Кафедра спиритизма и оккультных коммуникаций

Тем временем, было непонятно, а как же относится к этим мистическим проявлениям начальство и планирует ли что-то предпринимать – потому что Иван Иваныч и Фёдор Родионыч ещё чаще других находились на потенциально опасной территории и не могли ну совсем ничего не замечать. Напрямую задавать вопрос было очень неловко, и никто не знал, на какой кривой козе подъехать к завкафедрой и его заместителю. Потому что напрямую выказывать свой страх мужественным и хладнокровным морякам, да к тому же критически мыслящим молодым учёным всё-таки стыдновато, не так ли? Вот они и делали вид, что всё в порядке вещей, однако у всех имелся свой запас прочности – оставалось гадать, кто же не выдержит первым. Некоторые ставили на Ходжаева, который пусть и слыл чемпионом по пятиборью, а оказался нервной ромашкой. Другие считали, что заявит о странностях Фицко – который изо всех сил держался, но замечалось невооружённым глазом, что он постоянно на взводе и страдает от гиперответственности, а недосып и академические стрессы могли-таки сделать своё дело. Но как бы отреагировали на это руководители?.. Крозенко всё так же, по крайней мере, внешне оставался самым невозмутимым. Пока утром, придя на работу, не обнаружил засунутым между своими папками подгнивший картофельный клубень – ну опять же, откуда, как, почему?! - Какого хера, - сквозь зубы проворчал он, - первое апреля давно миновало. И вот, матерясь и вытирая корнеплодную жижу со стола, Родионыч лихорадочно соображал, и лицо у него становилось всё злее. Он всё ещё не верил во вмешательство потусторонних сил и назначил виновником – опять же, недоказанным – кое-кого посюстороннего и весьма противного. Да, всё того же Хижняка. Потому что обида у этого парниши явно была, это раз, он был заводилой весьма сомнительных субчиков, это два, а ради его пранков они бы и ключ могли стащить и дубликат сделать. А ещё ему было известно о насмешливых ассоциациях между белорусами и «бульбой», это три. Да тут могла быть и отсылка к внешности Крозенко: как говорится, нос картошкой – сам картошка; хотя это был момент спорный, ведь нос у Родионыча был не классический картошечный... Бесспорным было одно – пристрастие вышеупомянутого Хижняка к сомнительным шуткам и вызывающему поведению. Он обожал абсолютно всратую андеграундную группу «слушай экзорцист», в текстах которой была явная фиксация на наркотиках, насилии и ножах – причём не стеснялся врубать это с телефона на всю аудиторию; называл себя почётным гражданином Расчленинграда; наконец, на первое апреля засунул тухлое яйцо за обшивку батареи – и уже послезавтра вонь на лекции стояла неимоверная, так что занятие пришлось отменить, искать новую аудиторию, а потом бегать высуня язык в поисках источника «газовой атаки». Тогда Родионычу настучал Ивин – он намекнул на «подозрительную активность» Хижняка и его дружков. Но так расплывчато намекнул, что Крозенко не выдержал: - Чё они там, оргию устроили, что ли? Ваня покраснел как рак, опустил очи долу и промямлил, что чего-то они там копались в районе батарей. Всех подозреваемых – Хижняка, Озерова, Гибадуллина, Пильщикова – вызвали на ковёр, но допрос и угрозы ничего не дали: камер-то в аудиториях не было, они стояли только в коридорах. И, как в рыжеватые усишки и иисусью бородку пробормотал Хижняк, «нету тела – нету дела». Родионычу только и оставалось посмотреть ему в глаза тяжёлым взглядом и прорычать: - А вы у меня на карандаше. Готовьтесь к летней сессии, морально и физически. Нерадивый курсант тоже положил очередное «притеснение» в копилку своей обидки, но кого это на тот момент заботило? Между тем, стоит сказать, и Крозенко в самом деле только притворялся невидящим и неслышащим – а сам наблюдал. А однажды даже поддался на провокацию: в очередной раз корпел над проверкой сырых диссеров и, заслышав тихий чих в углу, пробормотал: - Да шоб ты там был здоров, заколебал уже... Как ни странно, а лояльнее всего к паранормальным явлениям относился как раз-таки Иван Иваныч. Он шутливо объявил: - Что ж, похоже, у нас на кафедре завёлся домовой. - Или бесы, - мрачно проронил Ивин себе под нос, копаясь со сканером, который в очередной раз сделал снимок пустоты. Неизвестная сущность сначала ограничивалась более-менее традиционными проявлениями – не хватало разве что звона цепей, как в «Кентервильском привидении» - а теперь заинтересовалась техникой. Как будто понаблюдала за присутствующими и их трудами и теперь задалась вопросом: «Любопытно, а что это здесь за приспособления? Почему люди не мыслят своего существования без них? Что эти аппараты делают и как вообще работают?» Поэтому с некоторых пор сами включались и выключались то компьютеры, то принтеры, то сканеры. А то и старенький радиоприёмник, стоящий на подоконнике и во время оно притащенный из гаража Крозенко – «семьдесят шестого года, между прочим, а до сих пор хорошо ловит». Некая тварь явно относилась к эпохе более ранней, чем те, что нынче тиражировались в книгах в жанре «магический реализм» и «городское фэнтези» - и хотя бы в программы на компах не лезла и не запускала вирусы. И на том спасибо. Не хватало ещё восстания машин. Хорошо, что у призрака хватало соображения только на «вкл.-выкл.» и перепутывание проводов – которые, быть может, он старался иногда и распутать, как морские канаты, вот только включал всё не в привычные гнёзда. А Францев неприятно удивил аспиранта Ивина, пожав плечами: - Ну, а что сразу «бесы»? – Можно было только гадать, он говорит искренне или притворяется. – Многое есть на свете, чего мы не понимаем, а оно существует. И в этом тоже, наверное, какой-то Божий промысел. А взаимодействия с этими явлениями – своеобразное испытание. Но ведь этот наш... кто он там? Или она? Вроде ничего плохого не делает. Так, шалит немного, как мальчонка любопытный, да за нами наблюдает. А в этом безобразии даже есть какое-то разнообразие, - усмехнулся он игре слов, - старинное такое. Вот наши предки к такому были привычны. А мы с вами нет, вот и нервничаем. - Прям домовёнок Кузя из мультика, - хмыкнул Фицко, вертевшийся рядом. - Кузя или не Кузя, кто его знает, он нам свои ФИО пока не сообщал. Как ни странно, но этой шуткой Иваныч хоть немного разрядил атмосферу, и все присутствующие несмело улыбнулись. И в тот вечер, уходя домой, он даже оставил предполагаемому домовёнку угощение на подоконнике – чашку свежезаваренного чая и конфету. Кто бы мог ожидать этого от вроде бы консервативного Францева? Хотя завкафедрой предпочёл сделать вид, что просто отвлёкся и по чисто пенсионерской рассеянности забыл о задуманном «на посошок» чаепитии. Назавтра же он проявил рассеянность неподдельную. Пришёл на кафедру раньше всех, ни свет ни заря, и сначала почти что обрадовался, потому что эксперимент удался: чашка была пуста, а конфета исчезла. Конечно, было бы более захватывающе обнаружить на подоконнике или в урне фантик, но вещдоки отсутствовали. Тут же в кабинет ввалился привычно помятый и смурной с утра Крозенко – неясно было, спал ли он когда-нибудь нормально и употреблял ли вечером хоть какие-то невинные напитки, в противоположность «винным». Они перекинулись словом и приступили к утреннему ритуалу: зазвенели чашки-ложки, заклокотал чайник, Иваныч уже в предвкушении полез в пакет с домашней снедью и очень огорчился: он в суете забыл свежеиспечённые супругой сочники с творогом, которыми он думал угощал всех желающих. Вот Женя раздосадуется, думал Иваныч, ещё и шпилек с её стороны не оберёшься. А главное, вздыхал он, придётся пить пустой чай. Запасы сладостей в тумбочке, как назло, как раз подошли к концу, а просить у Родионыча было без толку – он шарашил лютый чифир всего лишь с двойной дозой сахара. «Эх, может, хоть пару кусочков сахарку попросить...» - вздыхал Францев, заваривая в чашке свой любимый и презираемый Крозенко дарджиллинг. И тут же вздрогнул: в плечо ему резко толкнулось и отскочило что-то маленькое – в школе в его детские годы так швырялись ластиками. Иваныч, как в замедленной съёмке, обернулся и начал обшаривать взглядом помещение. Родионыч, всё такой же сонный и угрюмый, бренчал в пол-литровой чашке, гоняя восемь пакетиков – и он проговорил: - Слышь, Иваныч, кажись, тебе закусь подогнали из ниоткуда. Во, обернись. На полу. Францев проследовал за взглядом коллеги и всмотрелся – это была та самая, легендарная конфета «Мишка на Севере». Которую Иваныч и оставил вчера вечером. Повисла немая сцена. После её окончания и уже привычных попыток невозмутимости Фёдор Родионыч покачал головой: - Не, Вань. Тут реально фигня какая-то творится, кто-то или что-то есть. Я видел, как тебе из космоса прилетело. Конфету-то будешь? - Буду, - заявил Иваныч. – Моя она, в конце концов, сам вчера оставил. - А ты уверен? Что это не какая-то там «антиматерия»? А то подмены, они такие... Ты знаешь, о чём я говорю. Францев вздохнул. Потому что в своё время Крозенко прожужжал ему уши всеми этими темами славянской мистики, знахарства и Бог знает, чего ещё – притом подчёркивал, что узнал основное от своей бабки Марыси, которая была сельской учительницей из-под Баранович, этнографом-любителем, но по совместительству ещё и ведьмой. - Я на свой страх и риск, - задиристо сказал Иваныч. - Ой, как обычно. Валяй, - протянул Родионыч. Он ещё недостаточно проснулся, чтобы надлежащим образом беспокоиться за начальника. Но ничего не произошло, Францев был жив-здоров по крайней мере сегодня, а утреннее чаепитие было почти спасено. А потом ещё припёрся Дима Фицко со своим фитнес-печеньем из овсяных хлопьев и восточными сухофруктами, так что жить было можно.