"Голодные" Игры Сенеки Крейна

      — И что может случиться с Двенадцатым в отсутствие Сойки?       — Да что угодно: пожар, потоп, взрыв, радиация…       — Нет, рано. Сноу не станет делать этого просто так, — я потираю виски, пытаясь в как можно больших подробностях вспомнить характер президента. Забыть его, в общем-то, не так уж и просто, да вот постоянные игры в Дистрикте-13, судя по всему, захватили в плен большую часть моего мозга.       Иначе как играми назвать происходящее нельзя было. Отсюда я играл с президентом Сноу и Капитолием, с миротворцами в дальних дистриктах, телевизионщиками и самой Китнисс Эвердин. Здесь — с президентом Койн и её приспешниками. И иногда мне казалось, что больше президентов в своей жизни я просто не потерплю.       — Но после удачного исхода операции — Двенадцатый не оставят в живых.       План спасения Китнисс с Арены и одновременно первого открытого удара по власти Капитолия составлялся в течение нескольких месяцев. Настало время приводить его в исполнение.       В это самое время поезд с бывшими победителями, а теперь — снова трибутами Дистрикта-12 входил в Капитолий. И восторженная толпа яро приветствовала своих любимчиков — всё это транслировалось по экрану над президентским креслом. Пока что без звука.       — Мы не можем ничего делать сейчас, — произносит Койн, — но как только нам будет известно о скорой угрозе — мы сделаем всё возможное, чтобы эвакуировать население.       Я прошу позволения покинуть собрание и она коротко кивает. За долгие месяцы штаб успел мне надоесть. Ему я предпочитаю время, проведённое на тренировочной площадке. Я неплохо научился стрелять, в том числе из лука и арбалета, не в сравнение с Китнисс, конечно, но она могла бы мной гордиться… А впрочем, с чего бы это? Мысль достойная усмешки. Я не один раз был близок к тому, чтобы лишить её жизни чуть меньше года назад, а сейчас она и вовсе считает меня мёртвым — да уж, придётся постараться, чтобы заслужить её доверие.       И вообще. Не время для романтики, Сенека. Сначала спасение, потом революция, а дальше… Дальше посмотрим.              Вышедший на связь накануне вечерней трансляции Плутарх кратко сообщает о последних событиях. Ему удаётся переговорить с Хеймитчем, который вот уже полгода как заодно с нами.       — Китнисс намерена всеми способами защищать Пита. Тот, в свою очередь, собирается делать то же самое по отношению к ней.       Все остальные трибуты, за исключением Дистриктов Один и Два, также посвящены в план. Некоторые из них и были уже нашими осведомителями. Некоторых пришлось вводить в курс дела, немало рискуя. Но какая может быть игра без риска?       — Хеймитч утверждает, что всё под контролем. Я надеюсь, что он прав.       Плутарх редко когда выглядит неуверенным, но в последнее время это его обычное состояние. Впрочем, сейчас, накануне операции, все терзаются сомнениями и тревогами. Даже Койн, как бы ни виртуозно она сохраняла бесстрастное лицо.       — Может, стоит всё-таки посвятить Сойку? — раздаётся голос Крист — капитана сто пятого отделения, специализирующегося на взрывных орудиях. Она довольно-таки милая женщина, но я бы был с ней поосторожнее. Больно отдавал безумием тот азарт, с которым она взрывала манекены и груды хлама на тренировках.       Как бы меня не беспокоил тот факт, что Китнисс, сама того не зная, оказалась втянута в чужие игры, сейчас уже поздно задавать подобные вопросы. Да и раньше. Здесь Койн абсолютно права: Китнисс нельзя посвящать до того, как она окажется в Тринадцатом. Либо она не согласится, что наиболее вероятно, либо… просто всё разрушит. Она достаточно умна, но в ней мало хитрости и опыта практически нет. Чем тяжелее тайна, тем больше вероятности, что она, сама того не желая, ненароком выдаст себя. И весь Дистрикт-13 заодно. А ещё Китнисс слишком импульсивна. Её нужно контролировать, ненавязчиво, но строго, и делать это должен кто-то, кого она хорошо знает и кому может доверять. Только вот Койн, судя по всему, ни разу не собирается завоёвывать доверие.       — После разрушения барьера, если Капитолию вдруг удастся захватить мисс Эвердин прежде нас, подобное знание может грозить ей смертью, если ни чем похуже.       Койн, кажется, и не замечает, как звучат её слова. Именно “захватить” стремятся ”мисс Эвердин”, причём не только Капитолийцы, но и Тринадцатый Дистрикт, — как честно…       С этой причиной все соглашаются, впрочем, и мне бы она показалась достаточно убедительной. Вместо долгого и подробного разбора характера и возможных поступков — одним предложением. Да ещё и выглядит, будто о девчонке беспокоятся не только как о лице революции.       На игры Капитолий, как обычно, не скупится. Даже более того. Новый Тренировочный центр не только не уступает, но и превосходит прошлогодний и размерами и богатством декораций. А новая Арена, пожалуй, заслуживает отдельного упоминания. Обычно главными особенностями Арен были флора, фауна и климат. А там уже — куда фантазия заведёт. Снега и минусовая температура, поля полные ядовитых растений, целые полчища различных тварей… Семьдесят четвёртая особыми изысками не блистала. Честно признаться, продумывали мы её наспех и практически на отвяжись. А потом уже компенсировали это вмешательством в процессе — огненными ядрами, переродками, понижением и повышением температуры и прочим. Предыдущая была куда более интересна: огромное поле, на котором ничего кроме травы и ядовитого кустарника, и палящее солнце. Точнее видимость солнца, конечно же. Единственный источник воды — роса, из пищи — коренья растений, подземные животные и куропатки, которых ещё нужно поймать и придумать, как приготовить. Признаться, это была самая шустрая птица, которую я видел когда-либо в своей жизни — селекционеры отлично постарались. Ещё были змеи, которых тоже можно было бы съесть, но от них предпочитали держаться подальше — доза яда, получаемая при укусе одной из таких убивала в течение пяти минут. А нейтрализовал его, представьте себе, — морник, но это трибутам выяснить не довелось.       От жары тоже было спасение, и не одно. Самое легкодоступное — норы, в которые, к тому же можно было легко провалиться, не заметив в высокой траве. Мужской трибут из пятого дистрикта нашёл одну такую, но забрался слишком глубоко и сгинул при обвале. Иначе спрятаться в поле можно было только с хорошим навыком маскировки, а им многие пренебрегали. Так и вышло: все, кто учился драться, поперебили друг друга, остальных убивали ягоды и змеи, голод и жажда, а выиграла девчонка, сумевшая спрятаться и прожить неделю на кореньях. Никогда не забуду, как тихо она лежала, когда по ней проползали змеи. От девчонки её лет я подобного не ожидал. Кстати, на индивидуальных показах она получила семёрку.       Нынешняя, юбилейная Арена это практически произведение искусства. И во мне, ко всему удивлению, ещё остался цинизм, чтобы оценить её красоту. Вся она — это часы. Огромный циферблат с центром в Роге изобилия, окружённом полосой солёной воды и жарким тропическим лесом. Каждый час в соответствующей части Арены происходит какая-нибудь неприятность. Молнии, ядовитый туман, кровавый дождь, злобные переродки… В одной резко опускается температура, в соседней с ней “оживают” деревья — с неожиданно острыми сучьями. В общем, Плутарх и его команда постарались на славу, я бы даже сказал перестарались, стремясь не вызвать сомнений и подозрений. Думаю, Сноу остался доволен.       — Сенека, гляди-ка, какие наряды на этот раз, — толкает меня Боггс, возвращая моё внимание к экрану.       Да уж, Двенадцатому достался поистине одарённый стилист. Китнисс и Пит похожи на два горящих угля. Они всё ещё держатся за руки, но на лицах ни тени улыбки, впрочем, как и у остальных трибутов, кроме разве что Первого и Второго дистриктов. Мало кто доволен подобным исходом, включая зрителей.       Плутарх рассказывал, сколько жалоб приходило и распорядителям и даже самому президенту. Люди не хотели терять своих любимчиков. И мне чувствовалось, что стремясь показать дистриктам их место, Сноу только подлил масла в огонь. Казалось, ещё чуть-чуть и восстание начнётся в самом Капитолии, но, ко всему сожалению, это только казалось.              — Смотрите, что Сойка на этот раз выкинула!..       После открытия Игр серьёзных трансляций не ожидалось до самого заключительного интервью. Почти две недели молчания. И это выматывало, учитывая, что у Плутарха почти не было времени связываться со штабом.       Но когда он таки сумел выйти на связь — он сиял. И это было поистине удивительно.       — Что случилось, мистер Хевенсби? — Койн, такая же невозмутимая и с идеальной причёской. Впрочем мне ли её судить? Надушен, искусно выбрит, с не менее идеально уложенными волосами, в выглаженном костюме — в лучших традициях Капитолия. Аж тошно, как звучит. Но я не мог выглядеть иначе. Положение обязывало. И привычка постаралась.       Вместо ответа Плутарх показывает нам запись индивидуального показа. Это не транслируется, только отправляется в архив. Формальность — не более, очень сейчас пригодившаяся.       Один эпизод, не занимающий и двух минут. Вот Китнисс, загораживающая собой висящий манекен, что-то рисует, вот она отходит и нашему взору предстаёт восхитительное зрелище, иначе и сказать не могу: манекен не просто висит, у него на шее петля, а на груди кроваво-красным соком — моё имя. Дальше — вздохи, крики и звон бьющихся бокалов. Распорядителей на записи не видно, но слышно зато очень отчётливо. Вот голос Плутарха: “Можете идти, мисс Эвердин”, и Китнисс делает почтительный поклон с откровенно издевательским выражением лица, разворачивается и напоследок бросает контейнер с ягодами, чьим соком писала, через плечо. Тот попадает в манекен, оставляя яркое пятно. На радостном звоне и нерадостном ропоте запись обрывается.       Снова появившийся на экране Плутарх улыбается во весь рот:       — Ну как, понравилось? Я был в восторге, чего только стоило держать лицо.       В штабе тишина. И на её фоне я нарочито громко смеюсь. Меня поддерживает Боггс и ещё несколько человек. Наконец и Койн позволяет себе сдержанную улыбку.       — Вот Сойка, вот даёт, — раздаются возгласы. А мне даже приятно, наверное: обо мне не забыли.       — Что ты ей поставил, Плутарх? — интересуется кто-то.       — Высший. Это того стоит.              В трансляции накануне интервью показывают оценки. Оба трибута Двенадцатого получают двенадцать. На словах — каламбур, но это что-то из ряда вон выходящее. Плутарх говорил, что Мелларк умудрился за отпущенное ему время нарисовать на полу портрет Руты в её цветочном погребальном наряде. Такое ощущение, что они с Китнисс считают, будто им уже нечего терять и изо всех сил пытаются настроить жюри против себя. Но как бы то ни было пока им это не удаётся.       А потом начинается интервью. Откровенно шокирующее интервью, честно говоря. Каждый, каждый из трибутов выступает так, что к моменту выхода Китнисс аудитория уже уничтожена. Люди рыдают, люди падают в обморок, люди молят об изменении правил, люди требуют отмены Игр. Я не знаю, что думает об этом Сноу, но это слишком далёко от того, что он хотел бы увидеть. Несомненно. И я бы многое отдал, чтобы хотя бы мельком взглянуть на его лицо.       Китнисс выходит в прекраснейшем свадебном платье. И это буквально добивает публику. Всего мастерства Фликермана не хватает, чтобы её угомонить. Крики, плач… И каменно-спокойные лица у всего штаба, неотрывно смотрящего на экран.       — Я сожалею, что у вас не будет возможности погулять на моей свадьбе… Но я рада, что у вас хотя бы есть шанс увидеть меня в моем платье.       И я понимаю, что это — идея Сноу. Превратить свадебный наряд в похоронный? Выставить на обозрение всю боль, всё несчастье? Снова показать, кто здесь главный?.. Вы прогадали, президент. Люди, когда-то яро голосовавшие именно за это платье, теперь яростно требуют отмены Игр. Те самые люди, для кого не было развлечения любимей — требуют отмены. А где-то далеко бушуют восставшие Дистрикты.       — Разве это… не самая красивая вещь на свете? — продолжает Китнисс и начинает кружиться, поднимая руки над головой. В криках уже не ярость, а испуг — подол платья загорается, пламя поднимается всё выше, летят по сторонам обугленные клочки ткани… Несколько секунд — и вместо белоснежного свадебного на Китнисс платье цвета угля. Камера берёт крупный план и можно увидеть, что оно всё сплошь состоит из маленьких перьев. Перьев. Вашу ж мать. Если бы я мог, я бы посмотрел сейчас в лицо Цинны, этого отчаянного смельчака, да что там, если бы я мог, я бы сейчас стоял там и жал ему руку. Но экран показывает лишь Китнисс, недоуменно оглядывающую наряд, а потом поднимающую вверх руки. И мне не нужно видеть взметнувшихся крыльев-рукавов, чтобы понять — вот она, Сойка-пересмешница.       — Чёрт возьми!.. — восклицает Боггс. Лицо Койн в кои то веки искривлено гримасой, и что-то подсказывает мне, что лицо Сноу в этот самый момент едва ли сильно отличается. Цинна, несмотря на своё осознанное участие в наших планах, никого не предупредил о подобном. В том числе и саму Китнисс.       Тем временем аудитория на экране разражается бурными аплодисментами. Цинну просят показаться зрителям — он встаёт и делает грациозный поклон. И как бы мне ни хотелось верить в обратное, это скорее всего его последнее появление на публике. Сноу так просто не оставит подобного своеволия. А то, что в Капитолии посчитают всего лишь изысканным костюмом, в дистриктах расценят совсем иначе.       Китнисс уходит со сцены, и её место занимает Пит. А я уже с предвкушением жду, что выкинет он. Просто так это интервью не может кончится.       И Мелларк оправдывает мои ожидания. Хотя лучше бы он этого не делал. Как бы заставить себя забыть услышанное? Как убедить, что это неправда? Как?.. Оказывается, они с Китнисс уже женаты, оказывается, это произошло ещё до объявления юбилейных Игр, оказывается, Китнисс носит ребёнка… Я только и могу резко выдохнуть. Какая-то часть меня требует успокоиться, расставить всё по полочкам и обязательно найти доказательство, что это всего лишь искусная выдумка мальчишки, но она слишком мала, эта часть. И всё, что я могу — спросить, стараясь удивлением замаскировать в голосе… всё остальное:       — Это правда?       Койн пожимает плечами. Она тоже немало поражена.       — Не знаю. Никто ничего подобного не говорил. Но… Это не отменяет того, что они действительно могли… вытворить подобное.       Лучше бы не спрашивал. Ведь я хотел услышать только одно слово. Чудесное, предельно лаконичное слово “нет”.       Мелларк спускает курок. Все, кто выступал до него тщательно готовили оружие, может быть, даже тот самый старинный кольт тридцать восьмого калибра, которым я когда-то, кажется, очень давно, подумывал застрелиться. Хотя скорее это громоздкая пушка из девятнадцатого века. Её охладили, вычистили, закатили тяжеловесное ядро, наполнили порохом, вставили фитиль, направили в сторону врага. Мелларку только и оставалось — поджечь. Что он и сделал, в лучшем виде, — огромный снаряд полетел туда, в толпу… И раздался взрыв. И я готов биться об заклад — в этот момент Сноу, где бы он ни был, дрогнул от его мощи.       В зале хаос, на лицах трибутов, выстроившихся на сцене — слёзы. И напоследок, за несколько секунд до того, как обрывается трансляция мы видим — все видят — как они, двадцать четыре, берутся за руки и стоят под звуки гимна одной непрерывной линией.       — Это было… сильно, — тихо произносит кто-то, но в воцарившейся тишине слова гремят.       — Это было страшно.       — Это было…       — Это было…       — Это было опасно. И глупо. Но, несомненно, этот жест придаст сил и уверенности восставшим дистриктам, — как всегда самое веское слово за Койн. Пусть и не самое правильное. Не во всём правильное, точнее сказать.       Но что бы она ни говорила, это — было. И этого уже не отменить. Год назад я не дал затушить искру и теперь могу во всей красе лицезреть пожар.              Цинна пропадает, стоит Играм начаться. Плутарху не удаётся найти и следа, он только докладывает об оставленных тем наработках и уже созданных костюмах для будущей Сойки. И мне искренне жаль стилиста. Я не знал его раньше, но ни его смелость, ни талант не могли оставить равнодушным.       Играм суждено продлиться всего три дня. Так было спланировано. За эти дни Китнисс успевает попасть в треть из любезно предоставленных Плутархом “часов”. Но это мелочи. Меня мало волнует происходящее на арене, пусть и, как бы цинично это не звучало, мне становится спокойнее, когда я вижу как очередной “союзный” трибут жертвует своей жизнью во благо “Сойки”. Намного проблемнее то, что будет после.       “После” должно значить “после того, как Бити (изобретатель из Третьего дистрикта) разрушит защитный барьер”. Но я был бы удивлён, если бы там обошлось без Китнисс. Она ведь не может не потрепать мне нервы и не броситься в гущу событий в очередной раз стремясь спасти своего “женишка”. Впрочем, Мелларка мы упускаем. И это не моя вина, отнюдь.       Выпросить у Койн место на спасательном планолёте оказывается намного проще, чем я думал, — она сама предлагает мне возглавить операцию. Мы вылетаем за двадцать часов до момента “икс”, достаточное время, чтобы, минуя наблюдательные посты Капитолия, добраться до Арены. Китнисс, оглушённую и обожжённую мы подбираем первой и в тот момент, когда она, наконец, оказывается на борту планолёта, я чувствую, что наконец-то что-то очень тяжкое меня отпускает. Это странное ощущение и я стараюсь не обращать на него внимание, поскольку оно сильно мешает проводить операцию. Вместо того, чтобы рассыпаться направо и налево чёткими командами и здравыми идеями, я испытываю лишь одно желание — закрыться в медицинском крыле и держать Китнисс за руку до тех пор, пока она не очнётся. Для влюблённого это правильно, для командира — ужасно. А я в этот момент всё-таки больше командир. Первым делом революция, — кажется, я это уже говорил…       Кроме Китнисс мы успеваем вытащить Финника Одэйра из Четвёртого дистрикта и самого Бити. Плутарх уже на борту, равно как и Хеймитч и те трое, что работали с внешностью Китнисс под чутким руководством ныне сгинувшего Цинны. В Тринадцатом едва ли нашёлся бы кто-то, способный их заменить, а Сойка всегда должна выглядеть безупречно, не так ли?..       Ещё одну из союзников — Джоанну Мейсон, Дистрикт-7, мы найти не успеваем. Равно как и Пита. И вместо того, чтобы хоть немного радоваться, я волнуюсь ещё больше, прекрасно понимая, что Китнисс подобное положение дел не обрадует, и даже известие о том, что беременность всего лишь утка, не прибавляет положительных эмоций. Странно, но я сильно разочарован, и в проведённой операции, и в самом себе. Я привычно прячу это, разговаривая на капитанском мостике с Хеймитчем, Хевенсби и довольно скоро пришедшим в себя Одэйром, но получается всё хуже и всё меньше хочется играть.       — Мистер Крейн, вы выглядите уставшим. Может, вам стоит отдохнуть? — вежливо интересуется Финник.       Даже он, ещё не отошедший от Игр, замечает. Это провал. Наверное, отдохнуть действительно стоит, пока я не оказался в Тринадцатом перед пристальным взором Койн.       — Что ж, пожалуй. Плутарх, оставляю командование на тебя. В случае каких-либо изменений…       — Да понял я, понял. Иди уже, Сенека.       Хевенсби фамильярен, но ему я это могу простить, слишком многим я ему обязан. Впрочем, мне наоборот в последнее время не хватает подобного дружеского отношения. Боггс загружен и видимся мы с ним только на собраниях, а с остальными я не особо близок. Так что успел соскучиться.       — Мистер Крейн, — снова подаёт голос Одэйр, когда я уже поворачиваюсь, чтобы уйти.       Да, я знаю, что волнует сейчас его ум. В этом мы с ним похожи.       — Если вы об Энни, мистер Одэйр, можете не беспокоиться. Моим солдатам удалось вытащить её из Четвёртого за несколько часов до того, как туда нагрянул Капитолий. Сейчас она на пути в Дистрикт-13. Там вы с ней и увидитесь.       Финник сияет. И я даже немного за него рад. Койн изначально была категорически против подобной затеи, но я сумел её убедить. Лучше пусть Одэйр счастливо шагает по дороге революции, чем только и будет, что смотреть в сторону Капитолия и гадать, как там его возлюбленная, и жива ли она вообще.       Хеймитч усмехается. Плутарх, судя по выражению лица, удивлён до глубины души.       — С каких это пор ты милосерден, Сенека?       Странный выбор определений. Я бы сказал, что необычно заботлив. И, наверное, немного более внимателен к другим, особенно к тем, кого могу понять в полной мере. Но объяснять это всё Плутарху?..       — С тех пор как у Игр стало больше одного победителя.       Хеймитч усмехается ещё раз, да и Хевенсби, кажется, доволен моим ответом. Я снова поворачиваюсь к двери и в этот самый момент она открывается.       Бледная и растрёпанная, в одной тонкой и длинной ночной рубашке, с зажатым в руке шприцом она выглядит как-то по-домашнему безумно. Я ждал этой встречи целый год. И теперь оказываюсь совсем не готов к ней. Мы смотрим друг на друга с минуту, наверное, Хеймитч ворчит что-то вроде: “Ты и шприц против Капитолия… Не позволяют тебе разрабатывать планы…” Я не вслушиваюсь. Я судорожно думаю, что сказать, но все слова куда-то деваются. И только когда она, выронив шприц из ослабшей руки, начинает заваливаться вперёд, я выхожу из оцепенения, подхватываю неожиданно лёгкое тело и говорю:       — Здравствуй, Китнисс.