Результативный симбиоз

      Джинни устроилась на кровати поудобнее, заранее соорудив из одеяла и подушки "спинку", осмотрелась, прислушалась нет ли шагов поблизости и достала из сумки дневник в чёрной кожаной обложке. Обычно он лежал обособленно от остального учебного дела, в потайном отделении, но сегодня она по рассеянности положила дневник с тетрадками и чуть не достала его на уроке. Перед Милли, которая ещё в поезде зарекомендовала себя той ещё сплетницей!       Дневник появился среди учебников неизвестно как после похода в книжный, он обнаружился в котле между "Годом йети" и "Перерывом с призраками". Он выглядел совершенно новым, хотя текст от издательства говорил о годах восьмидесятых прошлого века, причём дневник был явно чей-то, потому что на переднем форзаце хозяин изящно вывел своё полное имя несмываемыми чернилами: Том Нарволо Реддл. Самым странным во всём этом было то, что мистер Реддл оставил свой дневник абсолютно пустым: ни строчки, ни чёрточки, не считая подписи. И ещё более странным оказалось то, что в нём, кажется, вообще нельзя было оставлять какие-то заметки: написанное оставалось на странице не больше секунд тридцати, по прошествии которых всё будто всасывалось в бумагу. С одной стороны, это сводило на нет все варианты записывать в дневник что-то, чтобы не забыть; с другой стороны, это открывало бесчисленные возможности для излияния самого личного, сокровенного, может быть, даже стыдного... Можно было писать всё, что влезет, и никто никогда об этом не узнает.       Это, конечно, да... Но Милли мог спровоцировать уже факт наличия на форзаце подписи, определённо принадлежащей мальчику...       Джинни нашарила в сумке перьевую ручку и походную чернильницу, открыла дневник, окунула перо и задумалась.       "О чём писать? С чего начать?"       Половина запала иссякла на этапе "обеспечиться уединением", но написать всё равно хотелось. Про Локхарта, про Снейпа, про ужасную кислотницу на травологии, про подколы слизеринок. В конце концов, про Рона, который полдня пропадал и, вот, сейчас опять был занят какой-то фигнёй. И не пригласил её погулять с Гарри по окрестностям!       "Дорогой Том, - начала Джинни (писать "дорогой дневник" ей почему-то ни разу в голову не приходило), - сегодня был очень, - она на секунду задумалась, какое слово подойдёт лучше, - неприятный день. С самого утра всё шло мантикоре под хвост: я чуть не оставила тебя на парте, на ЗОТИ было жутко скучно, на зельях у Колина взорвался котёл, в меня чуть не плюнули кислотой и самое отвратительное... Все слизеринцы постоянно шутили... что я в обносках, что я учебники на помойке нашла... Ужас! Чего они ждут? Хотят, чтобы я им ноги заватнила или подожгла их? Нет. Я это не потерплю! Я им задам!".       Джинни обернулась на стук в окно - ничего особенного: Стрелка врезалась, наверное.       Страница уже впитала в себя всё. Джинни хотела было продолжить излияние своих жалоб на жизнь, но рука с ручкой замерла над чернильницей: на бумаге, буква за буквой, проявлялась фраза, точно кто-то писал её невидимым пером: "Дорогая Джинни, я с тобой совершенно согласен. Дразнить кого-то за старые учебники даже ниже низкого. Они абсолютно точно заслуживают того, чтобы их проучили ну хотя бы подножкой.". Почерк был красивый, витиеватый чёткий, буковка к буковке, не то что у некоторых. А ещё этот почерк был ей знаком.       "Кто ты?" - быстро написала Джинни под аккуратными строчками. Её вопрос впитался и через секунду чуть ниже того места, где он был, появился ответ: "Я Том. Том Реддл. Когда-то я был владельцем этого дневника.".       "И ты читаешь всё, что я напишу?"       "Да, но не переживай. Я лишь запечатанные в страницы воспоминания. Я сделал так, чтобы мне было с кем обсудить проблемы. Я слишком стыдился делиться личным с софакультетниками, а собеседник мне был нужен. Думаю, ты, как никто, меня понимаешь. Они бывают такими..."       "Ещё как понимаю, - зацарапала Джинни, - Разболтают, засмеют. А братья - вообще Кошмар! У тебя были братья, Том?".       "Братьев не было, но мои соседи по спальне были чересчур любопытными. Знаешь, мне кажется, идеальный способ показать им, кто тут лучше всех - задрать нос повыше и ловить их самих на каждой мелочи, но ловить справедливо"       "А-то зазнайкой назовут? Похоже, ты прав. А что бы ты посоветовал, если один учитель вечно придирается, а другой - вместо того, чтобы учить спектакли по своим книгам разыгрывает? У тебя такое было?"       В этот раз Том с минуту обдумывал вопросы. Несколько раз на бумаге начинали появляться первые буквы, которые тут же исчезали, но наконец он написал ответ:       "Я всегда старался найти какой-нибудь рычаг воздействия, если кто-нибудь вёл себя со мной не так, как мне бы хотелось. Кого-то нужно задобрить любимой сладостью, кому-то пригрозить, что выдашь его стыдный секрет, кого-то обещание нажаловаться учителям или директору делало просто шёлковым. Кстати, кто у вас сейчас директор?"       "Альбус Дамблдор. Ты думаешь, он их как-то побудит... преподавать нормально?"       Том опять задумался. Думал он теперь уже дольше. На начале третьей минуты выдал:       "В нашем случае о директоре лучше забыть. Кто зам?"       "Минерва Макгонагалл. А что с Дамблдором не так?"       "Он был замом, когда я учился. Я его, как огня боялся. Страшный человек, хитрый, очень хорошо сторит из себя борца за добро. Ну, к профессору Макгонагалл можешь обратиться, если она заслуживает доверия."       В этот самый момент кто-то яростно забарабанил в дверь и рявкнул:       - Джиннни, ты чем там занимаешься?! Дай войти!       Джинни со злостью и раздражением запихала учебники с дневником в сумку и крикнула в ответ:       - Сейчас!

***

      "Выше! Давайте ещё повыше! Вот, так! А теперь приклеиваем к во-он той толстой ветке, чтобы держалось" - говорил Гилдрой, глядя, как профессор Спраут и профессор Грабли-Планк приматывают зачарованными гипсовыми бинтами, стянутую теми же бинтами сломанную ветку. Гилдрой не был твёрдо уверен, что ветка срастётся, но... Попробовать стоило, тем более, что магглам-ботаникам удавалось найти способ приживить к одним деревьям ветки других деревьев. Чем он хуже? И чем хуже эта... ива какой-нибудь там яблони?       Северус сказал, что в иву влетела машина и даже газету про полёт этой машины над Лондоном показал, но Гилдроя это не впечатлило: во что только мётлы с пассажирами не врезались... Он даже запомнил случай с каким-то виртуозом, который умудрился пробить древком и собственной головой кабину частного самолёта и выжить. И даже хотел как бы невзначай упомянуть его где-нибудь, но подходящей истории всё не находилось: никто из его "доноров" в самолёты не влетал, да и в стеклопакеты высоток тоже, и с летающими на большой высоте тварями не дрался. А жаль. Такой опыт был бы очень кстати здесь.       Говорят, воспоминания имеют тенденцию искажаться со временем: какие-то детали забываются напрочь, какие-то - искажаются до неприличия, какие-то - так выпячиваются, что обычный пикник с семьёй в саду превращается в приключенческий фильм. Хогвартс Гилдрой определённо запомнил другим: меньше, проще для ориентации, дверные проёмы были выше и шире, а комнаты - просторнее. А ещё он, хоть убей, не помнил это чёртово дерево и проблемы с поиском кабинета директора.       "Интересно, чья это была идея? Диппета или Дамблдора?"       - Гилди, по-моему, лучше было их ампутировать! - крикнула Помона.       - По-моему, так красивей и назидательней, - ответил Гилдрой.       "Держи лицо, какая бы жесть не творилась и какую бы чушь ты не нёс"       Держать лицо - именно это спасало его от стольких конфузов во время интервью и встреч с читателями. Всегда находился кто-то, кто начинал задавать каверзные вопросы про несостыковки и, хочешь-не хочешь, с ним приходится как-то общаться. А уж если при репортёрах... Право слово, с ними и то было легче вести переговоры насчёт медицинских документов.       - Главное, чтобы оно не оторвалось прямо им на голову, - буркнула Грабли-Планк, слезая с обездвиженной ивы.       Ива эта имела одну очень странную особенность: "кнопку" отключения: на стволе у самых корней довольно заметно выступала шишка на коре, если на эту шишку нажать - дерево, обычно грозное и активное, тут же замирало, и с ним можно было делать, что хочешь, пока оно снова не включалось.       Почему, а главное, зачем гремучая ива росла в таком месте, Гилдрою никто толком не объяснил, никто, кажется, и не знал. А Дамблдор всегда ловко увиливал от прямых вопросов об иве.       Когда с остальными переломами было покончено, Локхарт встал в тень от одной из башен и, поглядывая на смарт-часы, стал дожидаться окончания уроков и Гарри Поттера.       Гарри Поттер был непростительно безразличен к нему: ни предложения сфотографироваться, ни оваций, ничего. Он даже, кажется, ничего, кроме "Здравствуйте" и "До свидания" ему не говорил. Какой кошмар! Юная знаменитость в упор не видит шанс разведать все секреты успешного общения с поклонниками и привлечения ещё большей фанбазы!       Ну разумеется, горе-биографы написали какого-то совершенно... искусственного, иного слова не подберёшь, мальчика, который может существовать разве что для развлечения любителей почитать слезливые истории со счастливым концом. Настоящий Гарри был худой, как скелет, бледный, как белила, с жуткими зелёными глазищами за круглыми стёклами очков, причём он постоянно создавал у Гилдроя такое впечатление, будто ожидает удара по шее и заранее готовится уклоняться. Работать над таким нервным мальчиком предстояло долго, причём его нужно будет ещё непременно расположить к себе ещё в начале года, а-то все планы рухнут, как карточный домик от лёгкого дуновения ветерка.       Гарри шёл по газону с таким видом, будто его на казнь послали, смотрел себе под ноги, кажется, не замечая Локхарта. У него было аж две сумки: одна через плечо, другая на поясе, и это вдобавок к ГКИ, но это не главное. Главным Гилдрою показалось то, что Гарри был весь в маггловском, а это маггловское было исключительно серым и невзрачным. Но когда Гарри был уже в пятнадцати, наверное, метрах от него, Гилдрой решил, что странные предпочтения в одежде тоже не главное.       Главное высунулось у Гарри из шрама и антенной взмыло над макушкой, не то тонюсенькое щупальце, не то усик из бело-голубого света. Перед глазами Локхарта пронеслись фрагментами воспоминания об одном знакомом невыразимце, чей патронус представлял собой полутораметрового паразитического червя, иногда этот знакомый пропускал патронус сквозь свой мозг, утверждая, что это очень приятно. Вот, на это странное зрелище походило то, что сейчас происходило с Гарри, который, похоже, этого даже не замечал и шёл дальше, уже глядя на Гилдроя.       - Добрый день, профессор Локхарт. Вы меня вызывали? Для чего? - спросил Гарри, глядя ему прямо в глаза.       - Привет. Да, Гарри, я хотел с тобой поговорить о кое-чём. Ты не против?       - Нет, - сказал Гарри, но его взгляд твёрдо отвечал "Против. Против, и требую объяснений!".       - Ты никогда не задумывался об аудитории, Гарри? О фанатах, газетчиках... Они бывают очень полезны в жизни знаменитостей. Когда я был в твоём возрасте, я уговорил нашего директора открыть школьную газету, и это принесло мне очень большую выгоду. Догадываешься какую?       - Профессор, извините, что так резко, но я не хочу, чтобы про меня писала школьная газета, - он хихикнул, а световое щупальце качнулось в сторону Гилдроя, - Меня и так вся школа знает в лицо, - и Гарри выразительно ткнул пальцем в кончик шрама на щеке.       - Ну разумеется! Но этого слишком мало, слава капризная дама, Гарри: сегодня они тебя знают как героя, а завтра - как какого-нибудь скандалиста, даже если ты ни в одном скандале не замешан.       - И вы собираетесь научить меня задабривать репортёров, да?       - Нет, не сейчас. Но через годик-другой, возможно.       - Профессор, спешу вас огорчить, мне это не интересно. Мне итак славы... по горло... - Гарри вдруг обернулся и тихо торопливо сказал, - Давайте, мы о славе поговорим завтра, мне пора.       Но сбежать Гарри не удалось. Колин Криви уже щёлкнул их издалека, и Гилдрой решил не упускать шанса.       Гарри негодовал, Гарри пытался сбежать, Гарри упорно ускользал из кадра, но Гилдрою удалось-таки сделать всё. Вернее, почти всё: подписывать фото бедный мальчик отказался и бегом удрал куда-то по направлению к домику Хагрида, догонять его Гилдрой не стал.       "Ну совершенно запущенный случай. Ему придётся на пальцах свою значимость доказывать!"       Совершенно запущенный случай отказался и от приглашения на чай в кабинет, и вообще, объявился снова только на ужине в мрачном настроении, потирая лоб.       "Кажется, Поппи говорила, что у него часто голова болит... Но не винит же он в этом меня?!"       Гарри во время этих Гилдроя размышлений сосредоточенно рассматривал что-то за его головой, так что самому Гилдрою стало интересно, что там. Там оказалась всего-то стена, кирпичная и бежевая. Ничего подозрительного.       "Может, его моя голова интересует..."       После ужина Гилдрой заперся в кабинете и несколько раз помахал Обливио вокруг головы. Она обычно сигнализировала, если натыкалась на что-то подозрительное, что сам Гилдрой разглядеть не мог, но в этот раз, похоже, всё было в порядке.       "Просто у этого мальчика слишком жуткий взгляд... И, о Мерлин, кажется, я от него заразился подозрительностью..."       На следующий день Гарри также его невыносимо игнорировал, ну хотя бы от постановки эпизода с деревенским оборотнем не сбежал.       От практических уроков Гилдрой решил отказаться вообще. По крайней мере, пока он не отточит хотя бы половину того, о чём писал и слышал до пристойного уровня. Мысль учить детишек чарам забвения он упорно гнал в шею, каждый раз, когда она смела появиться: нельзя им такие секреты раскрывать - это раз, невозможно кого-то научить такими чарами владеть, не имея материала для коррекции памяти - это два. К тому же, если дети не умеют таким образом колдовать - одну опасность из длиннющего списка можно почти что вычеркнуть.