Прихоти судьбы

В лазарете стояла навязчивая смесь запахов трав и медикаментов. Каждый, кто входил туда в первый раз, показательно кривил нос, но быстро привыкал. Единственное и самое важное правило этого места: соблюдение тишины и покоя. В коридоре нельзя громко разговаривать, а в палате громыхать вещами. От того ощущения от этого места были удручающими. Попадая сюда, будучи пациентом, невольно чувствуешь себя скорее трупом в морге. Живым трупом. Так себя чувствовала и Микаса. Она спала уже не меньше суток. Переодически просыпалась от лихорадки, что-то невнятно мычала, плакала и кричала. Каждые два часа Моблит Бенер — помощник майора Ханджи и по совместительству местный лекарь, приходил на её всхлипы и проводил некоторые манипуляции, после которых Аккерман вновь уходила в забвение. На вторые сутки она впервые разлепила заплаканные глаза. Они болели, а полопавшиеся капилляры выдавали её самочувствие с потрохами. В этот раз сознание было чуть яснее, чем за прошедшие сутки. Когда Моблит вновь пришел её проверить, она неподвижно смотрела куда-то сквозь него, но в этот раз не билась в истерике. Мужчина снисходительно улыбнулся, ведь для него это означало, что азиатка пошла на поправку. Как минимум с физической стороны вопроса. Без лишних слов Моблит прошел к окну и распахнул занавески. Комната по-прежнему прибывала в полумраке, за окном было пасмурно и весьма темно для полудня. У Микасы появилось пугающее ощущение, что она вечность прибывает в одном дне. Когда девушка была в сознании в последний раз, её провожали злые тучи под аккомпанемент дождя. Она смотрела в небо и искала в них ответы, решения всех проблем. Но ничего кроме холодных одиноких капель она там не нашла. Горло саднило от истошного крика. Глаза были мокрые, то ли от слёз, то ли от дождя. А возможно всё вместе. Голова пульсирующие болела. Девушка метнула взгляд на свои руки. Они в крови. — Микаса, ты как? — обеспокоенный голос Бенера заставил её мысленно встрепенуться. Азиатка молчала. Она было открыла рот сообщить, что всё нормально, но не смогла. Не смогла и слова сказать. Словно тело лучше неё знало: не нормально. Ничего не нормально. Моблит понимающе затих, но ненадолго. — К тебе приходили друзья, просили передать, что очень переживают и ждут встречи. — Какие друзья? — нахмурив брови, поинтересовалась девушка. — Йегер, Армин, девочки и, кажется, Спрингер с Кринштайнем, — задумчиво перечислил мужчина. Микаса слушала внимательно, словно боясь пропустить что-то важное. — Больше никто? — разочаровано, но с толикой надежды спросила она. — Не припомню. Я иногда отлучался на ночном дежурстве, может в это время кто заходил. А что? Ждёшь кого-то конкретного? Могу передать, чтобы зашел. — Нет, — соврала Аккерман. Моблит устало вздохнул. Не став допытывать пациентку и решив, что это уместно, он выдал: — Если тебе интересно, то с капитаном всё в порядке, он смог сразу вернуться в строй. Микаса не знала что ответить, потому лишь безразлично промычала. Ну да, ещё бы. Он смог вернуться в строй как ни в чём ни бывало. Не от того ли, что ему плевать на произошедшее? Одной смертью больше, другой меньше — не так ли он думает? С одной стороны она понимала, что разведка без капитана далеко не уйдёт, он буквально обязан держать планку. Засунуть эти поганые чувства поглубже, натянуть привычную маску строгости и безукоризненной субординации — он должен это делать, ведь таким его привыкли видеть другие. Ведь именно за таким капитаном человечество чувствует себя как за каменной стеной. Но другая сторона, мрачная, окутанная чёрствым желанием найти виноватого, чтобы не чувствовать таковой себя, напрочь затмевала здравый смысл. Неожиданно в дверь постучали, послышалась непонятная возня. Аккерман бросила обеспокоенный взгляд на вход, затем перевела его на Моблита. Он вопрошающе смотрел на девушку, но когда та одобрительно кивнула, дал добро войти. В одночасье палата наполнилась звонкими и радостными возгласами сослуживцев. Мужчина, не взирая на правила, не возражал, порой этому месту и правда не хватает радостного гула и дружеского сочувствия. Ребята окружили Микасу с добрыми пожеланиями скорее поправляться. Они шумно рассказывали, что произошло за прошедшие дни, как их миссия повлияла на будущее Разведкорпуса, спорили и смеялись. Девушка и слова вставить не могла, настолько все были увлечены балтовней. Азиатка была окружена людьми, но чувствовала себя где-то вне всего происходящего. Словно она заблудшая душа, смотрящая на всё со стороны. Словно в тот день вместе с Петрой не стало и её. Петра. Её больше нет. Так какого чёрта все ведут себя так, словно ничего не произошло?! Почему никто о ней не говорит? Почему её смерть прошла бесследно, словно никогда и не существовало? Девушка искала в глазах каждого хоть каплю сочувствия, хоть какой-то намек, что всё произошло взаправду, но никто не смел заикнуться о ней. Вспоминая ту миссию, никто не упомянул кого она отобрала. Через какое-то время солдаты покинули палату. Эрен не говорил с Микасой, лишь бросал кроткие и печальные взгляды. Он хотел заговорить, она точно это знала. Но что-то его останавливало. Возможно, он единственный, кто видел и понимал её боль в этот момент. Наконец девушка осталась одна. Она была утомлена после посетителей, сознание начало спутываться, веки тяжелеть. Она повернула голову в сторону окна и увидела на подоконнике стакан с водой. Сквозь него, наконец за последнее время, прорезались солнечные лучи, создавая блики бессмысленных форм на стене. В стакане стояли пышные плодовитые ветки облепихи. Они были настолько большими, что наровились вот-вот выпасть. Но это было не так важно. Важно было то, что он всё-таки был здесь. На следующий день девушка чувствовала себя значительно лучше. Хоть и нехотя, но Микаса встала с кровати и навернула пару кругов по комнате, дабы немного размяться. После обеда к ней вновь пожаловали посетители, Саша порадовала украденным куском мяса, Армин принёс книги. Теперь коротать время в палате стало не так нудно. Пару раз в день она ходила на процедуры, Ханджи ставила хороший прогноз и обещала в скором времени выселить курсантку из лазарета. Возможно даже завтра, что не могло не радовать. Микаса искренне соскучилась по военной рутине, изнуряющим тренировкам, даже по своей комнате, хоть её и приходилось делить с Сашей. Вернется в прежний режим и непременно оправится. Может время и не лечит по-настоящему, но одно верно точно — оно поможет подлатать раны, оставляя уродливые шрамы где-то глубоко за душой. От них никогда не избавиться. И пусть. Пусть они будут едким напоминанием бесценного опыта, пропитанным неизбежными ошибками. Пускай время от времени они будут болеть и давать о себе знать. Пускай напоминают какой ценой она получила этот безжалостный урок от жизни. После отбоя, девушка решила таки выбраться из больничного блока. Азиатка бесцельно бродила по замку, заглядывала в каждый закуток, словно находилась здесь впервые. Раньше не обращала внимания, что на стенах изредка можно встретить картины. Старые, пыльные и обшарпанные, но висели они всего с одной целью — навести хоть какого-то уюта в этой холодной, источающей дух одиночества, дыре. Удивительно, как люди отчаянно пытаются ухватится за хорошее, когда вокруг лишь разрушенные судьбы, обреченные на окончательную погибель. Аккерман уже собиралась возвращаться в палату, когда увидела подозрительный для этого времени суток свет в столовой. Она собиралась поторопиться, дабы не наткнуться случайно на офицеров, но любопытство неистово потянуло её посмотреть в щель. Оглядев помещение, Микаса никого не увидела, и раздосадованно выдохнув, отпрянула от двери, но неожиданно услышала до чёртиков знакомый голос. — Кто бы там ни был — войди, — ровным тоном приказал капитан. Микаса неуверенно приоткрыла дверь и замялась на пороге. Ещё прошедшим днём она злилась и недоумевала, как он может спокойно жить дальше, но как только Аккерман увидела его, её отпустило. Словно он лишь одним своим присутствием усмирил её пыл. Мужчина оглядел её с ног до головы несколько раз, словно желал убедиться, что это она — живая и здоровая. Его лицо не выказывало никаких эмоций. Ни удивления, ни радости, ничего. Лишь безмолвная пустота и ледяное безразличие. Чего говорить, Леви умел безупречно скрывать свои эмоции. На самом деле он был рад. Правда рад. Хоть и должен как минимум отчитать за пренебрежение отбоем, но не в этот раз. Куда уж там, больно часто он стал позволять этой особе пренебрегать правилами. Но после всего, что произошло, он всего-то жаждал знать, что Аккерман в полном здравии. Меньше всего хотелось выяснять кто тут главный, достаточно знать, что в любом случае он остаётся таковым. Все эти дни мужчину не отпускала одна гнетущая мысль: а что если пуля была предназначена ей? Смог бы он так же делать вид, что живёт дальше? Одно знал точно: при Аккерман нельзя даже думать об этом. Не было сомнений, беднягу и так съедает чувство вины. Он не хотел говорить об этом первым. Понимал, что рано или поздно этот диалог состоится, посыпятся вопросы, вероятно за ними подоспеют обвинения, но меньше всего на свете от желал спорить и ругаться с Микасой. Был готов просить прощения, сколько её душа пожелает, но умом они оба понимают: Леви никогда этого не сделает. Никогда не скажет: «прости, это всё случилось из-за меня», «спасибо, что была готова стоять за меня до конца». Ведь именно этого она так жаждет. Его раскаяния. Его эмоций. Его жалкой пародии на чувства. Хоть в этот раз их объединяла одна боль, но исключений быть не должно. Тем более для неё. — Заходи и закрой за собой дверь, увидят — оба огребем, — бросил мужчина и продолжил заниматься тем, зачем сюда пришел — пить чай и читать книгу. Правда мысли уже были совсем не о книге. Леви старался сосредоточиться, читал одно и то же предложение по несколько раз, но тщетно — дело не шло. Тяжело вздохнув, мужчина захлопнул книгу и удостоил взглядом подчинённую, что смиренно сидела на другом конце стола. — Спасибо вам… — тихо начала девушка. Чего-чего, а этого он не ожидал. — Это еще за что? — За облепиху. Это… мило, — последнее слово Микаса выдавливала, словно боясь признаться самой себе. — Понятия не имею о чём ты. Она с трудом подняла глаза на мужчину, но, на удивление, не поймала его холодный полный презрения взгляд на себе. Напротив, он устремился вниз. Микаса долго вглядывалась и ликующие подметила, что на щеках капитана блеснул еле уловимый румянец, который почти сразу исчез. Возможно она это себе нафантазировала, но даже дурак догадается — капитан смущён. Чёрт побери, она смутила капитана. Разве такое возможно? — Вы врёте, — победным тоном выдала курсантка. — Как скажешь, — бросил мужчина, не желая более мусолить эту тему. Он встал из-за стола, взял заварку и шепотом выругался — чай закончился, — Не сходишь в мой кабинет за заваркой? — Сейчас буду. Вернулась Микаса с заваркой и веточками облепихи, что подарил капитан. Мужчина неодобрительно посмотрел на эту картину и счёл за то, что чертовка намерено желает его подразнить. — Я сделаю вам чай, — констатировала девушка, на что капрал возражать не стал. Напротив, он встал рядом с ней и внимательно высматривал каждое действие, запоминая последовательность. Но даже на этом сосредоточиться было трудно. Блаженно подметил, как изящны её движения в спокойной обстановке. Та Аккерман, что воюет за свободу человечества, и та, что услужливо делает вкуснейший в его жизни чай — определенно разные люди. Первая юркая, уверенная, точная, а эта спокойная, робкая, послушная. Другое дело он — в какой обстановке ни окажись, везде и всегда камень. — Что вы делаете? — Запоминаю, как ты делаешь чай. Микаса робко улыбнулась и принялась рассказывать свой секрет. На деле ничего сложного: просто половину кружки занимает облепиха, а если добавить ложку сахара, то получится нейтрализовать кислинку. Таким образом получается ароматный чай с насыщенным облепиховым вкусом. Капитан сделал глоток и не смог сдержаться, закатив глаза, он издал стон блаженства. Стоит ли говорить, что Аккерман невероятно льстит, что он без ума от её чая. — Как вам? — спросила азиатка, хотя ответ и так был очевиден. — Изумительно. — Раньше бы вы просто промолчали. Ну максимум бросили бы свой пронзительный, холодный взгляд, — насмешливо выдала Аккерман. Хоть внешне это и удалось скрыть, но капрала удивила столь наглая откровенность. — Но и ты бы раньше не стала спрашивать. — Потому что знала ответ. — Тогда зачем спросила сейчас? — За тем же, зачем вы ответили. Потому что ему впервые не все равно. Он жаждал, чтобы Микаса знала — он в экстазе от этого чая. И от того, что он сделан её руками. А возможно он в экстазе от чая только потому, что тот сделан её руками, но она об этом никогда не узнает. Леви понимал — то, что сейчас происходит, нужно немедленно остановить. Он зарекнулся вычеркнуть Микасу. Не только из жизни, но и, желательно, из головы. В первую очередь из головы. Вместо этого он искренне наслаждался её компанией, более того — сам позволял всему этому происходить. Леви редко чего-то боялся, а за прошедшие годы это чувство будто намертво атрофировалось, но в этот раз его пугало некоторое ощущение. Лёгкость. С Микасой ему было легко. С ней не надо думать достаточно ли он строг, не надо следить, чтобы не напортачила. С ней нет необходимости держать осанку и голову высоко. Её не хочется наказывать, злиться и отчитывать. С Микасой в принципе необязательно думать, а порой и говорить. Она словно без слов его понимает. Будто знает, что ему нужно здесь и сейчас, именно в этом моменте. Знает, что уместно, а что нет. Так было с самого начала. Когда девушка появлялась в его кабинете с целью принять наряд, он точно знал, что она никогда не станет перечить. Даже если он прикажет слетать на луну, Аккерман и бровью не поведёт. Их тренировки всегда проходили легко. Он говорил — она делала. Почти всегда у неё всё получалось, а если нет, то училась за считанные минуты. Порой что-то выходило нелепо, тогда он не мог не пропустить тихой добродушной усмешки, пока та не видит. Даже когда они спали в одной кровати, тогда в трактире, он не чувствовал и толики напряжения. Словно всё было так, как и должно быть. С ней он отдыхал душой и телом. Может оттого так хочется к ней прибиться? Остановиться уже и отдохнуть как следует. Нельзя. Нельзя расслабляться. Нельзя поддаваться её неосознанным чарам. Микаса очаровательна, но принадлежит не ему. И это к лучшему. — Тебе пора идти, скоро рассвет, а на обходе сегодня Ханджи. Увидит, что тебя нет — по шапке настучит. Грустно улыбнувшись, Аккерман нехотя согласилась. Выходя из столовой, она оглядела капрала с ног до головы, а затем сказала: — Мне жаль, что все так получилось. — Мне тоже очень жаль, Микаса, — они оба знали о чём, а точнее о ком говорят. Всего одно предложение, но этого было достаточно. Достаточно, чтобы верить ему. Она лежала на кровати, всю ночь не смыкая глаз. В голове водоворотом кружились навязчивые мысли. Микаса пускала их, потому что считала, что обязана пропустить эти страдания через себя. Она этого заслуживала. По щекам, не смотря на сопротивление, покатилась солёная капля. Она обжигала кожу, словно жаждала на физическом уровне показать всю горечь. Микаса была готова начать молиться. Непрестанно вымаливать прощение. Она была там, а значит могла изменить курс событий. Петра ведь настаивала уходить, а она вцепилась мертвой хваткой в капитана. Интересно, а он винит её? Винит за то, что не послушала? За то, что не дала Петре увести её? За то, что не бросила? Девушка села на край кровати. Вспомнила про свои вещи и поспешно нырнула в шкаф. Её багаж нетронутым стоял внутри. Микаса четко знала, что ищет. Руки лихорадочно перебирали вещи, по лицу неконтролируемо текли слезы, плач переставал становиться беззвучным. Вот-вот голос сорвется на крик, но когда руки почувствовали мягкое полотно, девушка замерла в тишине. Она достала незаконченный шарф и молча смотрела на него. Микаса прижала его к себе и, свернувшись в клубочек на полу, тихонько зарыдала. Слёзы потопом текли прямо на шарф, а тот охотно принимал их свои тёплые объятия. Он словно услужливо забирал себе всю боль, горечь и скорбь. В голове всплыли воспоминания, как Рал настойчиво просила передать его тому, кому он предназначается. Будто она знала, что всё так произойдет. Знала, что не сможет сделать это сама. После нескольких минут в утешающих объятиях вязанного полотна, что так болезненно напоминал подругу, Микаса тяжело вдохнула. За окном уже начало светать, смысла ложиться спать не было, да и не очень хотелось. Тело само, словно подчинённое душевным терзаниям, отдало сигнал взять в руки спицы и закончить начатое. Азиатка был уверенна, что она обязана закончить и выполнить свой последний долг перед Петрой. Где-то вдалеке, словно не в этом мире, она слышала еле уловимый полный благодарности голос первой и единственной подруги. Увы, им было отведено слишком мало времени.