Гермополь
Эва пошевелилась, ногу тут же свело судорогой. Она осторожно перевалилась на другой бок и ощутила чей-то пристальный взгляд на себе. Открыв глаза, Эва как можно лучше напустила на себя маску недовольства, но, по всей видимости, бледное худое лицо говорило об обратном. — Натворила ты дел, — покачал головой Реммао. Он сидел на складном табурете в углу. Глаза вместо краски очерчивали темные круги, скулы выпирали больше, чем обычно. Судя по лицу, Реммао не спал несколько дней. Эва ожидала увидеть кого угодно, но не наставника. Если бы ее глаза имели возможность моргнуть и стереть Реммао из комнаты, она бы с радостью это сделала. Эва попыталась привстать, но резкая боль отдалась в теле. Поясницу немного защемило и тут же отпустило. С этой болью произошла вспышка, словно дежавю: гробница, эпистат и песчаная буря. В голову медленно полезли воспоминания, которые отрезвили сознание. В маске, прикрытая мантией, она стоит и разговаривает с мужчиной, который знает ее, как девочку с абрикосами. Он ругается, злится, но не отталкивает. Он узнал ее... Однако после этого Эва не помнила, как вернулась домой, и не понимала, почему ее наставник находился здесь. — Ты в порядке? — спросил Реммао, заметив как Эва резко осела на постель. Он сорвался с места, сел на постель, рука словно потянулась к ней, но следом мужчина сделал неестественное движение, будто поправляя волосы. От Эвы, замечавшей любые странности, не ускользнуло это. Но Реммао сделал непринужденный вид и не заставил ждать с ответом. — У тебя был жар, а в бреду ты находилась не меньше недели, — поспешно добавил: — Мы переживали за тебя. Конечно, переживали. Особенно ты, — подумала Эва и едва удержалась закатить глаза. Только сейчас она обнаружила на прикроватном столике влажную повязку с толстым приплюснутым кувшином. Реммао проследил за ее взглядом, макнул ткань в кувшин с холодной водой и приложил к нежному девичьему лбу. Эве захотелось дернуться. Он оставил ее одну, в гробнице, наедине с эпистатом. Не слишком геройский поступок. — Он узнал тебя? — осторожно спросил Реммао, нащупывая почву. Эву забавляло то, что диалог, по сути, вел наставник, когда она еще не произнесла ни слова. Кто? — хотелось сказать Эве, но нахлынувшие воспоминания вновь вернули ее в прежнее место, где она столкнулась с эпистатом. Эва поджала губы. В гробнице было неприятно, ощущение, что за каждым твоим шагом кто-то следил. С появлением эпистата она почувствовала спокойствие. Слаженный, безумно красивый, он стоял перед ее глазами и не решался причинить боль, мгновенно свернув шею. Он прогнал ее, полоснув словами, как кнутом. Эва потупила взгляд, смахнула мысли, из-за которых на глаза наворачивались слезы, сжалась. Все слова разом застряли в горле. Он спас ее. Дважды. — Что вы здесь делаете? — незамедлительно перевела тему девушка, пытаясь не выдать собственных чувств. Казалось, щеки пылают румянцем, она невольно дотронулась до них и одернула себя. Реммао усмехнулся. — Выпей, тебе полегчает, — сказал наставник и протянул бутылек размером с мизинец. Внутри плескалась прозрачная жидкость. Эва с недоверием оглянула пузырек. — Эва, ты всю неделю была в бреду. Это полезно для крепкого сна. — Не хочу, — ответила девушка и отвела от себя пузырек, как будто в нем был яд. Из головы не вылезал эпистат. Чем он сейчас занимался?***
Неделю назад, Фивы
Эпистат шагнул в тронный зал, но сию минуту путь преградила стража. Амен сдвинул густые брови. — Пропустите, — прорычал мужчина. — Не положено, — ответил один из меджаев*, выставив острое копье, которое уперлось Амену в грудь, словно комариный укус. — Фараон не принимает. Амен посмотрел сквозь меджаев. Фараон демонстративно игнорировал его появление, о чем-то перешептываясь с одним из чати**. Неужели он все-таки решил убрать его из своих приближенных? — Ты, ко мне! — Наконец фараон удосужился взглянуть на Амена. Карие глаза недоверчиво полоснули эпистата. Стража убрала орудие, расступилась. Амен подошел ближе. В это время к Менесу подбежала Аида и начала о чем-то нагло рассказывать на ухо, не соблюдая правила этикета и изредка поглядывая на Амена. До него долетали обрывки: «унизил», «эпистат», «люблю». Амен не смутился, но почувствовал странное мерзкое ощущение. Ему не нравился весь этот спектакль, который разыгрывался перед ним. Аида поднялась во весь рост и расплылась в хитрой лисьей улыбке. Кого, а ее жизнь не учила ничему. От отца она не отошла, что Амена тоже не впечатлило. В свою очередь Менес что-то яростно жевал, видимо, пытался сбросить напряжение. Иногда он специально так двигал челюстью. — Мало того, что оставил мою дочь без присмотра, так еще упустил этих грязных черномагов! Голову бы тебе вправить, мой дорогой мальчик. — Подобное больше не повторится, господин Неб, — сказал Амен заученную фразу. — Конечно, не повторится, — крякнул Менес, то была известная при дворе усмешка. Фараон оглядел любимую, несмотря на ее скверный характер, дочь и снова вперил свои мелкие глаза в эпистата. — Видели тебя, кхм, с одной ведьмой, — понизив голос, сказал фараон. Услышав последнее слово, у Амена в глазах потемнело. То, что он вчера направлялся один в гробницу и упустил шезму, знали все. Но кому взбрело в голову следить за каждым его шагом? Кто увидел его и маленькую шезмочку? Кто подставил Амена и решил распустить слухи? Он недовольно скосил глаза на Аиду, которая кокетливо накручивала локон на палец и озадаченно смотрела в потолок, изображая непринужденный вид. — Ты, — рык Амена пронесся по всему периметру зала, недовольство поднималось из недр его стальной и крепко подтянутой груди. Менес стукнул увесистым кулаком, так что ваза в углу разбилась. Амен осекся, но глаза по-прежнему выражали полную ненависть к девушке. Аида вздрогнула, выпрямилась и уже самоуверенно посмотрела на эпистата. От прежнего глупого взгляда не осталось и следа. На губах заиграла дерзкая, бросающая вызов, улыбка. — Видела, папа, да, жаль, не собственными глазами. Уж мой любимый страж все донес... — Фараоновская подстилка, — прошипел Амен, но и это не ускользнуло от слуха Менеса. — Молчать. Менес махнул рукой и Аида, поклонившись отцу, летящей походкой устремилась прочь. Она проскользнула мимо Амена, нарочно задевая бедрами его тугую талию, тая в улыбке физиономию настоящей гадюки. Амен вспыхнул и едва удержался не заломить ей руки. Оставшись наедине, Менес поднялся с трона и стал ходить вокруг эпистата. Видимо, его настолько поразила эта новость, что он не мог усидеть на одном месте. Он сбрасывал напряжение. Наворачивая очередной круг, Менес зашел в далекое прошлое. — Ты был хорошим мальчишкой, Амен. Помню, как твоих родителей убили, слух дошел и до фараона, ведь они все-таки были его приближенными. О тебе долгое время заботился наставник, отдал в лучшую школу... Детство Амена после смерти родителей прошло более тихо и спокойно, только он и не подозревал, какое будущее предсказывали учителя за его спиной. Амен чаще рос одиночкой, учился в обычной школе и не все дети желали играть с ним, особенно позже с сиротой. И бледная кожа, и то, что он был ребенком эпистата и шезму, пугали и настораживали многих. Но Амен был таким же простым мальчиком, только очень способным. Единственным неравнодушным человеком для него был друг их семьи, который поддерживал будущего эпистата и который был для него наставником. Узнав о способностях мальчика, о том, что он владел прекрасно письменностью, историей и борьбой в столь юном возрасте, друг их семьи привел Амена в школу при самом фараоне. Амен вырос и обогатился не только в духовном плане, но и в статусе. Шептавшийся народ среди знати слышал об Амене и, когда мальчик стал получать образование в элитной школе, все неожиданно решили завоевывать его внимание. Но Амен знал, кто друг, а кто враг. Его зрелое не по годам око считывало людей насквозь. Шли годы. Амен стал интересоваться военным делом. На момент своего совершеннолетия он в совершенстве владел аккадским языком, что было важно для будущих дипломатов. Но Амен выбрал другое направление. В начале он служил меджаем в египетской армии, а затем его нарекли эпистатом. Никто не понимал, почему Амен быстро затесался в элитной царской армии. Он обладал хладнокровным и тактическим умом, умел предугадать ситуацию наперед. Кроме этого, роль сыграло атлетическое телосложение и рост. Своими параметрами Амен превосходил любого обычного египтянина. Однако у Менеса Амен все равно вызывал сомнения. Он вырос отчужденным и избегал общества фараона. Отец и мать являлись не обычными крестьянами, а эпистатом и шезму, их рано убили и Амена отдали на воспитание наставнику. Но предшественник Амена, его отец, был таким же молчаливым, справедливо нес службу, обходился со всеми жестко. — Ты был превосходным, идеально выращенным своим наставником. Тебя подготовили, обучили наукам и искусствам. Ты стал хладнокровным убийцей. Я не удивился, когда увидел тебя, но только сейчас понял, что ты такой же, как отец. Амен взглянул на фараона, который удобно устраивался в кресле. Менес огляделся, голос дошел до шепота, так что никакая живая душа их не могла услышать. — Будучи правой рукой Нармера*** я наблюдал за твоим отцом и видел, каким он был жестким и дисциплинированным. Твою мать любили и уважали среди народа, она лечила неизлечимое и помогала людям. Когда они встретились, она беспамятно влюбилась в него, — хитрые глаза Менеса заблестели, а при слове «влюбилась», он расплылся в улыбке. Амен недоверчиво оглядел фараона. А мужчина буквально погряз в воспоминания, и чем дальше он заходил, тем больше Амену становилось понятно его присутствие здесь. — Она для него была словно цветок в пустыне, который он бережно хранил и лелеял. Он уважал ее и ни к кому другому, как к ней, не относился так нежно и преданно. Однажды Менес прогуливался возле дворца. Это была поздняя ночь, город погрузился в сон, а Менес караулил пост. В Египте единственным глотком для жителей была ночь, когда раскаленный воздух становился прохладным. В тот поздний вечер, когда все стихло, Менес хотел выйти на задний двор. Совсем недавно посреди песчаного оазиса соорудили причудливую конструкцию. Это был фонтан, к которому доступ имели только приближенные фараона. Менес перешагнул порог, отделявший островок от дворца, да так и застыл за колонной. На тот момент охота за шезму еще не велась и подобные отношения среди взрослых людей были естественны и не пресекались. Однако связь эпистатов с шезму не очень поощрялась. Эпистаты ценились как божества, а шезму, словно серое пятно на их фоне, портили им репутацию. Из небольшого фонтана струилась вода, а на парапете сидели два любовника. На фоне своего избранника девушка казалась совсем девчонкой. Все знали, что она была намного моложе него, но ничего удивительного и зазорного в этом не было. В Египте рано выходили замуж. Лица влюбленных освещала Луна. Молодая жена смотрела на своего мужа, настолько проникновенным и ангельским было ее лицо, что Менесу стало жаль ее. Мужчина гладил девушку по голове, короткие движения успокаивали. Они были настолько увлечены разговором, что даже не услышали чужих шагов. В ту ночь, возможно, не единственную для любовников, Аменхотеп и Нану**** обсуждали рождение ребенка. Менес знал, что женаты они уже давно, но Нану не могла забеременеть. — Ты разлюбишь меня, Амен, — ласково обращалась Нану к своему мужу. — Найдешь другую, ту, которую вознаградит Исида. — Не говори глупостей, Нани. Он даже и подумать не мог о других женщинах. Нану была одна-единственная для него, созданная Богом. Она была искусницей, любила красивую ткань и шила сама, спасала жизни людей. Среди злых языков ходили слухи о красоте и молодости Нану, что якобы она порченная. Мало кто знал, но Нану была гречанкой. Все завидовали ее густой кудрявой копне и добрым темно-серым глазам. Они сидели в полной тишине, Аменхотеп поцеловал Нану в волосы, затем в лоб и губы, словно залечивая ее душевную боль... — Не знаю, что случилось, — задумчиво сказал Менес. — Но в скором времени Нану родила мальчика. Говорили, что она применила волшебство, обратилась к богам, но никто не знает, как было на самом деле. Одно Амену оставалось непонятным. — Зачем мне это, господин Неб? Зачем вы это рассказываете? — До сих пор не нащупываешь связь? — усмехнулся фараон. — Твой отец оказался мягок сердцем и полюбил шезмочку. И ты ведь тоже любишь ее? Казалось, умение говорить Амен растерял. До этого момента он был уверен, что фараон не поверит на слово дочери, но Аида оказалась хитрее и проворнее. Амен был готов поймать и задушить доносчика. — И вы поверили Аиде на слово? — Амен взглянул на фараона из-под челки. — Не совсем, — ответил мужчина. — Хочу услышать твой ответ. Амен знал, что его жизнь висела на волоске. Если он скажет правду, то казни не избежать. За связь с шезму в нынешние времена жестоко карали. Если соврать, рано или поздно все могло вскрыться. Амен не хотел, чтобы «увиденное» дошло до Менеса, но врать он не умел. С детства он добивался справедливости. Что он чувствовал? Незнакомка осталась незнакомкой, не раскрыв личности, но он знал, кем она являлась. Девочкой с абрикосами, превратившейся в юную неопытную шезму с густой шевелюрой. Она заворожила его, очаровала, приманила к себе своим загадочным образом. И сбросить это оцепенение Амен был не в силах. Среди тысячи людей в толпе он хотел узнать именно ее. Он хотел поддаться этой связи, хотел узнать ближе, вкусить хотя бы каплю запретного плода. Любопытство есть смертный грех. — Ты любишь ее? — повторил вопрос фараон. Амен слегка вздрогнул. — Я даже не знаю, кто она, — грубо ответил эпистат. — Ни имени, ни родителей. Ничего. Фараон хмыкнул, задумался, затем продолжил. — Ты выбрал меньшее из всех зол. Казнить тебя я не буду — это вознаграждение за откровенность. Ты нужен мне, как эпистат. Но не думай, что урок пройдет даром. Во второй раз я не поверю. И в качестве наказания отдам тебе в жены Аиду. Самое худшее опасение Амена сбылось. От негодования он покачал головой. — Господин Неб... Менес только стукнул кулаком, вторая ваза взлетела в воздух. — Даже не вздумай идти против меня. Это вынужденная мера. Твой возраст уже подходит для брака. Пора бы остепениться и подумать о семье. — Но вы же сами сказали, что вам нужен эпистат, — пытался подавить нарастающую злобу Амен. — Тем лучше, что будешь рядом. Я сам был против этого брака, но понял, что достойной партии для своей дочери не найти. Аида глубоко влюблена в тебя и будет послушной. Может, наконец-то перестанет бегать по чужим мужьям. Ты сможешь укротить ее пыл. Но не смей обижать мою дочь. Обиженная женщина очень опасна. И если я узнаю, что ты снова связался с шезму, отправлю на растерзание к аллигаторам. Когда-то Амен познакомился с Аидой, обучаясь ремеслу эпистата. Девочка сама проявила настойчивый интерес, поинтересовалась незнакомцем. С ровесницами Аида не водилась, зато любила играть с мальчишками. Способности к искусству и владению ремеслом у Аиды отсутствовали. Девочка расцвела, превратилась в легкомысленную девушку и в юности постоянно находилась в окружении мужчин. Больше всего на свете Амен боялся связаться с дочерью фараона. Она была грязной блудницей, прошедшей через чужие руки, словно трофей. Отец, похоже, не ведал о делах дочери. Если стоять рядом было вполне возможно, то дотрагиваться до нее Амен не хотел. — Через две недели, — продолжал фараон. — Пока Аиде и тебе подготовят наряды, ваша свадьба состоится в Луксорском храме. — Хорошо, господин Неб. Амен поклонился и в спешке вышел из дворца. Каждое отточенное движение несло ненависть этому миру.***
Гермополь
В этот момент в проем высунулся кудрявый Исман. Он тряхнул головой, сбрасывая завитки со лба. — Эва, ты в порядке? — озабоченно спросил юноша. — Услышал твой голос, решил заглянуть. Эти слова предназначались и Реммао. Исман в упор взглянул на мужчину, и наставник, к своему огромному разочарованию, поднялся с места и вынужденно покинул комнату. Эва улыбнулась. Исман всегда появлялся в нужный момент. С родным человеком она чувствовала себя в своей тарелке. Парень опустился рядом, мускусный аромат коснулся ее обоняния. Он пах совершенно по-другому, не как эпистат, но очень вкусно. — Наконец-то я снова вижу улыбку на твоем лице, маленькая Эвтида, — рассмеялся Исман. Глаза парня, похожие на переспелые виноградины, сверкнули в полуосвещенной комнате, а полные губы, налитые кровью, вытянулись в линию. На лице показались ямочки. — Реммао досаждал своими вопросами? Верно? Эва кивнула. Исман взглянул на нее, слегка обводя взглядом контуры женской фигуры. Под этой простыней находилось красивое нагое тело, недоступное многим. Эва отказывала всем мужчинам, которые попадали в ее окружение. Исман живо переместил смущенный взгляд на ее худую руку и взял в свою ладонь, слегка поглаживая. — Можно? — Конечно, — ответила Эва. Ты даже не подозреваешь, что чувствую я, когда нахожусь рядом, — подумал Исман. Каждое неловкое движение говорило о том, что он ощущал перед этой девушкой. Эва не обращала на это внимания, как многие девушки, которые до последнего или до первой причины считают, что такие люди для них друзья. — Я потеряла счет времени. Потеряла себя, — сказала Эва, ее мысли витали не в этой комнате, а где-то за ее пределами. Глаза метались по потолку в поисках чего-то особенного. Исман продолжал поглаживать нежные пальцы как ни в чем не бывало, он вновь взялся за старое - обозревание Эвы. Все это время он усердно старался не смотреть на ту, которая была вне зоны досягаемости. Янтарь, вкрапленный в девичью радужку, вызывал теплые воспоминания о детстве и лете в Египте, а губы, вытянувшиеся в ехидную улыбку, что-то снова придумывали сказать. Эва, то ли почувствовав, то ли нарочно, перевела взгляд на Исмана, полный отчаяния. — Нам надо поговорить, Эва, — серьезно сказал парень, пряча все эмоции и чувства в потаенные уголки памяти. — Эва, я хочу предостеречь тебя. Послушай хотя бы меня. Послушай, потому что твоя жизнь зависит от другого человека. Мы все знаем, что тебя видел эпистат, — в это время лицо Эвы потемнело. — Обходи его стороной. Умоляю. Эпистата тяжело обмануть. Он знает тебя, он знает, кто ты. Эва выдернула руку. Сердце сжалось от боли. Один удар, второй. Тук-тук-тук. Нет, она не заплачет. Нет, она не оставит его в покое. Даже пусть большими усилиями, но она увидит его еще раз, чего бы это не стоило. Эва отвернулась, обиделась, как маленький ребенок. — Прости. — Все хорошо, я понимаю, — ответил юноша, но его сердце сжималось также. Эва не представляла, что в эту минуту своими думами об одном она разбивала сердце другому. Под пеленой детства она слепо верила, что Исман всего лишь друг и брат. Исман не питал надежд, он все время тратил на учебу и думал о том, как стать настоящим лекарем. Но даже в таком возрасте пришлось опекать Эву, которую он не рассчитывал увидеть или увидеть мельком. Эва была красавицей, он не видел подобных ей, стройных и изящных, как статуэтка. Увидев ее в другом свете, Исман как будто заново переродился. Чувства, казавшиеся временными, снова вознеслись на седьмое небо. Горя желанием хоть как-то заставить Эву опомниться, Исман сказал: — Если тебя это остановит, говорят, фиванская принцесса Аида выходит замуж, а ее руку и сердце просил сам эпистат.