the cure

      Хани Лемон двадцать семь.       Хани Лемон нервно меряет шагами широкий холл особняка, до боли кусая нижнюю губу.       Грудную клетку Хани под просторной домашней футболкой стягивает плотный бандаж из намотанного в десять слоев эластичного бинта.       Обломок бетонной плиты, из-под которого ее две недели назад не без помощи Бэймакса вытащил посеревший от страха Хиро, оставил Хани на память пару сломанных ребер и длинный, похожий на витиеватую молнию шрам на медовой коже. Придя в себя на больничной койке, Лемон обнаружила сидящего рядом все того же Хиро, который, яростно сжимая и разжимая кулаки, не без удовольствия сообщил, что они с ребятами-таки повязали главаря некоего восточного псевдокульта, а по факту – обычной террористической группировки с пафосным названием «Голубой Лотос», ответственной за несколько подорванных мостов Сан-Франсокио и нынешнее положение самой Хани.       Хамада потом сжимал ее тонкие пальцы в своих, а в потемневших от пережитого за нее страха карих глазах плескалось столько всего, что Лемон то и дело отводила взгляд, плотнее зарываясь головой в тонкую больничную подушку и стараясь не думать о том, что ее маленькие руки практически тонут в его больших теплых ладонях.       С недавних пор Хани догадывается, что Хиро Хамада влюблен в нее, и эта мысль заставляет ее внутренности сжиматься от какого-то иррационального чувства вины, а колени – дрожать от непонятного, холодящего кожу страха.       Он младше всего на четыре года, да и в сестры Лемон ему никогда не набивалась, чтя память единственного человека, чьим братом он был.       Но Хани за все эти годы настолько привыкает к их дружбе, начавшейся еще в пору, когда Хиро был подростком, что теперь чувствует себя чуть ли не предательницей. Ведь ей придется разбить его доброе, покрытое шрамами сердце.       Придется же?       Поначалу Хани почти искренне надеется, что юный Хамада быстро одумается и переключит свой интерес на кого-нибудь другого. Скажем, на ту миловидную девочку с двумя густыми пшеничными косами, что учится на втором курсе факультета нанотехнологий и нет-нет, да и бросает на парня заинтересованные взгляды, когда их компании пересекаются в университетской столовой.       Мысли о том, как она, Хани, будет чувствовать себя, провожая Хиро на очередное свидание или сидя в одиночестве на темной террасе, девушка усердно глушит на корню. Как и мысли о том, каким красивым молодым мужчиной вырос мальчик, что, кажется, только вчера плакал в ночи, прячась от боли в ее объятиях.       Двадцатитрехлетний Хиро давно уже перерос их всех, не считая двухметрового Бэймакса, и Лемон все труднее видеть в нем нескладного подростка, когда парень, весело щурясь, смотрит на нее сверху вниз своими карими глазами, на дне которых пляшут золотистые искорки.       Хани все чаще ловит себя на том, что ей не хочется разбивать его сердце, и от этого внутренности скручивает еще сильнее. Остатки здравого смысла – Лемон ведь все-таки ученый, а им, как известно, без здравого смысла никуда – клочьями тумана выскальзывают из тонких пальцев, как девушка ни пытается их удержать.       И Хани мучается, ругает и клянет себя последними словами.       Только сегодня Лемон позволяет себе забыть об этих своих внутренних терзаниях, и то лишь потому, что они меркнут перед той волной страха, что затапливает девушку с раннего утра по самую макушку.       Остатки «Голубого Лотоса», временно ушедшие в подполье, дают о себе знать так внезапно, что выведенная из строя Хани не успевает с ребятами даже попрощаться: так быстро они вылетают из дома, на бегу облачаясь в боевую амуницию.       Лемон знает, что в эту самую минуту отважная пятерка сражается с полубезумными фанатиками-язычниками, что не гнушаются даже самыми грязными методами ведения боя, прикрываясь обманчиво красивым названием.       Хани кажется, что проходит целая вечность и она успевает начисто стереть блестящий паркет подошвами домашних тапочек, прежде чем дубовая дверь распахивается и в нее вваливаются, едва не снеся с ног Хитклиффа, невредимые, вроде бы, ребята. Позабыв о боли в боку, Лемон со всех ног кидается к ним и едва не тонет в объятиях припорошенных бетонной пылью, но вполне живых и здоровых Фреда, ГоГо, Васаби…       – Где Хиро? – распахнув и без того огромные зеленые глаза, Лемон забывает, как дышать.       – Живее всех живых твой Хиро, – ухмыляется Фред, так хитро вздергивая вверх правую бровь, что только затопившее Хани облегчение спасает его от подзатыльника. – Живучие, гады. Еле скрутили. Бэймакс разрядился в хлам, так что наш юный друг волочет его на своем могучем горбу.       – Все в порядке, Хани, – растрепанная ГоГо осторожно обнимает подругу, стараясь не задевать перетянутые бандажом ребра. – Все хорошо. Ты отмщена.       Васаби тепло улыбается Хани и молча кивает на дверь, попутно вынимая сухой листок из волос Томаго.       – Я вас обоих сама когда-нибудь убью, – шмыгая покрасневшим носом, Лемон несется к Хамаде и совершенно невменяемому Бэймаксу, который бессвязно бормочет что-то об утке по-пекински.       – Ну-ка присядь на секунду, приятель, – Хиро осторожно прислоняет вяло моргающего сенсорами механического друга к стене, чтобы в следующую секунду заключить Хани в абсолютно медвежьи, но каким-то парадоксальным образом максимально осторожные объятия.       – Ну ты чего, Лемон? – бормочет он в ее взлохмаченные золотистые волосы. – Настолько в нас не веришь?       – Ве-е-ерю, – хнычет Хани в широкую грудь Хиро, комкая в непослушных пальцах футболку на его спине. – Так что ж теперь, мне за вас переживать нельзя, что ли?       У Хамады внутри все сжимается оттого, как Хани дрожит в его сильных руках и рвано сопит в изгиб смуглой шеи. Парень донельзя счастлив, что они впятером как следует надрали ранившим ее подонкам все стратегические части тела, но до него только теперь доходит, как все это время она изводилась, не находя себе места от переживаний о них. О нем. Она плачет, потому что беспокоилась за него, и ему хочется совершенно по-детски заорать от факелом вспыхнувшей надежды на то, что он ей, может быть, не так уж безразличен, а потом дать самому себе по морде за то, что он, пусть и не один, стал причиной ее волнений.       – Можно, – широкая ладонь Хиро гладит Хани по шелковистым волосам, и она неосознанно сильнее зарывается носом в складки его пыльной хлопковой футболки. – Только осторожно. Если у тебя разойдутся швы, Лемон, я сам тебя убью.       Поздним вечером того же дня они вдвоем по обыкновению сидят в ротанговых креслах на террасе, слушая сверчков и вдыхая полной грудью ароматы подступающей ночи. Придерживая ладонью саднящие ребра, Хани тихонько смеется, а Хиро в красках и с присущим ему чувством юмора рассказывает ей о том, как маленькая ГоГо в самый решающий момент отправила в нокаут одного из наиболее грозных противников, вооруженных острыми как бритва катанами. Хамада решает умолчать о пропитанных ядом какой-то редкой восточной твари клинках, чтобы не волновать и без того бледную Лемон.       Время от времени девушка ловит на себе теплый взгляд карих глаз и, вся сжимаясь, но так, чтобы не заметил Хиро, пытается давить скребущие грудную клетку когтистые мысли.       Ей нравится Хиро Хамада, пора себе в этом признаться.       И Хани понятия не имеет, что ей с этим делать. Оттолкнуть, пока не поздно, пока ее собственные чувства только зарождаются, а его – еще не успели достаточно окрепнуть, чтобы заставить сердце кровоточить? Или сдаться, позволив себе, ему, им…       Дальше Хани думать боится, только балансирует, точно гимнастка с мазохистскими наклонностями, на узком острие, что больно ранит уставшие ноги.       – Мы забыли про чай, – голос Хамады вырывает девушку из тягостных дум, и она порывается было встать, но Хиро останавливает ее.       – Сиди, я сам.       Он неторопливо встает, и от внимания Хани не ускользает секундная гримаса боли, пробежавшая по заострившемуся с годами лицу. Она тут же подскакивает со своего места, буравя парня строгим взглядом зеленых глаз.       – Я о чем-то не знаю, Хамада? Где болит?       – Ерунда, Лемон, – отмахивается тот. – Немного ушиб ногу об чью-то задницу, когда мы перешли в рукопашную.       Хиро произносит это с таким убийственно серьезным видом, что Хани против своей воли поспешно зажимает рот ладонью, чтобы не прыснуть в голос.       – Это все?       Хамада на секунду отводит взгляд в сторону залитого лунным светом сада и нервно проходится рукой по волосам.       – Вообще-то, есть еще кое-что.       Хани мигом перестает хихикать.       – Ну твою ж, Хиро! Почему сразу не сказал? Где?       Парень глубоко вдыхает, словно перед прыжком в воду, глядя на Лемон так, что у нее внутри все замирает. А потом берет ее узкую ладошку в свою руку, большую и теплую, и прикладывает дрожащие девичьи пальцы к широкой груди чуть пониже левой ключицы. Хани чувствует, как колотится о ребра его сердце.       – Если не хочешь, чтобы я умер в муках, Лемон, ты должна дать мне свое волшебное лекарство. И чем скорее, тем лучше. Стадия довольно запущенная, если тебе интересно.       У девушки внутри что-то обрывается.       Вот и оно. Признание. Которого она ждала и боялась до полуобморока. Настал момент решить, в какую сторону спрыгнуть с острого лезвия, полосующего ноги и душу.       Но решать Хани не приходится.       Потому что в следующую секунду Хамада, судорожно вздохнув, берет ее маленькое, онемевшее от страха личико в свои ладони и прижимается теплыми сухими губами к ее губам. Целует осторожно, едва касаясь, точно боясь спугнуть.       Ладошки Хани резко упираются в его грудь, но оттолкнуть не могут. И не хотят.       Вместо этого, повинуясь какой-то неведомой силе, скользят по широким мужским плечам выше, к напряженной шее. Тонкие пальцы запутываются в густых черных волосах на его затылке.       Когда легкие сухо обжигает из-за нехватки воздуха, Хани чуть отстраняется и видит перед собой совершенно круглые блестящие глаза Хиро, который, кажется, не особо надеялся на такой поворот событий. На его скулах пылает румянец, заметный даже в неверном свете половинки луны. Лемон старается не представлять, как в этот момент выглядит она сама.       – Короче, Лемон, – голос у парня неожиданно низкий и хриплый, и у Хани вдоль позвоночника бегут мурашки, – короче, я за чаем. Я быстро.       Бегая полубезумным взглядом по лицу девушки, застывшей перед ним изваянием и такой красивой в серебристом лунном свете, Хиро в последний раз ласково проводит пальцами по ее щекам, очерчивая контуры.       А потом с неизвестно откуда взявшейся прытью вылетает с террасы.       Лемон остается стоять в объятиях бледных лучей, прижимая непослушные пальцы к горящим губам.       Похоже, лекарство и впрямь волшебное, потому что, очевидно, легче становится не только Хамаде, но и ей: ребра, несмотря на то, что ходят ходуном, повинуясь тяжелому дыханию, совсем не болят. Не болит и медовое сердце, которое она, кажется, только что вручила в слегка огрубевшие, но надежные и теплые руки совсем уже взрослого мальчишки, что восемь лет назад на этой самой террасе вытянул ее, опустошенную и сломленную, к свету.       Луна одобрительно смотрит на Хани из бархатистой выси, вышитой мириадами звезд.       Луна, которая, оказывается, не такая уж и равнодушная, обязательно передаст Тадаши Хамаде, что у его младшего брата и любимой подруги все хорошо.