Ромком длиною в жизнь

За пару недель до выпускного телефон начал взрываться уведомлениями из беседы класса. Мне казалось, что я даже слышу интонацию, с которой они активно печатали: – Пришли резы по математике! У кого сколько? – На сайте появилась история! – О, реально! И физика! Делитесь! – Вы уже видели свои баллы по русскому?! А меня вся эта болтовня не особо воодушевляла... Литература опубликовалась первой – мы с Антоном сдали ее раньше всех. И, казалось, нужно радоваться тому, что твой любимый человек получил хороший балл, но вот только разница, которая составляла всего четыре первичных, максимально меня смущала. Еще больше смущало то, какой результат я по итогу увидела. 77. Охренеть можно. Счастливое число, блин. Молодец, отличница Матвиенко. Корячиться ради литературы несколько лет, чтобы написать так же, как тот, кто в темпе вальса закрыл ее за 180 дней. Отлично. Антон взорвал личку сразу после того, как результаты появились на сайте. Антон Шастун (10:12): УЛЬЯНКА ПРИШЛИ БАЛЛЫ ПО ЛИТРЕ Антон Шастун (10:12): ебать у меня сердечко шалит, смотреть страшно Антон Шастун (10:14): АААААААА 73 ПРИКИНЬ ФУХХХХ Я ДУМАЛ ЧТО ПОРОГ НЕ ПРОЙДУ Антон Шастун (10:15): Уля, ты че молчишь???? Антон Шастун (10:16): ты все еще отсыпаешься после экзаменов чтоли? ахахаха Лучше бы и правда отсыпалась. Вечным сном, так никогда и не увидев эти баллы. Не знаю, почему я так драматизировала, но, если честно, казалось, что долгие годы работы должны были себя оправдать. Неужели это наказание за слишком активную светскую и личную жизнь, которой у меня до одиннадцатого класса не было? Тогда это совсем не справедливо! Составители ЕГЭ реально рассчитывают, что в 17 лет нужно забить на все, если ты хочешь попасть на вышку? Короче, если коротко – пиздец. Примерно то же самое я и сказала Павлу Алексеевичу, проходя в его кабинет, чтобы прощупать почву по поводу апелляции. Он заверил, что попытаться и отстоять свое стоит – по его мнению, я могла отсудить хотя бы два первичных, благодаря которым резы уже скакнули бы до 84. Что ж, будем бороться. Антону я ответила только под вечер, девочкам – на следующее утро. Настроения так никакого и не было. Я и сама не ожидала, что эта невыполненная планка так меня подкосит. – Уль, ну что за летняя хандра? – врывалась мама в мою комнату, открывая шторы, – Оценки – не главное, а ЕГЭ ваше – лотерея. Не переживай ты так! Постепенно стали приходить и другие предметы, и я так и не могла перестать сравнивать себя с одноклассниками, друзьями, Антоном. Русский и иностранный я написала гораздо лучше, практически на максимальный балл, но, блин, именно литература все еще кошками скребла на сердце. За пару дней до выпускного Шастун не выдержал моего самовольного домашнего ареста и сам явился ко мне. – Я тебе обещал ночные поездки по городу после того, как экзамены закончатся. Не хочешь выбраться покататься? – почему-то виновато убеждал он меня на пороге квартиры. – Правильно, Антошка, вытаскивай ее, а то совсем зачахла! – отвечала мама, открывшая ему дверь и уплывающая в зал. – Не знаю, что-то настроения нет... – Там погодка твоя любимая, – улыбался он, – А в машине знаешь какой романтик получится? Погодка и правда была 'хороша' – весь день лил дождь, изредка сопровождающийся раскатами грома. С минуту подзависнув на пороге, я сдалась: – Ладно, подождешь меня? Я переоденусь. – Ты всегда красивая! – Лесть засчитана, – усмехнулась я, оглядывая свои домашние штаны и растянутую футболку, – но, знаешь, боюсь, твоя малышка этого не оценит. – Ты – моя малышка, – одними губами сказал он и хитро подмигнул мне. – Ну и приторность, – засмеялась я, – проходи пока в зал что ли. – А твой папа дома? – вкрадчиво прошептал он. Отец все еще вселял страх и ужас в моего парня. Как по заказу, тот громко откашлялся в зале, заставив Антона вздрогнуть. Я снова заулыбалась, а в коридоре бесшумно появилась маман: – Чего на пороге стоите? Пойдемте чаю испьем, молодежь. – Да нет, спасибо, я в машине подожду, – законючил Антон. Мама понимающе кивнула, а затем крикнула в сторону зала: – Сереж, чай будешь? – Нет, – пробасил тот, появляясь в дверном проеме, – Привет, Антон. – Здравствуйте, Сергей Борисович, – отчеканил он. Когда папа скрылся обратно, мать загадочно добавила: – Проходи давай, а то пока Ульяныш переоденется, второе пришествие наступит. Растерянному и засмущавшемуся Антону не оставалось ничего кроме как прошлепать на кухню за моей мамой. Приведя себя в порядок и выбравшись из своего заточения, я увидела щемящую сердце картину: они смеялись за чашкой чая, активно обсуждая что-то. Настолько это было семейно и по-домашнему, что, казалось, действительно не важны уже и никакие экзамены и никакие оценки. Главное, чтобы кухня как можно чаще выглядела так. – О, а мы думали демиглас начать варить, как раз к твоему приходу подоспел бы, – улыбнулась мать под звонкий смех Антона. – Да ну вас, – махнула я рукой, усаживаясь за стол. – Чай будешь? – Нет, подожду, и поедем. Мама с каким-то грустным восхищением оглядела нас: – Как быстро вы растете. Завершив непредвиденное теплое чаепитие мы вышли во двор, где он оставил меня под козырьком подъезда, пробираясь через дождь к своей малышке и подъезжая к дому ближе. В машине действительно было романтично. Он потянулся ко мне, поцеловал и нежно сказал: – С самой встречи ждал этого момента. – Все понятно, только поцелуи тебе от меня и нужны! – едко отшутилась я. Антон как-то странно отреагировал на это: грустно усмехнулся и отвернулся, переключая внимание на руль. Атмосферка стала напряженной... – Куда поедем? – попыталась как можно более повседневно сказать я. – Да мне все равно, если честно, так что ты выбирай. Почему-то это его радушие только больше меня взбесило. Но я держалась. – Давай в парк, который у озера? Он кивнул, прокладывая маршрут в навигаторе. Выехал из двора, негромко включив музыку, и так и продолжил молчать. Ситуация накалялась. – Как у тебя дела? – спросила я, только чтобы прервать молчание. Обычно такими 'незнакомыми' вопросами мы не обменивались. – Да нормально, почему ты спрашиваешь? – не отвлекаясь от дороги протянул он. – Просто ты как будто грустный. – Нет, нормальный... Я закатила глаза, отворачиваясь к окну. Моя пассивная агрессия не осталась незамеченной. – Ну и чего ты психуешь? – мягко улыбнулся Антон. – Потому что ты снова молчишь, как партизан, а я должна угадывать, что происходит у тебя в голове. Он громко выдохнул, пытаясь успокоиться и неторопливо начал: – А вот на этом моменте давай остановимся. Ты динамишь меня две недели, нехотя отвечая на сообщения, а когда я прихожу к тебе, чтобы хоть как-то растормошить, встречаешь меня с таким видом, будто бы делаешь превеликое одолжение тем, что снизошла до меня своим вниманием. Очевидно не имеешь никакого желания видеться со мной и язвишь, когда я пытаюсь поцеловать тебя. Кто из нас партизан, Уля? Сказать, что я была в ахуе – не сказать ничего. – А тебе при всем при этом абсолютно плевать на то, что я переживаю тяжелый момент и трясусь от ожидания предстоящей апелляции? – Я не очень понимаю, почему вдруг учеба спустя полгода оказалась у тебя на первом месте. У меня такое ощущение, что это просто предлог, чтобы я отъебался. Твои родители в состоянии оплатить вышку, и я не вижу причин, чтобы раздувать из-за баллов по ЕГЭ такую уж трагедию. – Учеба всегда оставалась важной для меня. – А, вот оно что. Значит, это я напрасно понадеялся, что смогу вклиниться в твою жизнь где-то между тобой и тобой. – Ты опять пытаешься обвинить меня в эгоизме? – Да потому что нихуя не изменилось с прошлых разов, – он говорил все громче и громче, – существуешь только ты, твои чувства, твои переживания и твои интересы. И что там происходит у меня в голове – тебе абсолютно все равно. Спросила "как дела" спустя две недели? Спасибо, конечно, но это немного не то, чего я ждал! – А тебе спасибо за поддержку! – психовала я в ответ, – и за то, что разобрался без меня, на каком месте у меня ты, на каком учеба, хотя болт я на нее положила именно из-за отношений с тобой. И если бы ты был чуточку сообразительнее, Шастун, то понял бы, что для меня пиздец как много значило доказать себе, что я хоть в чем-то секу и могу добиться хоть каких-то результатов – литература была чуть ли не единственным моим увлечением до конца одиннадцатого класса, у меня кроме нее и не осталось ничего, когда мы перестали общаться, но я и здесь обосралась. – Значит, я виноват в том, что ты литру плохо написала? – Пиздец, ты только это из всего, что я сказала, услышал? – А что, были еще какие-то посылы? Ах да, наверное, ты еще и жалеешь о том, что мы встречаться начали? Потому что я снова подкосил твою идеальную жизнь? Я громко выдохнула: – Блять, высади меня где-нибудь. Я так больше не могу. Он равнодушно пожал плечами, останавливаясь на ближайшей остановке. Я хлопнула дверью машины и ушла куда-то в незнакомый двор, чтобы вызвать такси. Отъехать далеко мы не успели, поэтому даже в дождь цена осталась адекватной. Сверху высветился баннер сообщения: Неизвестно, [26.06.2019 19:46] Не поговорить с человеком, который достоин разговора, – значит потерять человека. Господи, просто отъебитесь от меня все. Сами с собой разговаривайте, сами с собой придумывайте философские цитаты, а мне дайте помолчать. По-моему, я уже наговорилась достаточно. И наговорила. Неизвестно, [26.06.2019 19:47] Ульяныш, послушай... Блять, перестань называть меня "Ульяныш", ты не член семьи и не мой близкий человек. Я заблокировала контакт, и села в подъехавшую машину. Телефон снова прислал уведомление о новом сообщении. Стиснув зубы от злости и закатив глаза, я посмотрела на экран: Неизвестно, [26.06.2019 19:49] Разрушить отношения – это самое простое действие. Действительно ценно постараться сохранить их, именно это покажет твою силу воли и стойкость духа, если человек важен для тебя. А Антон тебе нужен так же, как и ты ему. Да почему ты не заблокирован еще?! Пыхтя в телефон, я пыталась повторить уже надоедающие действия и отправить анонима в бан, но спустя несколько секунд все снова возвращалось на свои места. Ладно, я сдаюсь. Просто врубим авиарежим. Неизвестно, [26.06.2019 19:56] Делай, что хочешь, но я все равно останусь рядом, пока не буду убежден в том, что вы с Антоном в безопасности. Из-за подобной ошибки и подобный диалогов, как у вас, мы поругались с твоей мамой, и теперь она всю жизнь винит себя в моей смерти. Если это произойдет и с тобой, я, как бы иронично это не звучало, не переживу. Мы так и не научились слушать друг-друга, но этот шанс пока есть у вас. Стоп. Чего?.. Простите, повторюсь еще раз, чего?.. Это какой-то тупой развод? Кто вообще добрался до этой информации? Даже Антон не знает, что папа мне не родной. Что за чертовщина происходит? И почему это все обрушилось на меня сейчас?! И вообще, с чего я взяла, что речь здесь идет о моем отце? Может, имеется в виду что-то другое? Я не помню, как дошла до дома – этот момент был вырезан из моей реальности. В голове у меня была только одна цель – выяснить, что случилось с моим настоящим отцом. Уже потом сопоставлять все факты и думать, как вызывать экзорциста и выгонять сверхъестественное из телефона. Когда я механически открыла дверь ключом, из зала выглянула мама: – А ты чего так рано? – улыбнулась она, но быстро поменялась в лице, – Уль, что случилось? Я так и зависла на ней взглядом, хриплым голосом спросив: – Что с моим настоящим отцом? Где он? Он правда умер? Папа убавил в зале звук телевизора. Мама осторожно повторила: – Уль, что случилось? Почему ты спрашиваешь? – Мам, – прервала я ее, – просто ответь. – Правда умер. – Почему? Она тяжело вздохнула: – Почему ты хочешь об этом знать? – А почему ты не хочешь рассказывать? – так и оставаясь на пороге парировала я. – Зайди в комнату, поговорим, – сдалась мама. Я разувалась, пока она стояла у входа в зал не шевелясь. Ее взгляд был каким-то абстрактным, направленным куда-то мимо. Когда я зашла к себе, она закрыла дверь и села на кровать. Я же выбрала стул, оказавшись напротив. – Наверное, ты права и действительно наступил бы момент, когда мне нужно было бы тебе все рассказать, но я думала сделать это позже, – неторопливо и тихо начала она, – мы с твоим папой дружили с детства и учились в одной школе. Потом пошли в один вуз, где он поступил на актера, а я на режиссера. Мне всегда казалось, что должно быть наоборот – он умел создать целые миры в своей голове, но и на сцене блестяще справлялся с любой ролью. А я как-то все больше уходила в работу художника по костюмам, и в итоге так и не стала режиссером, как ты понимаешь. Я заметила, что ее глаза блестят от наполняющих уголки слез. Она продолжила: – Мы постоянно ругались, достаточно было выбрать разные цвета обоев или не сойтись по предпочтениям завтрака, представляешь, как глупо это было? О, кажется, прекрасно представляю... – Но потом узнали, что у нас будешь ты, и как-то подуспокоились. Он с самого начала решил, что будет девочка, и выбрал тебе имя, "Ульяныш" – это тоже его прозвище. Он очень часто с тобой разговаривал и напевал тебе "Let it be", – грустно усмехнулась мама. Волна мурашек пробежала по коже. – Мы долго держались, но слышать друг-друга, похоже, так и не научились. За несколько месяцев до того, как родилась ты, к нам приехала бабушка, моя мама, а она его на дух не переносила и постоянно пыталась направить меня на путь истинный. Она была категорически против нашей женитьбы. И он, конечно, о ее отношении прекрасно знал. Вот, когда мы поехали ее встречать, снова поругались на этой почве, да так сильно, что, казалось, высказали друг-другу абсолютно все, что за мою беременность накопилось. Потом я заявила на эмоциях, что моя мать была права и я не буду выходить за него замуж, вышла из машины, а он поддал газу и уехал. И я видела, как он врезается в столб на повороте, – ее голос дрогнул. Мама остановилась, медленно выдыхая дрожащими губами, чтобы успокоиться. Смахнула слезы с глаз и продолжила: – В начале июня он погиб. А в начале сентября родилась ты. И тогда я решила, что ни за что и никогда даже слова против твоих друзей и твоих увлечений не скажу. Потому что никогда себя не прощу, если ты меня послушаешь. В голове было одновременно тяжело и пусто. Я так и молчала, кажется, не в силах сказать что-то. А потом из меня рекой полилась какая-то незапланированная речь, будто бы кто-то другой говорил моим голосом и моими мыслями, которые я, как мне казалось, не могла собрать в кучу: – Ты не можешь корить себя всю жизнь за то, что произошло не по твоей воле. Ты – самая идеальная мать, которую только можно представить, но я очень хочу, чтобы ты была счастлива от этого осознания, а не искупляла этим свою вину за то, в чем ты никогда не была виновата. Я тебя люблю, мам, и его люблю, – улыбнулась я, опуская глаза и переваривая новую информацию, – и мне кажется, одно то, что я живая и такая же вспыльчивая, как и вы, доказывает, что какая-то часть его еще существует. По крайней мере, глаза точно. Я выразительно похлопала ресницами, а мама улыбнулась сквозь слезы: – Ты очень похожа на него не только взглядом, но и взглядами. Иногда мне было страшно, что мы с тобой также будем ссориться и ругаться, и я очень боялась твоего переходного возраста. Но ты такая идеальная, Ульянка. Господи, бабушка даже не позволила записать его отчество, когда ты родилась. – Мам, а какое у меня отчество? Настоящее? – Арсеньевна. Его звали Арсений. – Зовут, – отчего-то машинально поправила я, казалось, все также не своим голосом. Понемногу все вставало на свои места. Да и правда всегда крутилась рядом – получается, Павел Алексеевич рассказывал мне о моих родителях. Марина Федоровна говорила об этой истории. Антон показывал мне фото моего же отца, сам об этом не зная. Антон... Еб твою мать, я надеюсь, ты сейчас в сети...