"Голодные" Игры Сенеки Крейна

      К тому, что день начинался с тренировки и ей же заканчивался, оказалось довольно просто привыкнуть. Скучать действительно было некогда. И почти полгода пролетели для меня очень быстро.       Довольно скоро местами пренебрежительное “солдат Крейн” заменилось на “капитан” — и я тогда подумал, что такими темпами можно и до “президента” добраться. Всего лишь шутка, но её не стоило озвучивать — уж слишком цепко держалась за своё положение Койн. У меня было время изучить и её, и её ближайшего подчинённого — Боггса, бывшего несколько месяцев моим непосредственным начальником, пока мне не доверили собственное четыреста пятьдесят первое отделение. Президент была строга и довольно-таки справедлива. Она старалась равно относиться ко всем, кто входил в штаб, и не терять лицо ни в каких ситуациях, что, впрочем, ей неплохо удавалось. А ещё она боялась. За исход планов, за возможные просчёты и — более всего — за своё место. Как я выяснил, Койн стала президентом абсолютно честным, но долгим и нелёгким путём. К сожалению, подробностей мне никто не поведал, но и того, что я видел, было достаточно, чтобы понять — она безумно боится потерять эту должность. Пусть ей пока никто не угрожал, пусть власть полностью принадлежала ей — страх толкает человека на всякое, и я прекрасно понимал, что с Койн стоит быть настороже. Но при этом так, чтобы она этого не заметила.       Боггс в свою очередь был довольно прост и очень предан. Правда, скорее идее, чем президенту, пусть она и была уверена в обратном. С ним можно было легко иметь дело, и именно Боггсу я был многим обязан, в том числе и своим повышением.       — Утро доброе, капитан! — смеялся Боггс в очередной раз, стоило мне сесть рядом на завтраке. В Тринадцатом все питались в одно время, только в разных столовых, в зависимости от этажа. В нашей с Боггсом набиралось всего лишь полторы сотни человек: первый этаж был самым малонаселённым. В той, что была на втором этаже, питались уже четыреста тридцать. А весь Дистрикт насчитывал семь с половиной тысяч людей.       И, что любопытно, — среди них совсем не было детей. Любопытно сначала, печально — впоследствии. Боггс рассказал мне, что около восьми лет назад в Дистрикте была эпидемия, унёсшая жизни более пяти тысяч человек. А все выжившие остались бесплодными. Так что Тринадцатому действительно нужно было срочно действовать, пока он не вымер окончательно.       И он действовал. Бойцы в нём были отличными, без преувеличений. Причём оружие мог держать каждый, включая женщин и стариков. Я немало времени посвятил изучению вооружения — и мог с уверенностью сказать, что Дистрикт сильно шагнул вперёд и в военном и в техническом плане. Пока в Капитолии сотни человек ломали головы над тем, как бы позрелищнее сделать Игры, здесь думали как выжить и отомстить.       Через месяц жизни в Тринадцатом наконец-то полностью смылась с волос светлая краска и я перестал задыхаться во время длительных забегов на утренних тренировках. Вернуть привычную бороду удалось только получив капитанство, дававшее некоторые привилегии, — солдатам предписывалось бриться начисто. Восстановить узор без набора бритв было сложно, но нет ничего невозможного для нового Сенеки Крейна. По крайней мере пока.       Те полгода, что из меня ковали хорошего солдата, в Капитолии тоже не прошли без изменений. Плутарх, как и ожидалось, занял моё место и не упустил возможности сообщить: Сноу не подал и виду, что даже помнит обо мне, когда назначал его на должность. Моё исчезновение быстро замяли, и, как я и предсказывал, не нашлось желающих хоть что-то по этому поводу сказать. Хевенсби редко выходил на связь — не так-то просто это было сделать. Ко всему прочему он был очень занят подготовкой к Семьдесят Пятым Голодным Играм. Юбилейным, как-никак.       В штабе, куда я вскоре получил неограниченный доступ, всегда можно было видеть трансляции из Капитолия. Обыденные и малоинформативные — по общим каналам. По секретным же шла требующая расшифровки, но очень весомая информация: попытки восстания в некоторых Дистриктах, местные забастовки, бунты на производстве… Правительству было чем заняться, но, судя по полученным от информаторов сведениям, оно всё очень качественно скрывало.       — Доброе, капитан, — я шутливо отдаю честь. Здесь удобно казаться несерьёзным. Так проще влиться в коллектив и не вызывать подозрений. Игры в шпионов всегда меня захватывали.       — После завтрака в штаб. У нас собрание.       — По какому поводу? — на завтрак каша, яйцо и яблоко. Последнему я особенно рад. Фрукты — редкость в Тринадцатом, равно как и мясо. Но и к этому, в принципе, можно привыкнуть.       — Сегодня начинается трансляция Тура. Полюбуемся на нашу Сойку.       Я не говорю Боггсу, что Китнисс ещё не согласилась стать Сойкой. Нет смысла — сейчас они все видят в ней только свет грядущей революции. Сойку-пересмешницу, которая, кстати, стала очень модной в Капитолии. Броши, причёски, татуировки, перья в элементах одежды… Даже Плутарх недавно хвастался часами с её изображением.       Тур Победителей проводят примерно через полгода после окончания Игр. Победитель, а в нынешнем случае — оба, должны путешествовать из дистрикта в дистрикт, начиная с Двенадцатого и заканчивая посещением Капитолия. В каждом их ждет выступление на площади и праздничный ужин в доме мэра, потом — шикарный банкет в Капитолийском дворце. Их родной дистрикт остаётся напоследок, и в этом году в нём обещает иметь место пышное празднество.       Трансляция начинается с приветствия победителей. Я внимательно смотрю на экран, вглядываюсь в озарённое счастливой улыбкой лицо Китнисс, наблюдаю за тем, как она бросается в объятия Пита Мелларка, падает с ним в сугроб, целует, как они смеются, путаясь в мехе полушубков… Боже, да они ведут себя так, будто до этого момента месяц не виделись. При том, что их дома через дорогу. По разным клеткам их что ли держали? Кого-то это может и убедит, но только не тех, кого необходимо.        Нам прекрасно известно о визите Сноу в Двенадцатый. Очень недовольном Сноу. Вполне понятно, что он мог сказать Китнисс. И чем угрожать. Теперь она будет всеми силами пытаться потушить то, что зажгла так неосмотрительно.       Пой птичка, пой о любви, чтобы затуманить всем головы, чтобы не осталось места мыслям о революции… Но голосом птичка не сойка, и убедительно петь она может только о том, что чувствует всем сердцем. Что ж, главное, чтобы её не успели выдать замуж, что, не сомневаюсь, является исходом затеянного президентом шоу.       В этот день нам показывают совсем немного. Зато на следующий — прямая трансляция выступления в Дистрикте-11. Речь мэра, прославляющая победителей, заготовленные и неживые слова Пита и Китнисс, скорбь и недоверие на лицах жителей… Но потом. Потом птичка запинается и начинает петь совсем другое, не то, что заказывал хранитель её клетки.       Первым сходит с намеченного пути Мелларк. Говорит о долге перед трибутами Одиннадцатого, немного колеблется и выдаёт:       — Это никоим образом не сможет возместить ваши потери, но в качестве символа нашей благодарности, мы бы хотели, чтобы каждая из семей трибутов Дистрикта-11 каждый год получала наш месячный выигрыш до конца наших жизней.       В толпе слышны вздохи, нарастает обеспокоенный шёпот. Показывают семьи погибших — на лицах шок, на глазах у матерей — слёзы. А я еле удерживаюсь, чтобы не ударить кулаком по столу. Верь Сенека, верь, что Сноу дотянет с местью до следующих Игр. Раньше ты не сможешь никого защитить. И ты ведь знал, что так всё и пойдёт — под откос, раньше или позже.       Мэр вручает победителям огромные мемориальные доски, которые те еле удерживают, но не перестают улыбаться. Церемония подходит к концу. И тут Китнисс делает неуверенный шаг вперёд:       — Подождите!       Все взгляды теперь обращены на неё, а я сжимаю зубы, борясь с желанием закрыть глаза.       — Я бы хотела поблагодарить трибутов из Дистрикта-11… — Китнисс говорит, искренне, взволнованно говорит о своём уважении, о том, как она благодарна, о том, что никогда не забудет. — …Но больше всего я вижу её в своей сестре Прим, — произносит она, глядя на семью Руты, и голос её подводит. — Спасибо вам за ваших детей. И спасибо вам за хлеб.       И тут слышится свист — мелодия, знакомая каждому, смотревшему Семьдесят Четвёртые Игры. Все люди на площади подносят к губам три средних пальца левой руки и поворачивают руку ладонью к сцене. Точно так же, как и Китнисс тогда, на Арене, прощаясь с Рутой. Показ прерывается.       Китнисс сама не понимает, как льёт сейчас масло в и без того неплохо разгорающийся костёр. Она просто не может иначе.       Я сейчас абсолютно уверен — именно в Одиннадцатом вспыхнет первое полноценное восстание.              Мои предположения подтвердились. Осведомители из Дистрикта-11 доложили о том, что произошло после отключения камер. Свистевшего старика застрелили там же, на площади, и вместе с ним ещё двух мужчин, пытавшихся этому помешать. Вечером же начался пожар. Горели дома Миротворцев, горели сады и амбары, люди выходили на улицы, вооружённые чем попало, а правительство срочно слало дополнительные силы и передавало по зашифрованным каналам Второй уровень тревоги.       Больше прямых трансляций не было — а из записей вырезали всё лишнее, всё, что хоть как-то могло намекнуть на пошатнувшуюся власть Капитолия. Но и на том, что оставалось, можно было разглядеть, с каким восторгом и яростью смотрела толпа на Китнисс. А она — уставшая, бледная, с тщательно замаскированными кругами вокруг глаз — похоже наконец-то понимала, что натворила.       В Капитолии, свободном от революционных настроев, витала атмосфера обожания — публика любила своих победителей и легко забывала проигравших. Китнисс выглядела ещё более уставшей, но на интервью она улыбалась и весело отвечала на все вопросы. А потом зашла речь о будущем, и Мелларк опустился на одно колено. Я надеялся, что это случится позже. Но разочарование не помешало мне заметить, вопросительный взгляд, адресованный поздравляющему их Сноу. И его едва заметное покачивание головой.              Следующее восстание вспыхивает в Восьмом Дистрикте. И к моменту возвращения победителей достигает своего апогея. По каналам то и дело передаются последние сводки, текстильное производство остановлено, на экране всё пылает, Миротворцы стреляют наугад. Одним словом — хаос. В нескольких — Третий уровень тревоги.       Идут недели — восставшие не сдаются, несмотря на то, что Капитолий бросает все силы на подавление. По официальным каналам об этом ни слова. Там вовсю идёт подготовка к свадьбе победителей.       Сейчас на экране Цинна — стилист Китнисс — представляет публике свадебные платья, а Цезарь Фликерман подзадоривает зрителей, призывая голосовать за понравившиеся. Парни слева от меня перешучиваются о том, за какое бы проголосовали они.       — Интересно, как долго они смогут делать вид, что ничего не происходит? — протягивает Боггс, наблюдая за шоу. Весь военсовет в сборе. Но конечно же не для того, чтобы полюбоваться на Китнисс в белоснежных платьях или на новую причёску Фликермана. Плутарх сообщил, что в конце этого шоу президент собирается сделать объявление о грядущих Играх.       Наконец, Фликерман объявляет:       — Этот год будет семьдесят пятой годовщиной Голодных Игр, и это значит, что настало время нашего третьего Двадцатипятилетия Подавления.       Под звуки гимна Сноу выходит на сцену, а за ним — мальчик в белом костюме, держащий в руках простую деревянную коробку. Президент произносит речь, напоминая всем о Тёмных Днях, о рождении Голодных Игр, а также о том, что каждую четверть века нас ждёт прославленная версия Игр. Так сказать, чтобы освежить память об убитых из-за восстания.       — И показать восставшим, что их ждёт, — тихо добавляю я. Боггс, сидящий рядом, поворачивает голову. По его хмурому взгляду я понимаю, что он тоже подумал о чём-то подобном.       Президент продолжает рассказ:       — На двадцать пятой годовщине, предназначенной напомнить мятежникам, что их дети умирают из-за их выбора начать насилие, каждому дистрикту было приказано выбрать кандидатов и проголосовать за трибутов, которые представят его. На пятидесятой годовщине — как напоминание о том, что по два мятежника умерли на каждого жителя Капитолия, все дистрикты были обязаны послать в два раза больше трибутов.       Мне было два года, когда проводились Пятидесятые Игры. Но бывшая должность обязывала знать всю историю Голодных Игр, так что я мог бы рассказать о них не хуже Сноу. Даже лучше. Коробка уже открыта и в ней видны аккуратные ряды пожелтевших конвертов — те, кто разрабатывал правила, хорошо постарались, продумывая Игры на столетия вперёд. Теперь выходит, что зря. Семьдесят Пятые будут последними — поскольку, на что бы Капитолий не надеялся, у этой войны только два исхода: либо Игры отменят, либо некого будет на них отправлять.       Когда-то я был восторженным юношей, которому многого удалось добиться самому. И эти достижения вскружили ему голову.       Жители дистриктов могут думать, что жизнь в Капитолии равняется жизни в достатке и удовольствии, но это так не для всех. Ты можешь входить в Правительство или быть приближенным к нему, состоять в команде творящих Игры, быть публичным лицом, или на крайний случай — мастером, чей талант получил признание. Если нет, то ты масса, живущая в среднем на уровне чуть выше, чем за пределами Капитолия. Отличие одно: в дистриктах нет возможности подняться выше, в Капитолии — шанс есть всегда. Там каждому дают получить образование, а дальше — лови момент, или всю оставшуюся жизнь работай на какой-нибудь мелкой и низкооплачиваемой должности, живи в маленькой квартирке и находи единственное развлечение (кроме различных извращений над собственной внешностью) в ежегодных Играх. И иногда малодушно радуйся, что ты и твои дети не среди потенциальных трибутов.       Я свой шанс не упустил. В восемнадцать закончил обучение. В двадцать стал распорядителем. И до сих пор помню почти отечественную улыбку Сноу, когда он через три года после этого назначил меня на должность Главы. Предыдущий, кстати, просто ушёл на покой после тридцати лет верной службы и до сих пор жив. По крайней мере был прошлым летом.       В двадцать три я всё ещё был мальчишкой, у которого кружилась голова от открывшихся перед ним возможностей. Я был готов закрыть глаза на что угодно, и дети на арене казались мне лишь героями видеоигр. Они не умирали по-настоящему.       В принципе, ничего и не изменилось. Мне всегда было плевать на чужих мне людей.       Президент берёт из коробки конверт с цифрой семьдесят пять. Тот не запечатан, как и все остальные, и Сноу скорее всего уже знает, что там будет. Эту информацию хранят в тайне до момента оглашения даже от Главы распорядителей, но явно не от президента. Он без колебания читает:       — На семьдесят пятой годовщине, как напоминание о том, что даже самые сильные среди них не могут преодолеть власть Капитолия, мужского и женского трибутов будут выбирать из уже существующего фонда победителей.       По залу там, в тренировочном центре, пробегает ропот. По штабу — резкий и неестественно синхронный вздох. И если там люди ещё выглядят озадаченными, здесь все уже поняли, что это значит.       — Не быть Сойке ментором, — произносит Боггс.       И следом со всех сторон сыплются фразы: сдержанная ругань, сожаление, предложения об изменении планов…       У Двенадцатого Дистрикта только одна женщина-победитель. Я не могу знать наверняка, совпадение это или Сноу всё-таки подтасовал карты, но в этом году Китнисс Эвердин возвращается на Арену.       Что ж. Тогда мы сделаем всё, чтобы оттуда она вернулась невредимой.