the cure

      Хиро Хамаде пятнадцать.       Хиро Хамада серьезен не по годам. Карие глаза с золотистыми крапинками, совсем как у старшего брата, сосредоточенно смотрят из-под сведенных к переносице густых бровей. Угольную копну непослушных волос Хиро прячет под темно-фиолетовым шлемом, а угловатую подростковую фигуру – под такого же цвета доспехами. Забрало привычно отражает оранжевые лучи закатного солнца, и трудно сказать наверняка, сверкают ли так ярко блики на зеркальной поверхности, или то – огонь, полыхающий в карих радужках.       Хамада по обыкновению несет дозор на побережье Сан-Франсокио, примостившись на самом краю крыши небоскреба по правую руку от верного Бэймакса, чье мягкое тучное тело по долгу службы снова заковано в ярко-алую броню. Изредка острый взгляд парня отрывается от улиц, наводненных разноцветными автомобилями и похожими с такой высоты на муравьев жителями мегаполиса, и скользит по подернутой рябью воде залива и красным опорам гигантского моста.       Если не считать совсем уж юного Бэймакса, Хиро Хамада – младший из шести новоявленных стражей Сан-Франсокио. Гениальный, дерзкий и слишком рано повзрослевший парнишка, за столь недолгий срок уже успевший спасти несколько жизней. В число которых, увы, не входит жизнь, что после смерти родителей была для него дороже всех на свете.       Пляшущие на воде блики – мальчик убеждает себя, что все дело именно в них – больно режут глаза, и Хамада, подняв забрало резким движением, сердито трет их кулаком в черной перчатке, так что под веками начинают пульсировать и взрываться разноцветные круги. Совсем как клубы воющего пламени, вырывающиеся из разбитых взрывной волной окон. Фантомная боль хлыстом обжигает сетчатку, на которой эта картина отпечатывается на всю жизнь, точно уродливое клеймо. На языке появляется горьковато-соленый привкус, и парень поспешно сглатывает, стараясь не обращать внимания на вставший поперек горла вязкий ком.       – Хиро, – голос Бэймакса как всегда спокойный и слегка удивленный, но в черных прорезях глаз, обращенных на подростка, мелькает практически человеческое беспокойство. – Мои датчики только что зафиксировали сильный эмоциональный всплеск. Тебя что-то тревожит?       – Нет, – упрямо бурчит Хамада, хоть и знает, что его похожий на гигантскую зефирину друг, порой создающий впечатление наивного двухметрового ребенка, не так прост, как кажется, и любую ложь чует не хуже полиграфа. – Я в полном порядке.       Бэймаксу совершенно не обязательно знать, что под покровом ночи, когда лиловые доспехи отправляются в одну из потайных комнат необъятного Фредова особняка, горько-соленая влага все же находит выход. Хамада борется с желанием ударить кулаком по стене – не хочет будить мирно спящего в своем кейсе робота – и, сжав зубы до боли в скулах, чтобы не издавать лишних звуков, размазывает слезы по смуглым, по-мальчишечьи впалым щекам. Свет торшера падает на лежащую на прикроватной тумбочке черную бейсболку, и Хиро больно прикусывает губу до металлического привкуса во рту. Это единственная вещь Тадаши, которую он забрал вместе с собственными пожитками, съезжая в их новую штаб-квартиру, под которую Фред отвел добрую половину фамильного особняка.       Хамада чувствует, что в эту ночь сил находиться в стенах комнаты, что почти физически давят со всех сторон на чересчур худую фигуру, грозя раздавить, уже не остается, и тихонько, на цыпочках, выходит в коридор.       Из-за двери напротив раздается храп Васаби – единственный звук, нарушающий тишину ночи, если не считать прерывистого и поверхностного, точно у воробья, дыхания самого Хиро.       Обутые в потрепанные кеды ноги неслышно ступают по темно-зеленому ковровому покрытию. Хамада понятия не имеет, куда держит путь. Мягкие объятия молчаливой ночи чуть ослабляют сковавшие грудь цепи, и мальчик вздыхает свободнее. Ребята, которые, кажется, справляются куда лучше него, не должны видеть его слез, и Хиро отрадно думать, что похожая на грациозную мягколапую кошку тьма, ступающая за ним по пятам, никому не расскажет о двух мокрых дорожках на смуглом лице.       Через несколько минут Хамада с удивлением понимает, что ноги принесли его к кованым дверям на просторную террасу, мысом врезающуюся в сад и утопающую в запахах ночных цветов и гуще листьев плюща, из-под которого белых перил почти не видно. Уже протянув руку, чтобы открыть изрезанные чугунным кружевом створки, мальчик замирает: взгляд привыкших к темноте глаз выхватывает в лунном свете странно изломленную худую фигурку, боком привалившуюся к одеревеневшим стеблям плюща.       Бледный свет скользит по длинным распущенным волосам, подрагивающим узким плечам, широкой футболке, достающей призрачной девичьей фигурке почти до колен: вместо привычных каблуков на ногах у нее обычные домашние шлепанцы. Розовая оправа поблескивает под холодными лучами безразлично взирающей сверху луны, и Хамада невольно стискивает пальцы на одном из чугунных виноградных стеблей, из которых сплетена кованая дверь.       Хани Лемон плачет.       Хиро дергается, подавляя секундный порыв убраться восвояси: девушка может увидеть его в любой момент, а Хамада клянется себе, что никто из старших ребят не узнает, с каким трудом ему удается держать на лице маску беспечного подростка.       Но это же Хани. Их веселая, солнечная Хани. Хани, на лице которой он за все время их знакомства не видит улыбки всего дважды: в день гибели Тадаши и в день его похорон.       Во многом благодаря ей Хиро все еще способен искренне смеяться, когда они вшестером устраивают спонтанные пикники в саду среди цветущих кустов гортензии, похожих на гигантские шарики мороженого. Бегать, задыхаясь от восторга, от стола к столу в оснащенной по последнему слову техники просторной лаборатории вновь отстроенного университетского корпуса. Ненадолго забывать о том, что сердце по-прежнему кровоточит в том месте, откуда грубо и без анестезии вырвали целый кусок размером с Вселенную.       Хани – персональное солнце героической шестерки. Хани – аромат зеленого чая с медом по утрам. Хани – аккуратно подписанные ланч-боксы с любимым обедом каждого из ребят. Хани – лучистая улыбка и блеск глаз цвета весенней травы.       И вот теперь Хани плачет, а Хиро боится даже представить, сколько раз Лемон вот так стояла, вцепившись пальцами в грубые стебли плюща и подставив лицо равнодушной луне, до нынешнего дня – единственной свидетельнице ее слез. Мальчик растерянно переминается с ноги на ногу, не решаясь выйти на террасу и дать девушке себя обнаружить, но и не желая оставить ее одну, пусть и почти взрослую, но в этот момент такую непривычно маленькую и сломленную.       * * *       Хани Лемон девятнадцать.       Хани Лемон – гениальный химик, способный создать что угодно буквально из ничего, попутно покрыв все в радиусе пары метров слоем невесомой розовой пыльцы с легким ароматом клубничной жевательной резинки. Эдакая волшебная фея в лабораторном халате и очках в яркой оправе на чуть вздернутом кверху аккуратном носу.       Хани – неудержимая оптимистка, похожая на яркий одуванчик, что цветет и в зимнюю стужу, и в ноябрьский дождь, зажигая своим живым ласковым пламенем всех окружающих.       Днем Хани весело болтает и смеется, заваривает на всех свой фирменный зеленый чай, вдохновенно вьется вокруг лабораторного стола, топая по зеркальному полу необычайно высокими каблуками. Перекидывается шутками с расположившимися по соседству Фредом и Хиро, помогает ГоГо разгребать хаос, который Томаго с завидной регулярностью устраивает на своем рабочем месте к концу дня, чем раз за разом навлекает на себя праведный гнев крайне щепетильного в вопросах чистоты Васаби.       Ночью, когда никто, кроме молчаливой луны, не может видеть ее слез, Хани на цыпочках пробирается на пустую террасу и, утирая мокрые щеки тыльной стороной узкой ладошки, тихо беседует с Тадаши Хамадой. Рассказывает ему о Хиро и ребятах. О том, что Бэймакс, как Тадаши и надеялся, приносит пользу бесчисленному количеству людей. О том, как ей, Хани, без него паршиво до зубовного скрежета, и о том, как ей от этого стыдно: Хиро и то лучше держится, а ведь он, в отличие от нее, потерял единственного брата. Хани обещает своему незримому собеседнику заботиться об остальных. И она держит слово. Заботится, практически забывая о себе. Днем светится солнышком, чтобы в ночи чувствовать, как едва тлеет жалкий фитилек где-то внутри, под ребрами.       Лемон не влюблена в Тадаши, нет. Подростковые чувства, спичкой вспыхнувшие несколько лет назад, когда местный красавчик Хамада, удивив весь класс, первым улыбнулся и протянул руку странной новенькой в огромных очках и цыплячье-желтом платье, остаются в прошлом. Детская влюбленность дает начало прекрасной, крепкой, взрослой дружбе, что поднимается похожим на рассветное солнце фениксом из остывшего пепла той самой спички.       У Хани по-прежнему есть любящая семья. Есть Фред с Васаби, Хиро и ГоГо. Есть во всех смыслах мягкий и чуткий Бэймакс.       Но в медовом сердце у Хани все равно дыра размером с космос. И Хани, задыхаясь, зажимает пульсирующие болью рваные края раны непослушными тонкими пальцами, пачкает белую футболку фантомной кровью и не слышит тихого скрипа кованой чугунной створки.       * * *       Хиро Хамада медленно, осторожно приближается к изломленной заплаканной Лемон, чувствуя, как горло больно перехватывает спазмом. Мальчик впервые видит ее такой.       Даже на похоронах Тадаши тонкие девичьи руки твердо лежали на его, Хиро, поникших плечах, не давая упасть. Черная ткань ее платья, что смотрелось так чужеродно на их солнечной Хани, впитывала его слезы, пока он плакал, привалившись к ее худенькому боку. Даже Васаби пустил слезу, не говоря уж о Фреде с ГоГо. И только Хани продолжала упрямо сжимать челюсти, держа Хиро за сухую мальчишескую руку и часто моргая покрасневшими глазами.       Мальчик вдруг обнаруживает, что его пальцы стискиваются в кулаки так сильно, что коротко остриженные ногти впиваются в ладони, а брови сами собой решительно сдвигаются к переносице. От растерянности не остается и следа, и Хиро резким движением откидывает со лба растрепанную челку.       Милая добрая Хани Лемон дни напролет делает все, чтобы он и другие ребята чувствовали тепло и уют. Хани Лемон не должна быть одна, когда тепло нужно ей самой. Хани Лемон больше не будет одиноко плакать на террасе под покровом ночи.       – Хани, – парень легонько касается ее локтя и тут же непроизвольно дергается назад, потому что девушка испуганно вскрикивает от неожиданности, резко оборачиваясь к нему.       Ребро ладони обжигает болью: Хиро умудрился полоснуть рукой по шипастому стеблю плетистой розы.       – Хиро! – девушка мгновенно перестает плакать и тянется посмотреть на сочащийся кровью порез. – Ты в порядке?       – В порядке, – Хамада хмурится, пряча руку за спину. Хани снова включает заботу о других, забывая о себе, и мальчику хочется от души встряхнуть ее за плечи. – Просто царапина.       Словно прочитав мысли Хиро, девушка утирает нос, попутно поправляя съехавшую на его кончик малиновую оправу.       – Ты плакал? – тонкие пальцы с аккуратными ноготками касаются смуглой щеки, а кажущиеся в лунном свете совсем темными большие глаза тревожно вглядываются в лицо напротив. Лемон приходится чуть склониться, чтобы поймать взгляд Хамады. – Это ты… из-за Тадаши, да?       Хиро хочется дернуть головой, отстраниться от ее прохладных пальцев, привычно сказать, что все в порядке.       Но вместо этого он, неожиданно даже для самого себя, сгребает Хани в неуклюжие объятия, пряча болезненно исказившееся от вновь подступивших слез лицо в складках футболки на ее худеньком плече. Без своих шпилек Лемон выше Хиро всего на голову, и он чувствует, как в следующую секунду ее острый подбородок опускается на его растрепанную макушку, а тонкие, неожиданно сильные руки надежно обхватывают сведенные судорогой лопатки.       – Я скучаю по нему, Хани, – глухо скулит Хиро, громко всхлипывая после каждого слова. – Днем еще ничего, но по ночам я просто не знаю, куда себя деть…       Чужие ребра под его щекой рвано дергаются, а над самым ухом раздается тихий всхлип. Девичьи руки крепче стискиваются на его спине, комкая в пальцах ткань толстовки.       – Я знаю, дружок, – шепчет Хани, всколыхивая своим дыханием спутанные черные пряди. – Знаю. Я тоже. Прости меня. Мне следовало давно догадаться. Хоть раз зайти к тебе перед сном, поговорить…       Не отрывая лица от ее плеча, Хиро решительно мотает головой. Хани спиной чувствует, как мальчишка сжимает руки в кулаки.       – Ты и так обо всех нас заботишься. А сама по ночам плачешь. Ты ведь не в первый раз сюда приходишь, да?       Хиро шмыгает носом, а тишина, что повисает в воздухе в ответ на его вопрос, говорит громче всяких слов. Тонкие пальцы ласково проходятся по копне непослушных волос, и Хамада чувствует, как от незатейливого движения медленно расслабляются сведенные судорогой мышцы. Дышать становится легче, и он понимает, почему все это время неосознанно тянется к Хани чуть сильнее, чем к остальным. Хани теплая, точно медовая, с Хани спокойно и тихо.       И он ни за что не позволит себе и дальше вот так, ничего не давая взамен, пользоваться ее теплом и спокойствием, которое, как он теперь понимает, дается ей еще тяжелее, чем ему, ведь ей приходится делиться им со всеми. И плевать, что по общественным меркам он всего лишь ребенок. Он не беспомощный карапуз, которого нужно кормить с ложечки. Он, на минуточку, супергерой, как бы пафосно это ни звучало, и его плечи уже вполне окрепли для того, чтобы дать опереться на них той, что так часто давала ему опереться на свои.       – Я теперь тоже буду сюда приходить, Хани, – отрезает Хамада так решительно, что девушка чуть отстраняется, удивленно глядя в его лицо.       – Не хочешь оставаться ночью один? – грустно улыбается Хани, ласково поправляя упавшую на глаза мальчика челку.       Хиро решает быть честным и расправляет плечи.       – Да. И еще, Хани…       – М? – Лемон вскидывает брови, ожидая продолжения.       – Не хочу, чтобы ты тоже оставалась одна.       – О, Хиро, – всхлипывает Хани, снова притягивая паренька в свои объятия.       Кажется, в этот момент даже холодная луна слегка улыбается и одобрительно кивает со своей бархатной перины цвета индиго, усеянной крапинками звезд.       Через десять минут Хиро уже покачивается на высоком барном стуле в столовой. На стойке перед ним дымится чашка горячего чая с медом, а Лемон, держа его руку в своей, аккуратно промакивает смоченным в антисептике бинтом рваную царапину от шипа на ребре ладони. Хамада стискивает зубы и старается не шипеть: пусть он и плакал на плече Хани совсем недавно, показать девчонке, что ему причиняет боль такая ерунда, как какая-то ничтожная царапина, – это совсем уж по-детсадовски.       Лемон клеит пластырь и все же замечает, как по лицу мальчика вуалью пробегает легкая гримаса боли. Поняв, что разоблачен, Хиро досадливо хмыкает и утыкается носом в чашку с чаем.       – Есть одно лекарство, – улыбается Хани, расценив его реакцию по-своему. – Самое действенное. Мама до сих пор его использует, когда я приезжаю к ним с папой в гости.       И, не успевает Хиро понять, что происходит, берет его руку в свою и легонько целует кожу рядом с заклеенной пластырем ранкой.       Хамаде так охота возмущенно зафыркать и в очередной раз напомнить Хани, что он уже не маленький для таких фокусов, но зеленые глаза, обрамленные длинными ресницами, лучатся так ярко, что мальчик не в силах злиться на Лемон за такой непочтительный жест по отношению к уже довольно взрослому парню.       – Больше не болит? – лукаво щурит глаза девушка, как ни в чем не бывало помешивая свой чай.       – Не болит, – с удивлением признает Хиро и лишь из подросткового чувства противоречия все же решает добавить: – Только я уже не маленький.       – Конечно, нет, – Хани со смехом треплет его по макушке, еще больше взлохмачивая смоляные пряди и начисто обнуляя смысл сказанных ею слов, но Хамада не злится.       Пусть Хани считает его ребенком. Ей можно. Рядом с ней мальчику совсем не хочется надевать маски и притворяться сильнее, чем он есть на самом деле. Глядя, как она дует в чашку с горячим чаем, придерживая норовящие упасть туда же золотистые волосы, Хамада клянется себе, что сделает все, чтобы стать для Хани Лемон если не братом, то надежным другом, на которого она всегда сможет положиться.       И ему невдомек, что в этот самый момент Хани обещает Тадаши и самой себе, что отныне и навсегда будет для юного Хиро пусть и не сестрой – младшим братом мальчик мог быть только для одного человека на всем свете, – но верной старшей подругой, всегда готовой прийти на помощь.