Хранитель. Вечность

      Невысокий мужчина брел вперед. Тучная рожь била его по коленям, яркая копна заплетенных волос блестела медью, плащом покрывая плечи. В прозрачных глазах отражалось заходящее солнце. Отметина поперек его лба набилась дневной пылью. Ветер небрежно трепал птичьи перья и бусины, густо вплетенные в волосы. Длинный, сучковатый шаманский посох привычно лежал в ладонях, отполированный многолетними обрядами. На посохе вверх и вниз от середины разбегался плетеный рисунок из линий и рун. Не каждый шаман имеет право на них, учил старый Галахад: а только тот, что получит благословение вечных богов и научится почтительно обращаться к ним. Лишь обучившись древнему знанию, ученик имеет право нанести на посох только первую руну.       У Джоддока имелись они все. Те, что не нашли себе места на посохе — протянулись по руке, покрыли лопатку и кожу плеча до самого горла; сползли на грудь, осели витым осенним узором на правой стороне ребер. Но Галахад давно отправился к предкам. Учить его больше было некому и новые руны уже не появлялись в старом рисунке.       Джо вошел в темный лес. Тени протянулись от опушки корявыми пальцами, будто пытаясь схватить беспечного путника; но Джоддок знал: только страх — враг его. Лишь только его гнилые зубы вгрызутся в мышцы — не видать возвращения назад. Таковы силы природы и никто не в силах изменить их. Потому путник расправил плечи, спокойно поставил посох на толстый увитый плющом корень и, окинув взором тонущую в закате тропинку, двинулся вперед. И правда: духи леса, увидев в нем того, кто он есть, не тронули его. Как и тысячу раз до того, они позволили ему пересечь и опушку и чащу, и ни один корень не тронул его ног. Ни один зверь не вышел, ощерившись, навстречу; ни одно узловатое, кривое дерево не перегородило путь. Духи хранили его до самого выхода к знакомому озерному берегу, затянутому камышами. Там, на этом берегу, чуть в стороне от воды, на плоской ровной площадке трещал широкий костер. Сумерки уже сгустились, пока Джо почтительно брел сквозь чащу, опасаясь обидеть местных духов, и языки пламени рвано выхватывали из тьмы мшистую стену древней полуобвалившейся развалины. Окна ее, словно черные глаза с растрескавшимися от времени веками, исподволь следили за ним. Джоддок снял с пояса притороченного зайца, ловко разделал его, прополоскав мясо в темной воде и, наддев на толстую обожженную ветку, привычным жестом подвесил над костром.       — Я знаю, ты тут, — сказал он. От долгого молчания его обычно звонкий голос потрескался.       Ему никто не ответил. Он покачал головой, улыбнулся своим мыслям.       Когда жир с зайца затрещал, пролившись, на горячих углях, воздух напротив пошатнулся.       — Долго же ты держался, во тьме и не увидишь тебя, — сказал Джо, не отрывая глаз от добычи.       — Джоддок-заяц, — прошелестела тень, и слова ее словно принес ветер. Искры от углей встрепенулись в воздух и опали, но пара осела на тень. Угольные глаза тени озарились, подсвеченные упавшими в них огоньками, и осветили бледное детское лицо. Черные пряди вокруг него все так же растрепались, а такие знакомые узкие плечи тряслись от беззвучного смеха в вечерней тиши.       Джо, наконец, оглядел давнишнего друга. Сэмюэл имел привычку изо всех своих призрачных сил пугать доброго приятеля, а особенно удавалось это ему после заката: не будь он таким бестелесным, был бы заметен во тьме как любой другой. Обычно Джоддок привычно относился к выходкам духа, но запас его шуток будто был взят из горшочка лепрекона, и был непредсказуем, как капризная фейри. Так что прозрачный Сэм мог в любой момент выкинуть номер и не преминул воспользоваться этим правом и в этот раз.       Он проскользнул за спину Джоддоку, схватил бережно уложенный посох и взмыл с ним на самый верх развалины, выше расщербленных окон и, встав с ним на самом верхнем, самом скользком и трещиноватом камне, вытянул его перед собой:       — Шаманским правом заклинаю тебя, ночь и духи твои! — воскликнул он, — Повинуйся мне, дева ночи, и да будет желанием твоим оставить ночь на веки-вечные!       — Сэм, сколько раз говорил тебе, что посох мой не игрушка тебе? — проворчал Джо. — Верни немедля, иначе руны защитят его.       Сэм поник, посох опустился в его тонкой белой руке и указал в землю. Со вздохом, похожим на шелест ветра, дух ничком упал вниз, но, словно осенний лист, танцуя, коснулся земли. Джо отобрал у него посох и бережно уложил возле бревна, на котором сидел.       — У меня новость для тебя, — возвестил Джо. — Но если ты будешь неприкаянной тенью шелестеть вокруг, я не смогу сказать тебе.       — Что тебе мешает? — задорно спросил дух. Он запустил маленькую ладошку в пламя и теперь любовался, как языки проходят сквозь плоть, не задевая ее, — мои уши всегда твои.       — Твои уши сгнили под пнем, где я похоронил тебя. Я прослышал о старой слепой ведьме, что древнее Галахада и дальше трех дней пути.       — Кто принес весть о ней?       — Торговец, что приходил вчера и ушел сегодня. Его лошадь захромала, но он не пронзил ей сердце кинжалом, а повел дальше. Он сказал, что ведьма вылечит лошадь за ценный товар. Почему бы не показать ей тебя?       — Ты решил, что я, словно лошадь, восстану и понесу тебя? — рассмеялся Сэм.       — Не думаю, — пробормотал Джо. Он стащил зайца с костра и вгрызся в горячее мясо.       На утро, лишь солнце показало свой бок, шаман собрал нехитрые пожитки и двинулся в путь. В деревне были привычны к его отсутствию, так что если его не найдут в хижине — никто не будет горевать по меньшей мере пару полных лун. Сэм, как обычно, остался у каменного остова — ждать возвращения друга, как и каждый раз со времени, когда огненный джинн вырвал душу из его тела. С тех пор минуло много дней, и много раз, когда Джо пытался вытащить духа из развалин. Но ни заговоры, ни обряды, ни подношения — ничто не смогло освободить его, и все знания Галахада — а теперь и Джо — были бессильны. Так что, отчаявшись, шаман и его дух встречались у развалин для разговора, и Сэм, ждавший весь день, готовил костер, поджигая его своими искрами, подаренными Джинном.       Но теперь в душе Джоддока зажглась новая надежда. Он прошел по лесу, пересек поле, двинулся на север и к вечеру оставил деревню далеко позади. К концу третьего дня, как и говорил торговец, он встретил ручей, а за ним — одинокую каменную хижину под старым сухим буком, обвисшие ветви которого служили ей крышей. Шаман постучал в двери, но ему никто не ответил. Он осторожно прошел внутрь, во тьму чужого жилища. Его окутали знакомые запахи трав, странные животные запахи; пряные, тухлые, свежие и водянистые — они тянулись отовсюду и были среди них совершенно Джоддоку незнакомые. В толстых каменных стенах не было ни одного окна, и сумерки смешивались с тьмой на пороге.       — Кто пожаловал? — раздался сухой старческий голос. Джо вздрогнул и обернулся: в дверях стояла согбенная фигура. Лохмотья, служившие ей одеянием, шевелились у земли от вечернего воздуха, а длинные цепкие пальцы паучьими лапами держались за притолоку двери.       Джоддок склонился, зная, что белые глаза шамана не значат его слепоты:       — Добра тебе желаю, добрая женщина. Я — новый голос духов деревни, что в трех днях пути на юг. Джоддоком нарекли меня.       Женщина молчала, пока молодой шаман не решил, что она, наверное, вовсе позабыла о нем. Но вдруг раздалось тихое шамканье:       — Я знаю, кто ты, мальчик. Духи твоей деревни рассказали мне о тебе. Каждый говорил, кроме одного — того, что привязан. Он не слышит меня и не говорит со мной.       — Это дух Сэмюэла, — Джо не удивился ее знанию.       — Мое старое сердце чует, что тебя привел ко мне не вопрос охраны ржи от жуков, — хитро пробормотала старуха. Она двинулась внутрь жилища, скользя кончиками пальцев по стенам, полкам, камням и склянкам, лежащим на них. В конце своего пути она устало опустилась на укрытое шкурами ложе и отставила к стене невысокий свой посох, оказавшийся, к изумлению Джо, абсолютно гладким. Он еще раз поклонился ей и опустился на холодный пол, сложив ноги под себя.       — Ты и правда такова, как говорили, — сказал он. — Меня привел Сэмюел, мой названный соплеменник, — сказал он. После этого он рассказал ей, как мальчишками нашли они растресканную развалину, как Сэм выпустил цыньского Джинна, что утащил у дядюшки Лазаря, и как он изо всех детских сил пытался вытащить друга. Поведал о том, как крепла его мощь, как покрывался рунами посох и кожа, и как бесполезно было все его умение для того, что он всей душой желал бы больше жизни.       — Так и больше жизни? — прищурилась шаманка. Джоддок запнулся на мгновение, но потом кивнул. Она в ответ указала на все, что их окружало:       — Мальчик Джоддок, знаешь ли ты духов и богов вашего народа?       — Знаю, — ответил Джо.       — А знаешь ли ты, что есть вещи, о которых даже духи и боги не говорят?       — Знаю.       — Знаешь ли ты, что есть день — накануне Самайна? В этот день мир духов и людей — единый мир, а потому те из них, что жаждут, способны прийти к нам.       Джо во все глаза следил за ней, потому что о таком он не ведал.       — Но здесь таким духам нужен проводник, кров и стол. Друг, что совершит благую жертву во имя духа и откроет ему священный путь. Готов ли ты отдать половину своей жизни богам и свое имя* — мне, за один день в году, мальчик?       Молодой шаман ошеломленно молчал.       — Готов ли дух отдать половину своей былой жизни за один день на земле?       Джо стремительно думал. Половина жизни духа — должно быть, половина вечности. Сэму не страшно будет ее потерять. Сколько же написано на роду самому Джо — знают только боги. Стало быть, если он сожжет половину в пламени цыньского Джинна — он и не заметит. А имя — всего лишь имя, ведьма стара и не проживет долго. Джо уверенно посмотрел в белые, стянутые непрозрачной пеленой глаза ведьмы:       — Я готов. Мой привязанный дух наверняка будет согласен со мной.       — Тогда слушай, мальчик.       День, предыдущий Самайну, приближался подобно закату. Поля были убраны, хижины подготовлены к холодной зиме. Запасы припрятаны, а дети и взрослые — одеты в новые пушные плащи. Джоддок сидел на бревне, а рядом трещали сырые дубовые ветки в огне.       — Как думаешь, старая ведьма сможет что-то сделать? — спросил Сэм. Он, обычно быстрый и юркий, сегодня просто сидел прямо на мокрой траве. Холод его не трогал, и жухлые желтые травинки пробивались сквозь него как сквозь плотный туман.       — Она назвала цену, но не сказала, что она будет принята, — вздохнул Джо. Он много дней думал о ритуале, но ни одна из его частей не оставляла сомнений в том, что поступок будет серьезный. — И что цену вернут нам, если не выйдет, — добавил он.       — Но ты теперь старший, главный шаман! Как ты можешь не знать, — воскликнул Сэм. В его черных глазах зажглись возмущенные искры. — Ты же все знаешь! — крикнул он. С опушки взлетела потревоженная птица и эхо вернуло Сэму его слова.       Джо положил подбородок на свои согнутые колени и смотрел на то, как пляшут искры над пламенем:       — Никому не дано знать совсем всё, мой дух. Кто знает, может и у богов есть шаманы, покрытые рунами до пят, и все равно неспособные тебе помочь.       Они смотрели в огонь, пока солнце окончательно не село. Еда не лезла Джо в горло; Сэм стих и поник. Каждый ждал наибольшего разочарования в своей жизни, но у каждого в глубине сердца теплилась надежда. Как сказала ведьма, они зажгли круг из костров. В центре Джоддок разложил на траве мешковинного человека, сшитого костяными иглами и свиными жилами, с нарисованными глазами на тряпичном лице и разрезом вместо рта. Он бережно расправил костюм и сверил ещё раз: размер его был точно как у Сэма. Рядом он поставил корзину, полную до краев.       Лишь только последний край Солнца скрылся за горизонтом, из леса, медленно перебирая посохом, вышла старая ведьма. Она остановилась на краю поляны и повела носом как хищный зверь:       — Теперь я слышу тебя, Сэмюел. Покажись мне, дивный дух. Дай посмотреть на тебя.       Сэм, смирно стоявший у развалины под самым темным окном, тенью отделился от стены. Он плыл сквозь костры, сквозь траву и ветки, забывая даже двигать ногами, ошеломленный предстоящим. Ведьма протянула к нему руку, и он, как верный пес, коснулся ее лбом.       — Твой дух игривый и мирный, шаман. Я так и думала. Это хорошо, он не потеряет всего себя.       — Он такой и есть, — согласился Джо. — Но жертвой должно быть только время, разве не так?       — Все меняются, мальчик, — сказала ведьма. — Неужели ты думал, что души остаются прежними в Самайн?       Она повернулась к кострам, к разложенному на траве пустому мешковатому телу, к корзине. Она положила к ним свою ношу, а затем выпрямилась, будто ведомая рукою бога. Голос ее стал вдруг раскатистым и стойким:       — Вы оба, послушайте в последний раз: половину своего века каждый отдаст другому; и день будет как год, а год как день. Дух пожертвует первым: в канун Самайна он будет жить в смертном мире, и другой день свой отдаст Тленному, чтобы он жил от Самайна к Самайну.       Дух иссякнет, и Тленный отдаст год свой, чтобы Дух был в смертном мире в канун Самайна. Другой год Тленный возьмет себе, дабы жить от Самайна к Самайну. Двое едины будут, и жизни ваши как плющ оборвутся обе. Но до тех пор — Дух и Тлен будут неделимое целое срока своего. Смертный должен будет каждый канун создавать тело для Духа своего, и тело будет жить лишь Самайн, а затем рассыпаться в Вечность.       Ведьма оглядела их слепыми глазами, будто зрячими.       — Каково ваше решение?       Они не посмотрели друг на друга. Всё, чем они были заняты, что бродило в их умах и занимало мысли — было уже решено. Не сговариваясь, они сказали:       — Мы готовы.       Тогда ведьма не стала терять времени. Она запустила длинные пальцы в корзину Джоддока, и почерпнула оттуда полную горсть склизких расползающихся внутренностей. Прочитав что-то шепотом над разрисованным мешком-головой, она раскрыла его разрезанный рот и стряхнула туда потроха. Следом из ее собственного мешка появился небольшой, совершенно чистый маленький череп. Зубов у него было столько, сколько полагается иметь дитя Сэмовых лет. Его верх был опилен, и туда старуха положила следующую горсть из корзины Джоддока.       — Будь это не свиной мозг, а человечий, дело пошло бы лучше, — пробормотала она.       — Я не мог достать живой человечий мозг для тебя, — тихо сказал Джо. — Но это была хорошая свинья: я сам кормил ее каждый день лучшими помоями и свежей травой.       Ведьма только покачала головой. Мешковинный костюм был набит, череп уложен в маску, но это до сих пор была только кукла. Сок из потрохов стремился утечь прочь сквозь ткань, но слова ведьмы заставили его угомониться и высохнуть так, что костюм прилип к ним, очертив мятую фигуру. Воздев руки, ведьма пошевелила длинными пальцами:       — Великая Мать и Повелитель Сущего, Солнце и Луна, Смерть и Вечность, молю, придите ко мне, — шептала она. Сэм кружил рядом, Джоддок сидел на остывающей земле. Костры трепетали и дрожали в шевелящемся воздухе. Ведьма повторила призыв, и еще раз — трижды. — Придите ко мне, и придите дети ваши в смертном мире, — говорила она, — и принесите вечность, и сотките жизнь, и наделите ею создание моё! И будет день его как год, а год как день. И будет плющ жизни его обвивать брата его. И да будет создание моё в канун Самайна как Вечность, как Луна, как Ночь, и живо.       Как только первые слова упали с ее губ, трава вокруг куклы зашевелилась от множества черных точек. Тысячи пауков, маленьких и больших, черных и полосатых, устремились к кукле, наполняя её, забиваясь в каждый пустой кусочек под мешковинной кожей. Вокруг свиных потрохов будто вырос живот и грудь, руки и ноги обрели плотность. Пальцы куклы шевелились как короткие червяки, врываясь в землю, вырывая траву. Лицо ожило и зашевелилось, будто под кожей его гуляли змеи. Кукла беспорядочно шевелилась, не имея костей и жил, и даже Джоддок отпрянул от неё.       — Последний шанс отказаться, — сказала ведьма. — Каждый отдаст половину своего срока другому, а ты, мальчишка, заплатишь мне за работу своим именем. Если не передумал, то пусть дух ляжет в тело и займет его. После этого отречься будет нельзя.       Сэм и Джо переглянулись. Теперь будущее их уже не казалось им таким ясным, как на закате. Ужас объял Джоддока, но отступать теперь — значило корить себя весь свой путь за трусость. Он кивнул дрожащему как лист Сэму, и тот, осторожно переступив через полчища пауков, медленно опустился в куклу, как в мирное ложе.       Ведьма написала на земле имя Джоддока и смахнула в пыль почти все буквы**:       — Теперь никто кроме меня не знает его. Ты заплатил цену, мальчик.       Джей кивнул.       В траве больше никто не шуршал.       Птицы замолчали в лесу, эхо спряталось в ветках.       Ветер стих и умолк, вслушиваясь в биение свиного сердца.       Ведьма из последних сил вскинула руки и повторила свою мольбу, а Джей с трепетом ждал. Казалось, жизнь покинула каждого из них.       Кукла сморщилась,       затем угольные ее глаза широко раскрылись.       Она осторожно пошевелила пальцами, согнула мягкие колени и села, опершись на траву.       — Я теперь не чувствую Джинна внутри, — хрипло сказала она.       — Это цена, что взяли боги, — проговорила ведьма. Она, обессиленная, сидела, уронив слепую голову на грудь. Её маленький гладкий посох валялся рядом.       Сэм неуверенно поднялся на ноги. Куклу будто сдувало ветром, однако каждый новый шаг давался всё легче, и скоро он твердой походкой приблизился к самой опушке. Он молча оглядел её, неприступную, и, собравшись с духом, ступил в тень деревьев.       — Мы сделали это, — прошептал Джей.       Куклу скрыла темнота, и больше ничего не произошло. Из чащи раздался громогласный торжествующий крик. Сэм вприпрыжку вернулся на опушку, снова вбежал в лес, рысью обогнул несколько деревьев и, запнувшись, мешком свалился прямо Джею под ноги.       Тот опустился рядом с куклой на колени, взял его тряпичную голову в ладони, оказавшиеся огромными:       — Ну ты теперь и Пугало, Сэм!