Гермес и Терпсихора

Неспешно шел по Москве, вдыхая воздух любимого города. Нигде не мог представить себя так уютно, как в столице России. Здесь был его дом. С двенадцати лет Нико Цискаридзе жил под аурой кремлевских звезд. И во время дефицита восьмидесятых, и во время бардака 90-х, и в благополучие двухтысячных, и дальше бы жил в Москве, но отправили служить под низкое питерское небо, терпит. В Москве было все: его привычки, редкие друзья, воспоминания. Воспоминания - самое главное. Может, не все из них были хороши и приятны, но все - его. Смотрел сегодня на Кринецкого, а вспоминал свои годы учебы. Интересно, у мальчика Сережи добрые отношения с одноклассниками? Наверное, добрые, ведь он самый обычный парень. У Коли отношения были сложные, не нравился слишком одаренный богом грузинский мальчишка тем, кто учился в одной параллели. Талантливые не нравятся и злят. Сначала родителей, а те уж научают детей. С парнями и не сдружился. С девочками было легче. Лучшие его друзья - девчонки. Так и осталось. Не ропщет. Даже на то, что остался им всем только другом, хотя ведь не со всеми хотел лишь дружить! Однажды, очень давно, светленькая до зефирности девочка, не пожелавшая когда-то даже танцевать с уродцем Нико, просила его о совместной партии, и он отказал. Но были и другие непожелавшие, с которыми слились в братски-сестринскую дружбу. Николай понял и принял, что красивым может быть только на сцене. В остальное время - слишком большой рот, слишком торчат уши, слишком крупный отцовский нос. Он, вообще, был похож на отца, как оказалось. На человека, с которым все годы до своего отъезда чуть не ежедневно здоровался в подъезде и понятия не имел, что его сын. Знал плохо, но кое-чем восхищался, например, беглым французским. Сколько не пытался учить, сколько ни бывал во Франции, а так не заговорит никогда, как говорил мужчина, давший ему жизнь. Впрочем, в его жизни ведь многого не будет никогда в силу того, какая у него была жизнь, как он ее сложил, что выбрал много-много мгновений назад. Вот семьи уже, кажется, и не будет. Детей кровных, стало быть, тоже. Все же неправильно это - здороваться в подъезде с ребенком, которого ты создал, и делать вид, что вы никто друг другу. И та первая любовь, которая тебе плакала о несчастной влюбленности в другого - уже тоже не повторится. И уже нельзя будет склониться к мокрым от слез губам, чтобы поцеловать. А потом услышать удивленное: - Коля! Ты зачем?! И отпрянуть, чтобы сохранить дружбу. Еще бы не слышать после ее оправданий: - Ну, нет же! Нет! Ты очень хороший! Но… как друг. Он всегда дружил с девочками. В этом была своя польза. И никогда не дружил с теми, с кем танцевал. Работа слишком тяжелая, чтобы не возненавидеть партнершу, если были друзьями. Вышло, получается: с кем дружишь - те далеко. С кем рядом, те - не подруги, тем более не друзья. Семья у тебя сначала маленькая и с умолчаниями, а потом и вовсе никакой. Уживаешься с одиночеством, дающим свободу и умиротворение. Удивился собственным мыслям. С чего бы его в такую философию потянуло? Возраст что ли? Стал много думать обо всякой ерунде. Впервые большие философские размышления накатили во время отлежек по больницам после травмы, когда сепсис жрал ткани, надеясь выжрать жизнь. В то время долго думал о правильности собственного выбора и пути, по которому идет. Не в плане жизни вообще, а исключительно в профессиональном смысле. Тогда думал, что мог бы заниматься чем-то более полезным миру и более серьезным. Вот хоть бы врачом стал. Удивительная профессия, сродни колдовству. Человек, отнимающий у смерти живых. А Коля в это время падеде упражняет. Врач, правда, совершенно не одобрил порыв и покаяние большого танцора с большими проблемами. У врача было иное представление о красивой профессии: резать колени к таковым не относилось. К сорока годам таким манером стал Николай Максимович затворником и одиночкой по собственному выбору. Да и как не стать, когда ты нужен всем и всегда в качестве красивого антуража? С двадцати лет тебя зовут на всякие именины почетным гостем. Он видел таких людей расхристанными, что утерял к человечеству всякий пиетет. И это ведь он не загуливался никогда. Не уйдешь в гламурную жизнь с попойками и ночными гуляниями, когда у тебя спектакль каждый вечер и репетиция каждое утро. Пришел, раскланялся, посмотрел на нетрезвые рожи, поулыбался, снова раскланялся и ушел. Спать. Режим. С окончания балетной карьеры проповедовал вкусную еду, вкусную жизнь и одиночество уже вполне сознательное. Было очень хорошо. Спокойно. Чисто внутри, в душе. И упорядочено снаружи. Тем страннее, что сегодня ощутил себя неловким юнцом, жаждущим общества прекрасной… дамы? Дамы ли? Скорее человека. От того и позвал в ресторан. Думал, ей будет лестно. Давайте честно, обычно женщинам льстит, когда Николай приглашает их в ресторан. И чем более многолюдным был бы такой ресторан, тем интереснее его спутнице. В многолюдие никогда не водил, потому что ты станешь не личным, а всехним в толпе, но романтический ужин мог сообразить. Порадовало, что эта женщина тоже оберегала свое личное от чужих глаз. Пустой ресторан? В некотором смысле вполне аутентично, учитывая их корни. Миллион алых роз тоже ведь не немец подарил французской актрисске средней руки, а широкий творческий грузин. Внезапно представил глаза Этери, когда заведет в зал, где никого не будет, только двое их, он и она. И рисовалось, то удивление, а после довольный смех, то возмущение и недоверие. Второе почему-то сильнее. Они ведь даже не друзья, чтобы легко порадоваться такому жесту. Да и подумать может неправильно. Как неправильно, сказать не мог, потому что выходило, будто неправильно - это подумать про ухаживания. А сердцу казалось, что ухаживать-то и правильно. Без намеков на продолжение, для интересного вечера. Для того, чтобы смеялась и поправляла волосы, как сегодня. Женщины бывают очаровательны, когда совершенно расслабляются и забывают, что они что-то должны изображать, например, власть. Хотя, пожалуй, власть ей тоже шла. Особенно шла в тот момент, когда вышвырнула своего сопровождающего работать и осталась с Колей вдвоем, не считая мальчика Сережи. Очень красива этот момент была в ореоле власти. В душе он еще любовался ею и аурой, созданной их беседой, когда наткнулся на малоприятного заместителя,недовольного праздношатающимися балетными гостями. Вот ведь, столько лет прошло, а как не любили его представители собственного пола, так и не любят. А еще говорят, Цискаридзе - гей. В кого тут влюбиться, когда никто терпеть не может? Шутка вышла несколько грустной, да и неправдивой. Но в чем-то остроактуальной. За мыслями открыл новостную ленту и с удивлением прочитал про себя на первых полосах: “Николай Цискаридзе готовит ледовый балет. Новое шоу на первом, совмещает два главных достояния нашей культуры: фигурное катание и балет. Премьера назначена на сентябрь” Вот и началась жизнь их лицедейская. Продюсеры и пиарщики запустили прогрев аудитории. Теперь только держись. Вся желтуха всплывет над водой. Недовольно спрятал трубку. Итак настроение было не самым радужным, а тут и совсем испортилось.