Нереварин видит в Хлаалу силу, неведомую Дому Редоран: именно змеи станут на защиту Ресдайна, когда придёт дракон.       Нереварин видит в этом достоинство.       Тельванни напоминают ему Дивайта Фира – хозяина Корпрусариума. Высокомерны, как истинные тёмные эльфы, одержимы, как меченные Шеогоратом, и не признающие чужих законов. Мысли об этом Доме горчат маслянистым эликсиром левитации – магия бессильно рассыпается в руках Воплощённого, потому что слишком долго он был охотником и слишком мало – Нереварином.       Тельванни насмешливо щурят красные глаза, Нереварин заставляет себя почтительно склонить голову – уроки Хлаалу не зря были первыми.       Пусть пока живут шепотки за спиной, пусть волшебные плетения пока не подчиняются. Они все – пленники Пророчества, а оно (всегда) с момента смерти Мельи-охотника было обречено сбыться.       Вокруг Архимагистра Готрена стоит стража, и едва различимо замер в воздухе десяток смертоносных защитных плетений, но это ничего не значит. Нереварин знает, что Готрен Тельванни умрёт – умрёт от его руки.       Он продолжает идти вперёд, и с каждым шагом становится легче.       (У тебя нет выбора.)       (Теперь у тебя никогда его не было.)       Он соглашается.       Только, кажется, он понял это последним.       Однажды он забывает, что значит быть Мельи, южанином, охотником на кагути. Он помнит это, как помнят очертания предметов, но не может вернуться в эти воспоминания. Осознание этого приходит слишком поздно, чтобы ему хотя бы отчасти захотелось что-то изменить.       — Ты предал меня, — говорит Неревар Возрождённый, Святой защитник Ресдайна, своему другу и советнику. – Дракон разделил время под Красной Горой, но я помню твой дар, поэт-воин.       Векх, впитавший силу Сердца Обманщика, мудр и всесилен, и вера в него крепка – он отвечает, как и тысячи лет назад, но в этот раз Неревар не дожидается окончания.       Последним даром Вивека были напоенные ядом слова, и он не станет слушать их дважды.       Один из Лжецобогов мёртв: Нереварин смотрит на тело некогда-друга на полу Храма и не чувствует даже сожаления. Пророчество создало из него героя, Возрождение – бога.       Богам не принято сожалеть.       Такова справедливость Пророчества.       В цитадели Дагот Ура бродят призраки воспоминаний из Когоруна: пепел, гниль, ночные кошмары, поднимающийся из недр Красной Горы жар. Сердце Лорхана – источник жара. Сердце Лорхана – источник всего; его равномерное биение заставляет стены вздрагивать, словно рёбра.       — Я приду за каждым из них, как пришёл за Векхом, — говорит Нереварин. Золотая маска чуть наклоняется в лёгком кивке; отражённый свет стекает по ней подобно крови, напоминая о древней славе ещё-не-проклятых-кимеров.       — Таково Пророчество, лорд Неревар. Я знаю секрет Воплощения. Я ждал, пока придёт тот, кто сможет понять его и использовать.       — Тогда ты знаешь, что это неизбежно, — произносит Возрождённый, и в его голосе почти незаметен оттенок горечи.       (С какого-то момента у них никогда не было выбора.)       Таково милосердие Пророчества.       — Но я не был ложным богом, и Пророчество молчит обо мне, — Ворин Дагот стоит у врат, ведущих к Акулахану: они закрыты, и только Сердце поёт сквозь них тысячами божественных нитей. – У нас обоих никогда не было выбора, мой лорд, но сейчас мы вольны выковать Пророчество заново.       Призрачные Стражи сдавливают руки тяжестью двемерита: наследие безумца Кагренака, ищущее смерти, жаждущее прикоснуться вновь к древним инструментам отрицания. Они слышат песню Сердца и отвечают ей своей жаждой, острой и почти непреодолимой.       Неревар остаётся неподвижен; Неревар улыбается.       — Ты всегда был мудрым советником, Ворин. Но ты не знаешь одного – одного секрета, одной маленькой хитрости Империи, её безотказного способа...       Слова Неревара разбиваются о золото маски бессильными звуками, но обретают силу там, где существует только бесплотная мысль.       — Я нужен, чтобы верить, — мягко шепчет Нереварин губами мёртвого охотника Мельи. – Я должен был поверить, чтобы стать Нереваром. И они должны были поверить в меня. Я скован их верой, как никогда не был скован Пророчеством. Я сделаю то, во что они верят, потому что вера сильнее меня, потому что таковы законы Мундуса.       Потому что упадёт Баар Дау, и никто не сможет остановить его дважды. Вера в Лжецов исчерпала себя, и новая пришла на её место.       Ворин молчит, но молчание и слова теперь равно являются приговором – тем, которым Кай Косадес когда-то заменил прощание.       — Как ты думаешь, — негромко спрашивает Неревар, когда его пальцы смыкаются на рукояти Разрубателя, — они верят в твою смерть?