Таверна

С виду хрупкое и ветхое двухэтажное здание находилось рядом с пляжем. Я вышла из трамвая, остановившись от прикосновения лёгкого бриза к моим волосам и телу. Как же хорошо! Я обернулась на остановку, где ещё стоял трамвай. За поездку он успел измениться внешне, став маленьким и более потрёпанным. Насколько же далеко меня занесло от прежней жизни! Неудивительно, что люди искали покой именно здесь. Матильда с каждой минутой выглядела радостнее и воодушевлённее. Синие волосы девочки развеивались по ветру. Она схватила меня за рукав платья и потянула в сторону таверны. — Пойдём! — сказала Матильда. И я шагнула навстречу чему-то совершенно новому и чарующему. Всё, что было со мной дальше, можно описать лишь как яркий сон. Мы только перешагнули порог таверны, а музыка, гул и непрерывный смех уже подхватили и куда- то понесли. Множество разнообразного народа сидело за столами, были танцующие. На эстраде из фиолетового тумана вырисовывалась фигура певицы. Я увидела необычной красоты девушку с потрясающей шляпой, рыжими прядями и руками, полностью украшенными кольцами. Не смотреть было невозможно: каждое её движение скользило по воздуху точно и грациозно, а полный трагизма голос, дрожа, пел на загадочном для меня языке. Непонятно откуда играла музыка. За движениями девушки следила не только я, потому что рядом остановилась Матильда и вытаращила глаза. Чуть поодаль от нас стояли пассажиры трамвая, но вид их стал совершенно иным. Бабушка с застывшей печалью в глазах расцвела, заулыбалась и будто помолодела. Другой мужчина чуть расстегнул свой пиджак и задорно шептался со стоящими поблизости людьми. Девушки в некрасивых платьях вытянулись, а кожа их засияла. Больше всего меня привлек один парень, на которого в трамвае не обратила никакого внимания. Он неожиданно появился, когда мы шли по песку к таверне. Его глаза выражали определённое беспокойство и, нервно блуждая, осматривали всё вокруг. Главную же странность выдавали стёртые в кровь руки: он всё пытался их спрятать в карманы, но периодически доставал, чтобы поправить кучерявые чёрные волосы. — Слушай, а кто это? — тихо спросила я Матильду, неловко кивнув в сторону чудака. — Мы не разглашаем данные о посетителях, — ответила Матильда и тут же добавила: — Ты лучше посмотри на мою сестру Нэнси на сцене, — она произнесла это с такой гордостью, что я быстро отвела взгляд от парня и внимательно посмотрела на девушку. Они были совсем друг на друга не похожи. Нэнси воплощала в себе всё прекрасное и аккуратное, а Матильда не дотягивала до такой красоты и изящества. На её лице прослеживалось много детского, и я ощущала, что рядом со мной стояла ещё маленькая девочка, находящаяся на пороге подросткового возраста, хотя во взгляде этой маленькой девочки было что-то от взрослого. Песня закончилась. Все восторженно зааплодировали, но громче всех хлопала Матильда. Я тоже пребывала в восхищении. — Красивая у тебя сестра… — Да, она необыкновенно прекрасна. Представление закончилось. Нэнси осмотрела зал, улыбаясь, и произнесла: — Добрый день, дамы и господа! Праздник только начинается, и вы вправе наслаждаться сегодняшним днём сколько влезет. Но, пожалуйста, не перестарайтесь, как в прошлый раз, — по залу прошлись смешки. — А сейчас выступит Виктор со своей миниатюрой. Встречайте! Все захлопали. — Ой, это может быть надолго. Пойдём найдём место. Матильда внимательно оглядела помещение, забитое людьми, но быстро нашла свободные местечки и так же быстро потянула к ним, а я старалась не отводить глаз от парня, чтобы не потерять его из виду. Проталкиваясь между разными гостями таверны, я всё ещё бросала на него быстрые взгляды, пока в один из моментов он не заметил, как я за ним слежу. — Ты поскромнее, — шепнула Матильда. — Виктор это не любит. Я резко отвернулась от него в сторону, делая вид, будто совсем не слежу, и крепко сжала в руках листки, совершенно позабыв, зачем их взяла, и как они могут понадобиться. Для чего нужна эта нить, связывающая с жизнью, от которой я умчалась? Мы сели за столик с левой стороны от сцены, и мне, наконец, удалось внимательнее изучить здание. Пространство было залито темнотой — только сцена светилась от лёгкого тумана. За барной стойкой красивый официант быстро обслуживал весёлых клиентов, и с каждой секундой они становились всё веселей. Разлеталось чувство раскрепощённости, смешанное с лёгкой радостью. А когда на сцену вошёл Виктор, от его походки, яркой одежды и бюретки меня накрыло ощущениями полной свободы и творческой мечтательности. Всё кружилось в зажигательном танце, пробуждающем из глубокого сна и самозабвения. Его красивые и благородные черты лица раскрасились светом от прожектора. Я внимательно смотрела Виктору в глаза, пока вокруг ничего не происходило. Он замер в неподвижности, а вместе с ним замер весь зал. Повисла тихая бесконечная радость, и Виктор словно пытался её поймать и продлить. Как же описать и передать эту радость? У неё не было проявлений в словах, но я наблюдала их в красноречивом выражении лица на сцене, в запахе свежего вина, ощущала в касаниях Матильды к моему плечу, слышала в каждом шорохе водоворота необычайно странной публики, а на губах у меня ещё оставался привкус морского бриза. Никогда не думала, что можно так хорошо передать радость каждыми видами чувств, хотя «актер» повис над нами в своём молчании. Внезапно и громко он сказал: — У кого-нибудь есть листки бумаги? Я резко дёрнулась, понимая, что вот он шанс избавиться от этих пустых листков, которые проделали со мной весь этот путь по таинственной причине. Бумага уже полностью помялась, но я без всякого смущения встала и подняла листки вверх. Виктор сразу увидел меня и улыбнулся. — Что за дивное создание! Принеси бумагу сюда! Я, оглушённая вниманием и пристальными взглядами, сумела пробраться к сцене и протянуть листки. Виктор тут же выхватил их и засмеялся. — Какой подарок! Спасибо! Можешь далеко не уходить, ты мне ещё понадобишься. После этого он внимательно посмотрел на мятую бумагу, видимо, пытаясь прочесть скрытую за белой пустотой историю. — «Мне хочется перестать жить в своём мире. Сегодня я целый день болезненно переносила своё существование. Нет человека, с кем я могла бы разделить одиночество. Я хочу влюбиться в того, кто находится за множество веков от меня. Кажется, должно быть на свете место, где мы могли бы с ним встретиться, но где-то не здесь и не во времени, когда я живу», — зачитал Виктор, а во всём зале образовалась ещё большая тишина. Я стояла, оцепенев, не отводя взгляда ни от Виктора, ни от бумаги. — «Я чувствую, что с моей любовью нас разделяют века, ведь о ней я только слышала песни и читала книги, где каждая строчка будто обращалась ко мне. Автор влюбился в читателя, а читатель влюбился в автора. Я хочу туда, где мы могли бы встретиться. И скоро я туда попаду». Виктор замолчал. На секунду в помещении воцарилась тишина, а я, точно парализованная, вглядываясь в бумагу, которую всё ещё держал Виктор. Мне привиделось, что из зала пропали люди, и в этой вечности есть только я, пустые листки с закравшимися на них пятнами света, а ещё какие-то неразборчивые призраки прошлой жизни, резко возникшие передо мной. Затем видения рассеялись, а я вновь ощутила пёструю толпу и услышала тихую, тоскливую музыку где-то вдали. Только сейчас я смогла обернуться в зал, из пустоты которого на меня посмотрели пронзительные глаза того самого человека. — Какая же у тебя поэтическая жизнь, Агата, — сказал Виктор. — Спасибо за откровения. Зрители похлопали, и представление пошло дальше своим чередом, словно ничего не произошло. Я вернулась к Матильде. Даже она совершенно не отреагировала на сказанное обо мне. Виктор начал читать ещё свои стихи, которые, как он сам поведал, ему приснились, но я всё меньше слушала и всё больше отдалялась в свои мысли, пока совсем не пропала. Меня разбудили звенящие колокольчики яркого цирка, занявшего сцену после Виктора. Каждая секунда наполнялась выразительностью, свободой и импровизацией. Друг за другом из зала спокойно выходили люди, что-то рассказывали, чем-то делились, а зрители охотно смеялись, но ещё охотнее плакали. В пятиминутных перерывах все собравшиеся толпились у бара, где из кранов текли древнейшие вины. — Матильда, я пойду на улицу, — сказала я, когда уже была не в состоянии воспринимать всё происходящее, потому что с каждым моментом шум становился сильнее, а люди в толпе менее различимы. Все они сливались для меня в одну весёлую и жирную массу. Когда я смотрела на людей в трамвае, то чувствовала одиночество и индивидуальность каждого, а теперь это смешалось в одну симфонию лёгкой радости, среди которой все просто растворялись. Я быстро выскочила за дверь, откуда мы и пришли. И, к моему удивлению, над морем висело то же самое солнце. Оно даже не шелохнулось. Глядя на него, я повторяла те слова, зачитанные вслух Виктором, и пыталась представить себя в период, когда ещё не лишилась памяти и жизни. Точно ли это была я? Что за пылкость чувств к чужаку из других времен? Глупая фантазия? Сны? Сумасшествие? Сентиментальность? Может, это вовсе не я, а только пустые слова, которые вообразил Виктор, чтобы развлечь публику? Тогда почему он похвалил меня за «откровения»? Голову теснило множество вопросов, но всё, что я пока могла — это фиксировать пустоту в душе, заполнявшуюся обрывками какого-то письма. Оно не касалось меня. Я не чувствовала связи с той Агатой, я не могла понять чувств и переживаний человека, писавшего эти странные строчки о любви и одиночестве. У меня были только трамвай, таверна, Матильда и тот безымянный незнакомец. Это весь мой мир, а моя оболочка или живая плоть осталась где-то вдали на трамвайной остановке. Я больше не думала ни о ней, ни о белых листах, которые забрал себе Виктор. Море любило солнце. Солнце любило море. А я любила этот миг. Под огненными лучами на горячем песке сидел тот самый человек из зала. Длинный плащ, черные волосы и высокие сапоги. Он был тёмным пятном на яркой картине. Море перед ним открывало однотипные просторы, ошеломляющие неизведанной глубиной. И теперь я подходила к воде не потому, что хотела ощутить бриз и прикосновение ветра к волосам, а потому, что мне хотелось поговорить с незнакомцем. Он манил своей неоднородностью и отдалённостью от происходящего — это же я увидела в Матильде, когда та всклочила в трамвай, но теперь девочка была в естественном для себя месте и выглядела счастливо. Вообще все посетители ощущали себя так, словно находились на своём месте. Конечно, я тоже вписывалась к ним, пока улыбалась и подыгрывала. Весёлость развеялась, когда до меня донёсся голос Агаты, наполнивший мыслями и неопределённостью. Что-то похожее я увидела и в этом человеке. Он был единственным гостем, который оставался вдалеке от безликой толпы. — Не люблю, когда так сзади подкрадываются, — не оборачиваясь, произнес он холодным и жалким голосом, будто бы тот доносился из глубин времён. — Простите… — я остановилась, пытаясь разыграть сценку, что подошла к морю по собственному желанию, но сама в это не верила и не могла заставить поверить его, как не могла начать разговор из-за недостатка слов. Я глядела на эту спину и не понимала, о чем нам говорить. Можно ли общаться с людьми, не имея совсем никакой общей памяти с ними? Внутри меня звучала пустота без эха. Я смотрела на море и в его тишине слышала себя. Оно же подобно нам. Мы все — бездонное море: на поверхность гладь, но никто даже не осознаёт происходящего за ней, в далёких глубинах. Я села на песок рядом. Не совсем впритык и не совсем отдельно. Мне хотелось помолчать вдвоём. Я аккуратно посмотрела на его лицо, освещённое солнцем. Глаза были завешаны серой пеленой, которая отдаляла незнакомца от мира. Он был где-то внутри себя, а вместо теплого и приятного присутствия веяло холодом, мраком и тоской. — Почему ты не веселишься со всеми? — сказала я вслух без уверенности, что парень примет мой запрос на беседу. Он хранил молчание, но недолго. — Мне не хочется, — просто ответил незнакомец. — Не люблю изображать весёлость, когда мне не весело. Не люблю разговаривать с людьми, с которыми не хочу. Не люблю, в общем, делать то, что считаю ненужным. — Но… — было нечего ответить. В действительности всё ровно так, как он и сказал. — Мне понравилось твоё письмо, Агата. — А мне оно не понравилось. Меня уже ничего не связывает с Агатой. Я свободна от чувств и воспоминаний. Во мне спит море, понимаешь? — Понимаю, ведь я такой же, как ты. Уже второй человек говорит о нашей с ним схожести. Мы все объединены незнанием самих себя. Видимо, всё, что осталось делать на обломках своей памяти — веселиться. Солнце молча глядело на море. Море спало крепким сном. Из таверны слышалась музыка. Трамвай уже умчался по своим делам, а у меня дел никаких не было. От этого факта я чувствовала себя счастливой и могла спокойно сидеть под солнцем рядом с человеком, похожим на меня, проникаясь общими неизвестностью и беспамятством. — Почему солнце даже не сдвинулось? Кажется, я прибыла сюда давным-давно… — задумалась вслух я. — Солнце можно просто сдуть, смотри, — полузнакомец улыбнулся мне и посмотрел наверх. Сжав губы трубочкой, он молча засвистел. Я с любопытством наблюдала за этим в полной уверенности, что он говорит несерьёзно или просто шутит, но через пару секунд солнце отодвинулось от нас и стало плоским. — Протяни ладонь вперед, — сказал он, и я послушалась. Маленький диск упал прямо мне в руку, оставаясь ещё слегка тёплым. Вместо него на небе засияла белая пропасть. Я посмотрела в эту пустоту и почувствовала, словно мир продырявлен, словно всё вокруг какое-то зыбкое, шаткое и вот-вот отправится в бездну, но страх, накатившийся на меня, рассеялся, как только стало темно. Кто- то нажал на кнопку выключателя, и образованную пустоту начали заслонять собой звёзды, выстраиваясь в необычные узоры. — Вот и твоя долгожданная ночь, — сказал он, будто само собой разумеющееся. — Как же красиво… — подтвердила я. Пространство погрузилось в ночное молчание и тишину. Слабо горящие фонари и море, ослеплённое звёздами — всё, что нас окружало. Из таверны ещё лилась музыка, но она больше не волновала. — Меня зовут Стефан, кстати, — представился парень, становясь мне ближе. — А… Матильда рассказывала, что ты ищешь себя. Это как? — Играю музыку и пытаюсь услышать свой голос из прошлого, который пока молчит, — он посмотрел на меня таким громким взглядом, что я в самом деле уловила исходящую от него музыку. Так вот из чего он соткан. — А ты выступаешь тут? — Нет, но я сыграю для всех, когда наконец себя услышу. Довольно часто мы стали встречаться на берегу моря, поглядывали на кусок солнца и погружались в собственные мысли. Эта общность произошла сама собой без каких-то договорённостей. Я могла узнавать о нём всё больше, хотя мы перекидывались только парой фраз в вечность. Стефан жил на втором этаже таверны и, часто запираясь в спальне, проваливался в собственную музыку. Парень не выступал, а просто играл для себя в одиночестве. Как он сам говорил: «Я засыпаю в окружении музыки и просыпаюсь сразу в ней». Больше Стефан ничего не делал, разве что оставался наедине с мыслями в постоянных поездках на трамвае. Он застрял в этом безвременье и не мог попасть назад. А посреди веселья, когда шум таверны начинал мешать, он надевал пальто и выходил на берег. Так делала и я, когда представления слишком наскучивали. Мне хотелось попасть в загадочный мир Стефана, понять и услышать его музыку, но он прятался и не впускал никого в свою комнату. Тем не менее, однажды он мне показал коллекцию Солнц, которые собирал в баночку. Только одно, сдутое в день нашего знакомства, он подарил мне, и я носила это солнце, как брошку. Стефан всегда был с грустными глазами и в помятом пальто. Я не ведала, о чём он страдал, но разделяла с ним эту абсолютную отстранённость. Лишь знала от Матильды, что когда-то он забрёл в таверну и очень долго не вылезал оттуда, пока не забыл полностью самого себя. И вот Стефан, без памяти, наполняя одиночество музыкой, пытается вернуть мгновения ушедших дней, но перед ним восходит только пустота и тишь. Потерянных душ, подобных ему, было ещё несколько. Все они жили в таверне, выступали, беспросветно пили, погружаясь в искусство и убегая от реальности. Ещё туда заглядывали чужаки, не совсем потерявшие прошлое. Они часто мелькали, накрывали нас своей волной воспоминаний и вновь рассеивались, уезжая. Из-за этого в таверне всегда было шумно и что-то происходило. Приезжали одни, уезжали другие. Нэнси каждый раз находилась внутри, распространяя свою энергию на всех, а вот Матильда долгие кутежи не выдерживала, и, сорвавшись, отправлялась на трамвае в неизвестном направлении. К счастью, помимо Матильды имелись и другие официантки — обученные девушки, которые умели красиво улыбаться, петь и смеяться. Они были пусты, но внешне прекрасны. Кроме того, в баре постоянно работал один и тот же молчаливый человек. Без колебаний он выслушивал поток слов от посетителей, вбирал в себя их невнятные рассказы и жалобы на жизнь вперемешку с анекдотами, но хранил эти истории внутри, ни с кем не делясь.