Кафедра спиритизма и оккультных коммуникаций

...Это была их первая научная конференция. Не то, чтобы Иван Васильевич и Катерина Васильевна Тереховы за весь бакалавриат нигде и ни разу не выступали с докладами - на кафедре Францева такое в принципе было невозможно. Многие его коллеги видели необходимость в подаче только тех дисциплин, что помогут курсантам в непосредственной службе и управлении судами. Однако Иван Иваныч искренне верил в то, что невозможно по-настоящему любить и, что главное, ценить свое дело без знаний об опыте всех, кто был до тебя, о том, с чем им приходилось сталкиваться и, вероятно, в какой-то мере придется столкнуться новым полярникам. Поэтому он уделял так много времени истории, этнографии и прочим гуманитарным дисциплинам, которые другие преподаватели считали – если сказать тактично, прикладными, если грубее, бесполезными. Тем не менее, именно вокруг Ивана Иваныча сформировался довольно обширный круг заинтересованных студентов и аспирантов, которых можно было с чистой совестью назвать представителями «научной школы Францева». И, совершенно внезапно для администрации академии и назло некоторым злопыхателям, эта самая школа начала неплохо показывать себя на научных мероприятиях разного калибра, начиная от внутриуниверситетских «междусобойчиков» и заканчивая вполне крупными конференциями с участием специалистов не только со всей страны, но и из-за рубежа. Именно выпускники кафедры Францева в дальнейшем завоёвывали репутацию не только высококвалифицированных гидрографов, геодезистов и специалистов по управлению судами – но и перспективных научных сотрудников. Собственно, именно на кафедре Францева был самый высокий процент написанных статей и защищенных диссертаций, что нехило так поднимало рейтинг вроде как больше технического вуза и приносило иногда неожиданные, но полезные знакомства. Правда, иногда этим пользовались недоброжелатели из администрации и затыкали дыры в отчётах деятельностью Францева и подопечных его кафедры. Но тот ввиду своей доброты и знаменитого альтруизма не считал нужным как-либо переживать по этому поводу, а тем более устраивать разборки. Арктический факультет всегда славился тем, что его сотрудники и студенты, как ледоколы, шли вперед, видя цель и не видя препятствий. Такими же были Ваня и Катя Тереховы. Правда, в подготовке к достижению своей новой цели они и подумать не могли, какие именно препятствия они соберутся преодолевать. Ни для кого из тех, кто был близок с ребятами, не было секретом, что послужило причиной выбора их будущей профессии. Безусловно, Катя и Ваня еще с детства начали мечтать о море и кораблях благодаря рассказам покойного отца и его друга - Фёдора Родионыча Крозенко, с которым Василий Терехов вместе служил и в акватории Кольского полуострова, и ходил у берегов Камчатки и Сахалина. Но грезить именно холодными морями ребята стали после того, как однажды ещё один добрый папин знакомый, настоящий капитан, презентовал им огромную энциклопедию «100 великих морских экспедиций», которая стала для Тереховых-младших настольной книгой на долгие годы. Этим капитаном был не кто иной, как Иван Иваныч Францев. Который, как искренне потом считал тогда еще десятилетний Ваня Терехов, был почему-то очень похож на сэра Джона Франклина. Да, среди множества трагических историй о различных мореплаваниях на Катю с Ваней произвела неизгладимое впечатление именно история о том, как британские корабли «Террор» и «Эребус» отправились на поиски Северо-Западного прохода и сгинули в вечной мерзлоте вместе со всей командой. Судьба более сотни человек оставалась неизвестной по сей день, велось множество споров, и это не могло не завораживать детский ум и фантазию. Но более всего, конечно, Катю и Ваню будоражили те факты, что были известны досконально. Если бы кто-то спросил младших Тереховых о главном страхе детства, то вместо заставки телекомпании «ВИД» или страхолюдных кукол из сатирической передачи они бы вспомнили картинку всё из той же энциклопедии. На ней была яркая фотография поистине жуткого, гротескного трупа, вмёрзшего в лед. При первом ознакомлении с книгой Ваня и Катя тогда переглянулись и быстро перелистнули зловещую страницу, но потом, втихаря друг от друга, возвращались туда и с интересом всматривались в черты ледяной мумии. По иронии судьбы, именно этот мертвец и стал «зерном», из которого вырос колоссальный интерес. Он воплощался в поглощении различной информации на любую около-арктическую тему, в расспросах отца и товарища Крозенко, которые были готовы вешаться от обилия «почему» в свою сторону, и даже в детских играх. Стоило Тереховым попасть на любимую дачу, они тут же начинали бороздить просторы участка, по очереди катая друг друга в тачке, которую они, разумеется, обозвали «Террором». Вот так, спустя время, детский интерес перерос в страсть не только к конкретному историческому событию, но и к чему-то большему. Ваню больше увлекала техническая сторона вопроса: инженерные системы кораблей, изобретение и использование паровых двигателей в судоходстве, да и вообще кораблестроение в целом. Он перештудировал огромное количество книг из отцовской библиотеки, а уж моделей кораблей, собранных в четыре руки с Фёдором Родионычем, было не счесть. Увы, к тому моменту, как Ваня дорос до сборки миниатюр, Василий Терехов уже страдал от алкогольного тремора и не мог составить сыну достойную компанию. В то время как Ваня искал вдохновение в «Терроре» и «Эребусе», Катя находила его в людях, что служили на их бортах. Довольно скоро та самая мумия с картинки перестала быть для ребят просто мумией. Жуткий, но любопытный «артефакт» обрел для них имя - которое, к слову, у него всегда было. В конце концов, мог ли подумать старший кочегар «Террора» Джон Торрингтон, что когда-нибудь его имя окажется в списке самых известных людей 1980-х по версии журнала People? К слову, этот занимательный факт Катя считала, мягко говоря, неуместным, а если не мягко - попросту кощунственным. В её воображении - как назло, очень богатом - вырисовывались щемящие душу картины того, как белобрысый парнишка вписывает свою фамилию в список добровольцев на борту «Террора» и наверняка мечтает прославить её в поистине героической экспедиции. Он не знал, да и не мог знать тогда, что его фамилия в один момент действительно станет знаменитой на весь мир. Вот только всё, что для этого оказалось необходимым - умереть в нужное время и в нужном месте. С другой стороны Катя понимала, что в каком-то смысле за Джона можно даже порадоваться. Во всяком случае он и его двое товарищей по несчастью не дожили до самых страшных событий и не испытали страданий куда более чудовищных. И именно благодаря тому, что у их сослуживцев ещё были силы и дух похоронить своих погибших с достоинством, история знает, кем были Джон Торрингтон, Джон Хартнелл и Уильям Брейн. Простые англичане, о которых вряд ли бы кто-то вспомнил, если б экспедиция с победой вернулась домой. Тем не менее, слава, которую обрели «ребята с острова Бичи», Кате казалась неправильной. Опять же, с одной стороны лучше так, чем никак. Вон, с остальной сотней людей вообще непонятно, что произошло. Точнее, уже понятно, но все равно найденные останки несоизмеримы с количеством пропавших без вести, а об идентификации и говорить нечего. У матросов с Бичи хотя бы остались их личности. Их имена. Их лица, в которые могут посмотреть потомки, и которые остались вполне узнаваемыми. Вот только за весь процесс изучения темы Катя поняла, что для большинства исследователей - ученых, простых любителей, а особенно - желтушных журналюг - нет ничего, кроме внешних черт этих лиц. Ужасающих масок смерти, на которые так падок зритель. Складывалось такое ощущение, что матросы с Бичи в один момент перестали быть людьми, которые жили, чувствовали, любили и умерли. Они превратились в любопытные артефакты, и это в лучшем случае. В худшем - чуть ли не в персонажей из крипипасты, на образах которых можно паразитировать и клепать футболки и мерч с отвратительным принтом, нарочито подчёркивая страшные посмертные искажения. И несмотря на то, что экспедиция Франклина оставила на острове Бичи три могилы, «доставалось» от потомков именно Торрингтону. И это не было чем-то удивительным. Именно у него невероятным образом сохранились голубые глаза, в которые всё ещё можно взглянуть спустя сотню лет. Кроме того, из-за наличия живых потомков на образах Джона Хартнелла и Уильяма Брейна паразитировать не получилось бы. А юный Торрингтон, казалось, был один во вселенной. Правда, уже учась на первом курсе, Катя случайно откопала целое исследование какого-то энтузиаста, который с предельно возможной точностью попытался восстановить биографию Торрингтона по крупицам, которые были собраны по различным британским архивам. Человек, который даже не являлся историком по профессии, провёл очень грамотное изыскание, до которого почему-то не додумались те, кто ни много ни мало специализировался на данной теме. В результате было выявлено очень много ранее неизвестных данных. Например, то, что на момент отплытия у Джона была старшая сестра Эстер: в отличие от брата, она прожила долгую жизнь с единственным мужем и родила нескольких детей. Однако, несмотря на этот факт, сведений о ныне живущих потомках Торрингтона не нашлось. Так что у тех, кто желал нажиться на страшилке про замёрзшего моряка, точно не было бы никаких проблем с правами на использование чужого образа и получением согласия от родственников. Как человек, желающий в один день назвать себя адекватным историком, Катя понимала: в своих собственных изысканиях она должна оставаться максимально непредвзятой и отстранённой. Именно поэтому в качестве объекта исследования она выбрала быт викторианских моряков, чтобы оставаться будто бы на грани: соприкасаться с интересующей личностью, но без особого риска перегнуть палку. Безусловно, изучать многострадальную экспедицию Франклина совсем без эмоций было в принципе невозможно. Но почему-то к образу несчастного Торрингтона брат и сестра Тереховы особенно прикипели. Хотя бы потому, что именно благодаря Джону они нащупали свой собственный «Северо-Западный проход» в жизни, по которому им безумно нравилось идти. Но для Кати образ бедного моряка невольно стал чем-то большим, чем путеводной звездой. Чем больше она о нем узнавала, тем чаще она думала о тех, кого он оставил на родном берегу. И, глядя на своего собственного брата, Катя не могла не думать о том, что должна была испытывать сестра Джона. Были ли они так близки, как она близка с Ванькой? Что могла чувствовать Эстер, отпуская брата в никуда? Ждала ли она его, готовясь к своей свадьбе? Когда осознала, что пора перестать ждать?.. ...Да и перестала ли? И чем старше становились они с Ваней, тем чаще Катя возвращалась к этим мыслям. Когда видела, в какое русло перетекают и без того напряженные отношения между братом и матерью. Когда наблюдала, как доселе открытый и общительный парень замыкается в себе, стремительно теряет старых друзей и не торопится знакомиться с новыми. И особенно когда однажды радостный Ванька торжественно объявил сестре о своем скором отбытии на первую в жизни вахту. На Сахалине. Тогда Кате еще подумалось, мол, «Северо-Западный проход, но с другого конца». И от этой мысли ей стало особенно тоскливо. Безусловно, она была очень рада за брата, который наконец начал потихоньку воплощать свои мечты о море. О холодном море, куда он так стремился убежать непонятно от чего и от кого. И чем больше Катя задумывалась об этом, тем чаще она вспоминала Джона. У которого были такие же светлые глаза, как и у её Ваньки. В попытках одолеть эти мысли, Катя окуналась в учебу так же рьяно, как и ее брательник. И грядущая крупная конференция в Кунсткамере пришлась как нельзя кстати.