Кафедра спиритизма и оккультных коммуникаций

Послушав рассказ Ивина, Никольский про себя отметил: «Нет, ну это некрасиво, радоваться чужим проблемам», - однако вздохнул с облегчением. Значит, не у одного него едет крыша. А скорее, никуда и не едет, а вправду происходит что-то необъяснимое. - Знаете что, Иван, - доверительно проговорил Никольский, - у меня тут тоже есть кое-какие наблюдения. Это случайно вышло. Я здесь бываю эпизодически. Но вот заходил на днях, и что-то очень похожее видел и слышал. Так вот, я с вами сейчас поделюсь, не возражаете? А вы тоже меня информируйте, если что. Идёт? Ивин с готовностью кивнул: - Идёт. А что там у вас, Геннадий Валерьич? Следующие несколько минут они тусовались у кулера в конце коридора, обсуждали паранормальный опыт, и каждый из них был рад, что не одинок. И не только у них присутствовало некое исследовательское единение. Поползли слухи – каждый участник странных событий вроде бы и стыдился делиться впечатлениями, а вроде бы жаждал это сделать, и к моменту визита Никольского если не вся академия, то их кафедра просто стояла на ушах. Чего стоили показания Григория Горского, которому, как и Фицко, покровительствовал Францев. Казалось, Иван Иваныч собрал под своим крылом молодых людей, максимально не похожих на него самого: бывших военных, которые вдруг решили удариться в академизм. И они не стали бы врать забавы ради. Горский по обыкновению договорился с охраной и остался допоздна, шлифуя статью для международного журнала о полярных исследованиях – и тоже услышал громкие шаги и дёрганье двери. Григорий, как и Дима Фицко, не был склонен ни к суевериям, ни к экзальтации и лишней впечатлительности. Но ведь физические явления не проигнорируешь? А дверь открылась нараспашку, хотя сквозняка не было. Горский по рефлексу вскочил, выглянул в коридор – там, естественно, никого не оказалось. Григорий был растерян. В случае чего, он мог бы насовать потенциальному противнику по самое никуда, не зря они вместе с Фицко и ещё одним аспирантом, Германом Левицким, регулярно тренировались по выходным, отрабатывая приёмы рукопашного боя, чтоб не терять квалификации. Но неприятель просто-напросто отсутствовал. Горский хмыкнул и решил доковырять статью, раз уже взялся. И тут, как и в случае Никольского, совсем рядом с ним послышался кашель. Правда, не резкий, не взахлёб, а этакое деликатное покашливание, словно деликатный намёк: «А не пора ли вам, товарищ, домой?». Григорий обернулся – безрезультатно – выпрямил вмиг закаменевшую спину, попытался дальше работать, но всё-таки посмотрел на часы и решил: таки пора. Фицко и Левицкий, тем временем, заметили, что их трогали за волосы. Не дёргали, но будто пытались провести кончиком пальцев или дули. Теоретически, интерес мог быть оправдан – оба аспиранта слыли модниками и могли бы сниматься в рекламе шампуня, а Левицкий ещё и красился в шикарный графитовый оттенок. Также теоретически можно было предполагать, что эти двое, оставаясь наедине, друг над другом прикалывались. А ещё у них были смежные темы диссертаций: подумаешь, стоял у друга за плечом, наклонился, неосторожно задел или дохнул – если б такое не происходило, когда они находились в разных углах кабинета. И ещё одна нестыковка: их элегантность и неразлучность провоцировали всякие интересные мысли, но – увы и ах, эти парни просто любили эстетику, а на деле являлись традиционными и «скучными» донельзя и любили барышень, а не друг друга. Хотя хулигански поиграть на публику им иногда нравилось. Да и сейчас они предпочитали всё перевести в плосковатые, но безотказные шуточки: - Ой, опять меня трогаешь! - Ну, не выдумывай! - Всю концентрацию мне сбил, уйди, противный! - Никто тебя не трогал, кому ты нужен! - Да? Вот это номер, и всё-таки и тебе не нужен? Обалдеть! - Ну, дорогушечка, ты всё не так понял... - А как это понимать? Деланно-озорное настроение схлынуло мигом. Фицко и Левицкий посмотрели друг на друга с беспокойством, которое скрывать становилось всё сложнее. - Слышь, Гер, - пробормотал Дима, - тут явно что-то творится, я от других слышал и сам видел. Если б ты чаще тут бывал, то... - Да нет, до меня тоже дошло, болтают тут всякое, - сдержанно вздохнул Левицкий. – И вроде как не зря. А что-то, ну, конкретно плохое происходило? - Да пока типа нет. Хотя вот Ивину по башке папкой прилетело, вот такущая ссадина. Герман хмыкнул. Он считал, что грех не потроллить этого православного чудика, но даже троллинг должен иметь пределы, а членовредительство – это уже явно лишнее. - Чё делать будем? - А что предлагаешь? - Да ничё пока. Я даже не знаю, командирам нашим говорить или нет. Посчитают ещё какими-то дебилами. Тут уже Фицко сцепил руки на груди и вздохнул. Он-то как раз в компании «командира» и явился одним из первых свидетелей аномальщины. А вчера хотел сделать в кабинете селфи и подписать его как-нибудь душевно наподобие «На родной кафедре» и запостить – так вот, в некоторых местах на фото за его спиной образовывалась тень, которой там по законам освещения в принципе быть не могло. Фицко неплохо рисовал и знал некоторые фишки – достаточно, чтобы рассудить о качестве и естественности изображения. Сигналы поступали от совершенно разных людей, и оставлять их без внимания было невозможно. Подходя к проклятому кабинету, все напрягались, подбирались и нервно сглатывали – а находясь внутри, дёргались от уже любого звука или шороха. Так, однажды аспирант Ходжаев аж подскочил на месте с криком: - Ай, блина! - Тьфу ты, Господи, Жора! – всплеснул руками Ваня Ивин и еле выдохнул: – Решил сам нас тут попугать?! Имей хоть не смелость, так совесть! Фенибут купи попей. - Сам попей, - огрызнулся Ходжаев. - Да нам тут всем не помешает, - пожал плечами Ивин. И они оба уставились на виновника «истерики»: совсем недавно, шестнадцатого числа, были всеобщие посиделки по поводу дня рождения Ивана Иваныча – возле мусорки стояла большая, чуть смятая пластиковая коробка из-под торта, вот она-то и хрустнула. И всё бы ничего, но... кто знает, кто или что могло на неё надавить? С другой стороны – а кто отменял силы физики, из-за которых пластик мог обратно распрямиться? Это уже начинало напоминать паранойю. Опять же, всеобщую. В последующие пару дней после шестнадцатого участники «сладкого стола» обменивались смущёнными признаниями: то тому, то другому казалось, что за ними наблюдают и что кто-то ходит за спинами – правда, абсолютно бесшумно. Как будто чтоб не испортить праздник. Или... добавить саспенса? При всём при этом, казалось, одному лишь человеку глубоко начхать – Фёдору Родионычу Крозенко. Оставалось гадать, то ли он реально не обращает внимания на происходящее, то ли усиленно демонстрирует, что некоторые анатомические части у него из бронированной стали. Хотя его старинный друг Дмитрий Ростов не раз это подтверждал, говоря, что Крозенко сохраняет самообладание там, где другого уже кондратий бы хватил от ужаса. Ростов смеялся: - Да Федя полностью отмороженный! Официально. Не зря в Антарктиде тусил. Но невозмутимость Родионыча всё-таки не поднимала боевой дух, и обстановка на кафедре царила нервозная. Как-то раз ближе к вечеру в кабинете находились Крозенко и Тимур Джапаридзе, его любимый аспирант. Тут стоит отметить, что Тимур пока был не в курсе паранормальных явлений, потому что появлялся в академии реже остальных по семейным обстоятельствам: у него была жена и маленькая дочка. Да ещё и мать с проблемным здоровьем: после тяжёлой операции она на приличное такое время пристрастилась к опиатам, но в один момент сумела героически собрать волю в кулак, при поддержке родных переломаться и слезть с «хмурого». Однако нанесённого урона никто не отменял, и болячек у неё поприбавилось. И при всём при этом Джапаридзе казался неунывающим и семижильным, а научная работа у него не страдала, хотя написание диссертации продвигалось гораздо медленнее, чем у его товарищей. Но уж явно побыстрее, чем у Ростова-младшего, подбадривал его Родионыч. Он вообще говорил, что у Тимура и имя идеально-пионерское, и весь набор пионерских качеств, как то: ответственность, смелость, отзывчивость, и пятое, и десятое. Фёдор Родионыч не переставал хвалить Джапаридзе и наедине, и публично – и того, добродушно посмеиваясь, называли «сыночка-корзиночка». Но именно по-доброму, ибо подлизаться к Крозенко было невозможно. Однажды это попытался сделать один скользкий тип из курсантов, по имени Корней Хижняк. Он долго похвалялся, что зам завкафедрой приятно удивлён, что он тоже белорус, и что однажды Крозенко его даже прямо на кафедре угощал своим фирменным кофе по-ирландски из термоса. Но это не помогло. Крозенко смотрел исключительно на успеваемость и трудолюбие. И если на первое Хижняк был в принципе способен, имея хорошие мозги, то вторым не отличался. Его уже раза два ловили на списывании – а мог бы и выучить! Да и мозги его были заточены как-то криво, он как будто пришёл на учиться, а стать звездой неформальной тусовки. Короче, он был, что называется, мутный тип. Зато Тимур был «чёткий пацан» и как помощник преподавателя просто незаменимый, что бы от него ни требовалось: или помочь по учебной части, или отвезти начальника домой с корпоратива и уложить спать. А ещё он был не робкого десятка – поэтому уж он-то точно был не склонен к преувеличениям. Тем временем, тому же Никольскому Джапаридзе рассказывал: - Сидим мы, значит, с Фёдором Родионычем, да? И тут такие странные звуки со стороны батареи послышались! Ну, вы ж знаете, она у нас таким коробом зашита, там места дофига. Было такое ощущение, что там кто-то прячется и на нас сквозь дырки глядит – и это точно не мышь, не крыса. - А что за звуки были? – осведомился Геннадий. Сначала они показались более-менее привычными – скрежет, будто бы журчание, так что Крозенко проворчал: - Вот собаки, они что, уже отопление отключают? Рано же! Говорили, в начале мая отключат! Мне-то всё равно, но надо ж совесть иметь... Потом раздался стук и грохот. Родионыч по-прежнему и глазом не моргал. - Железный какой-то человек, - сказал Тимур Никольскому. – А ведь звуки были совсем не «коммунальные» - такое ощущение, что там кто-то... кочергой шуровал, что ли? Да, реально, потом ещё такой тихий перестук, будто этот кто-то своей кочерёжкой все рёбра батареи пересчитал. И опять. И снова. Взад-вперёд. А Родионычу хоть бы хны! А-а! – осенило Тимура. – Он же тогда как раз наушники воткнул, какие-то голосовые из чата слушал. А то бы мог и насторожиться. А так... справедливости ради, пока никому конкретного ущерба не нанесено – ну, Ивинская ссадина не в счёт. И всё равно не по себе. На это Никольский кивал: согласно и с облегчением – потому что снова выяснялось, что это не у него окончательно потекла крыша. А, вероятно, у местных потусторонних сущностей.