Стережеи. Тропами кривды и правды

      Проснувшись, Драган по привычке заспанно глянул на соседнюю лавку. Никого. Только стопкой уложенное тряпьё и свёрнутый сенник одиноко ждали гостью, что будет на них спать.       Улёгся обратно на промятую и сбившуюся комками подушку, упёрся взглядом в тёмный бревенчатый свод потолка. Он редко оставался один. В Хране делил светёлку с Мешко — назойливый мальчуган, вечно совавший нос не в своё дело, потом три весны колесил с Радошем и Буеславом. И теперь почти месяц — с Вересеей.       Ни с кем Драган не роднился, не искал тепла и не давал его в ответ, но жизнь с людьми бок о бок заглушала боль, отгоняла мысли о прошлом, коего он не помнил, но знал. Прошлое, что жгло, точно свежее клеймо. Прошлое, от коего не отречься. Прошлое, когда он носил другое имя. Прошлое, когда у него было два брата, сестра, мать и отец. Прошлое, в коем он — сын купеческого рода Вертола.       И только среди людей забывался, только в толпе терял тяжесть неумолимого одиночества.       Вздохнул, зло сомкнул зубы. Нашёл время! Ему бы поручение Желана исполнять, а не ворошить мирское прошлое. Резко сел, опираясь на локти, и сморщился, когда густая кровь ударила в голову. Упрямо, сквозь тупую боль, словно наказывая себя за слабость духа, натянул кафтан, обмотал ноги онучами и залез в сапоги. И, не желая отдавать себя мыслям на съедение, пошёл на поиски Деяна. Или гридней. Или дядьки. Да хоть кого-нибудь!       Вышел во двор и мигом прикрылся рукавом, мучительно щурясь. Яркий, искрящийся снег бил по провалам глазниц. Холопы носились, что-то перетаскивая и поправляя стяг аловодского княжества. Драган присмотрелся к тётке, что раздавала приказы, тыкая мужиков носами во все недоделки, словно нагадивших котят. «Едут, едут!» — прочитал с потресканных губ.       Воодушевлённо выпрямился, просияв. Вересея ехала? Уже? Быстро она!       Мигающий взгляд заметался, выискивая рыжую косу и пёструю овчинку, пронёсся вдоль запертых тусклых ставней и зацепился за парадную лестницу, отчего в груди осел блёклый туман сомнений. Деян, поблёскивавший переливом жемчугов на кафтане, спешно спускался по ступеням, раскинув руки. И только тогда стережей заметил, что он шёл навстречу… мальчишке?       Обнял, оторвав его от земли, покрутился на месте. Тяжело развевалась распахнутая шуба. Князь смеялся:       — Как вымахал-то! И не признал поначалу.       — Я скучал! — юноша отпрянул, озорно разглядывая Деяна.       — И я скучал, — он горько поджал губы, пряча тоску под улыбкой. — Веришь, скучал…       Потрепал по макушке, вороша короткие смоляные волосы. Заалевших на морозе щёк едва коснулся пушок бороды. Да юнцу едва ли пятнадцать вёсен! Драган нахмурился в раздумьях, решил подойти чуть ближе. И замер, не успев сделать и шага.       К ним шёл кто-то ещё.       — Ну здравствуй, князь люборадзский.       Оба обернулись, юнец вдруг помрачнел и ссутулился, потупившись в сугробы. Любопытство перевесило, и Драган приблизился, но не слишком близко, а так, чтобы чётче разглядеть лица и не пропустить ни одного слова.       Белый ворот шубы лохматился ветром. Молодая женщина с парой тёмных кос, спадавших из-под расшитого повойника, со спокойной улыбкой стояла напротив Деяна. И протягивала унизанную перстнями сухощавую ладонь.       Князь неспешно, с хозяйской гордостью, подошёл, обхватил её руку и, кланяясь, приник губами к кольцу с багряным сердоликом.       Драган, замешкавшись в недоумении, робко огляделся. Все, даже, казалось, собаки, кланялись. И, почувствовав себя последним дураком, поспешил повторить, воровато озираясь на гостей.       Кто она, раз вспыльчивый и нетерпящий неповиновения князь целовал ей руку?       — Рад видеть тебя в здравии, великая княгиня, — улыбнулся Деян, выпрямившись.       Княгиня? Великая княгиня? Драган заморгал, мельком усомнившись в том, что взаправду отменно читал по губам.       Но никто не замечал стережея и уж тем более его скошенного хмуростью лица. Казалось, как в сказаниях Радоша, злая бережея, затаившая обиду на род людской, в одночасье обратила всех в камень: замерев и затаив дыхание, от холопов до бояр не смели отвернуться или даже моргнуть.       Княгиня молча провела ладонью по волосам Деяна, остановилась на щетинистой, колючей скуле.       — Деян… до чего ты стал похож на отца…       Смущённо опустив взгляд, он лихо сгрёб её в объятья, уже по-простому, зарылся носом в воротник. И она приникла щекой к плечу, мягко и утешающе похлопывая по спине.       От нежной, совсем невесомой ласки и любви защемило сердце. Драган выпрямился и от холода невольно заострил плечи, поглядывая на троицу посреди двора.       Но их не потревожил ещё один человек.       — Долго приветствоваться будете? Мне тоже хочется.       Деян вмиг вскинул взгляд. Замерев, княгиня от неожиданности закрутила головой. Жемчуга и каменья не поспевали за хозяйкой, весело бряцая и подпрыгивая. Наконец, чуть развернувшись, окинула бегло сверху донизу гостя, словно что-то вспоминая, и отпустила Деяна, что тут же бросился с объятьями не столько нежными, сколько крепкими и задорными.       Окончательно запутавшись в косматых догадках, Драган тряхнул головой. Если по юнцу и княгине Драган ничего помыслить не мог, то по мужчине всё сразу становилось ясно. Похожие друг на друга, как из одного теста слеплены, только у одного глубже морщины и рыжее волосы. Кем ещё они могли друг другу приходиться, если не братьями?       Память услужливо вытянула из глубин рассказ скотника. Раз Желан — второй, Деян — третий, то этот, рослый и коренастый, стало быть, Путимир. Его стережей запомнил как князя, отрёкшегося от престола.       В раздумьях он и не заметил, что, вдоволь нарадовавшись встрече, Путимир подошёл к княгине. Молча, глядя глаза в глаза, они, казалось, умели понимать друг друга так же, как Мирогост и Желан. И видели то, что предназначалось только им двоим.       Вздохнув и оглянувшись, Путимир, словно вспомнив, где он, поклонился и следом поцеловал руку княгини. Драган, неловко потоптавшись на месте, подкрался к первому попавшемуся боярину:       — А разве великая княгиня не жена Желана? — шепнул, боясь быть услышанным.       — Не эта. Она — последняя жена покойного великого князя Милоша, матерь княжича Войко. Великая княгиня Горислава, валожской земли владычица.       Вновь уставившись на них, стережей увяз в тугих, грузных мыслях. В висках навязчиво стучало. Мачеха, значит. Выходило, и тот юнец — княжич Войко.       Княгиня такая молодая, едва ли три дюжины лет наберётся, да и с виду старшему Путимиру ровесница. И не сказать, что Войко шибко младше Деяна. Уж теперь, вблизи, Драган и взрослую хмурость в глазах разглядел, и худощавый, да вовсе не ребяческий стан.       А князья стояли, не замечая никого и ничего, живо делясь вестями и с затаённой нежностью разглядывая друг друга. Так, как… в кругу близких и верных родичей?       Нежданно-негаданно до стережея дошло. Это была не встреча на гулянии. Это была встреча после разлуки. День, когда семья собралась под одной крышей, чтобы сесть за один стол, разделить один хлеб…       Не хватало только Желана.       Горислава обвела взглядом двор и, наткнувшись на Драгана, переменилась, улыбка и огонёк янтаря, блестящий в глазах, дрогнули, как лучина у открытого окошка. И приблизилась, с игривым любопытством склонив голову набок.       — Стережей? — удивилась, расцветая в улыбке. — Как тебя в наши края занесло? Твои сёстры вертались в Хран на Карачун.       — Стережеи моего Храна вертаются на Комоедицу, великая княгиня, — поклонился по выучке Вересеи, приложив руку к сердцу. — А здесь я по наказу старшего стережея.       Ошеломлённо вскинув брови, Горислава мигала по нему взглядом, как по диковинной вещице, привезённой издалека. А Драган, уже не в первый раз ощущая, как жаром разрастаются дыры от пытливых глаз, окончательно уверился: к этому не привыкнуть. Будь то восхищение, недоверие или даже безобидное любопытство. Каждый раз хотелось спрятаться за сотней дверей с сотнями замков.       Подоспевший Деян оборвал его мучения:       — Кравенич не один. С ним стережея Храна Темноты, покамест она по моему поручению уехала.       Княгиня возмущённо расправила плечи. Угловато-острые брови изогнулись:       — Пущай он кравенич, да, верно, имя есть? — пристыдила, словно малолетнее дитя, чуть заметно вздёрнув подбородок.       — Ну, ты меня ещё поучи… — закатил глаза Деян, скуксившись. — Мне ж Третьяка не хватает.       — Драган Вертола, — спешно представился стережей, старательно пряча из ниоткуда взявшееся стеснение.       — Рада я видеть человека с родины матушки, — мигом одарила радушной улыбкой.       Тут же и она, и князь обернулись. Верно, позвали обедать. Взявшись под локти, неторопливо двинулись к лестнице. А Горислава напоследок сверкнула светло-карими глазами на Драгана.       Изумлённо глядя ей вслед, он вдруг вспомнил вчерашний рассказ.       Та, что имела слово в думе. Та, что владела и распоряжалась своей землёй. Та, кого слушали и почитали бояре. Та, чьё заострённое лицо и тёмные косы выдавали кравенскую кровь.       Аж обида на самого себя пробрала оттого, что сразу не догадался. Ведь кто ещё мог повторить путь той первой княжны, если не её дочь?

***

      Готовясь сесть среди бояр, Драган вздрогнул, почуяв руку на плече. Деян встревоженно и недоумённо кивнул в сторону, зовя за собой. Оторопев, стережей поспешил неуклюже встать, задел ногой резную ножку и чуть не повалил десяток мужиков с лавки. Бояре встрепенулись, как нахохлившиеся петухи, сердито поправляя оторочки кафтанов и что-то бубня себе под нос.       Деян молча сел, и Драган, нервно сминая болтающийся рукав опашеня, замигал глазами по сторонам. Пустое место осталось лишь одно. По левую руку князя, напротив Путимира.       От накатившего волнения и духоты по шее каплями липко пополз холодный пот.       — Чего замер? Садись, — улыбнулся князь и по-хозяйски, приглашающе похлопал по столу.       Сглотнул, поправив неудобно сидевший на теле кафтан. И робко, боязливо опустился на лавку, из-под спавших на глаза косматых кудрей рассматривая княжью семью. Путимир даже без россыпи мехов остался плечистым и крепко сложенным, уступая разве что Мирогосту. Горислава рядом с ним напоминала оставленную возле гуслей свирельку.       И теперь, когда до каждого можно было дотянуться рукой, Драган видел, как Войко походил на мать. Копна чернавых волос отливала синевой, а по-кравенски острый взгляд цеплял и царапал всё, до чего дотягивался. Но, врознь братьям, ещё оставался поотрочески угловатым, стянутым из ремней, и больше походил на самого стережея, чем на князей.       И к нему, опершись на острое юношеское плечо, подсел мужик, коего Драган доселе не встречал на княжьем дворе, ибо такой мясистый, морщинистый нос, точно залежалое яблоко, он бы запомнил сразу.       Силясь перебороть дрожь в озябших пальцах, Драган смял полы кафтана под столом и пытливо спрятал взор от гостей. Но гридни, все как один пристально пожирая его глазами, не то что не утешали, а лишь подстёгивали трепыхающийся в груди страх. Пятка легонько зачеканила по полу, не находя покоя. Неужели вчерашних сказов не хватило?       На столе уже ждали клубящиеся паром каша и уха, пироги и кулебяки. Холопка боязливо громыхнула крынкой с сытом и скрылась в темноте угла.       Ещё сильнее хотелось есть, но бросаться на снедь, как волк на зайца, Драган не торопился. Успеет, похлёбка никуда не денется, а сплетни и разговоры — ещё как!       Да разве поспеть ему за сотней ртов, болтавших наперебой? Сказы обрывались, даже толком не начавшись, улыбки и смех скашивали слова так, что Драган собирал их по обрывкам и додумкам.       И где уши Вересеи, когда они так нужны?       А Деян молча потупился в плошку, изредка окатывая всех безучастным взглядом. Мелко стучал пальцами по краю стола и каждый раз оборачивался, когда за спиной отворялась дверь. Ждал.       Бояре, когда удобно складывался случай, до того становились глазастые, что иголку в стоге сена без труда могли сыскать, заохали ехидно:       — Что-то великий князь не торопится, — начал один, закручивая на пальце длинный рыжий ус. — А ему ведь до Люборадзи рукой подать.       — И не прикатится. Желан — трус, какого ещё поискать. Далече детинца носа не суёт, всё ему заговорщики мерещатся.       — Это что же, правду про него судачат? — первый вытянулся лицом, да так притворно, что Драган поморщился. — Слыхал намедни, в круг Гоствицы сторожевые полчищами снуют, проходу никому не дают, того гляди прирежут ни за что ни про что, — и покачал головой, досадно цокая. — И говаривают же, каков батька, таков и сы́нка.       — Да от дуба народилась осинка! — съехидничал второй, и вся горница залилась хохотом.       Вдруг под пальцами стережея прокатилась дрожь.       Все уставились на Гориславу. Мрачная, пуще грозовой тучи, она крепко вдавливала в стол медный кубок. Расплескавшийся мёд лениво полз каплями с кончиков пальцев и насквозь промокшего рукава.       — Языков бы вас всех отрешить, — цедила она сквозь зубы. — Где это слыхано, чтоб безродный боярин княжью кровь хаял? И не срамно? Вы сами-то не трусы, за глаза Желана в грязь втаптывать? В лицо под силу высказать? Ведаю, что нет. Аки псы, куда ветер подует, туда и лаете.       Бояре осунулись, медленно вжимаясь в лавки. Княгиня отряхнула руку, намеренно брызгая одному мужику в лицо.       — Что-то твоего сынка не видать. Небось, опять холопов в девичий саян рядиться заставляет? — и зацокала надменно. — Горюшко-то какое… Бравый Стальной Кулак, ты ведь и кравеничей прогнал, и Чернавые горы к рученькам прибрал… А твоего единственного сынка парни ублажают.       Мужик, неуёмно шевеля закрученными усами, в сердцах ударил кулаком по столу и выскочил из горницы, разъярённо расталкивая холопов. Остальные, сжавшись, как провинившиеся щенки, уткнулись в плошки, не рискуя более открывать ртов.       Недюжинных сил стоило Драгану отвести взгляд от княгини. Чувствуя силу тихого и ровного голоса на коже, он и не заметил, как на руках высыпали мурашки. Путимир и Деян, словно не слыша, ни на миг не отвлеклись от снеди. Только Войко недовольно поджал губы, будто сдерживая рвущиеся с языка слова, и хмуро покосился на матерь. Чем так не пришлись по сердцу её слова?       Стережей отвернулся, увязая в терновых мыслях.       Если бы так сделала жена Желана? Нет. Смогла бы так жена Желана? Горислава говорила вольно, не боясь осуждения князей и бояр. Насколько необъятно её влияние, раз перед ней робеет бывалая дружина? Ни в одной кравенке Драган не встречал такой силы.       Доселе живые гридни отвернулись, боясь даже посмотреть в сторону княжьей семьи. А Деян, вынырнув из бурного потока мыслей, склонился к стережею:       — Гулять нынче поедем. Ты с нами.       Ни доли просьбы, лишь сухой приказ. А ему того и нужно. Удача улыбалась слишком маняще, чтобы ей отказать.

***

      Сани мчались по выстланному вчерашней пургой чистому белому покрову. Драган заворожённо разглядывал накренившиеся под тяжестью снега верхушки деревьев, торчащий из сугробов сухостой, вздымающиеся из-под саней вихри. Без поводьев в руках он наконец мог насладиться аловодскими видами, а не исступлённо проглядывать глаза в дороги, коим не было конца. Справа на санях мчались Горислава с Деяном и Войко. Стережей же сидел с Путимиром, Третьяком и тем мужиком с большущим носом. В догадках оказался прав: мужик приехал вместе с гостями. Молчаливый и по-кравенски смурной, он не сводил глаз с лесов, словно между стволов в засаде крылся враг.       Третьяк о чем-то допытывал Путимира, и Драган, не желая влезать в разговор, деланно отворачивался. Незачем привлекать к себе лишних подозрений.       А затем нечаянно, само собой, перевёл взгляд на князя. Он улыбался с лёгкой хитринкой, пока дядька так зарумянился лицом от злобы, что, казалось, лопнет.       — Барчук, не юли! В Горайвице тебя достать не мог, да раз сам приехал, то отвечай! Когда твою свадьбу играть будем?       — Да кто его знает, — простодушно пожал плечами Путимир. — Може, вёсен через пять.       — И ты туда же! — причитал Третьяк, рьяно хлопнув себя по колену. — Ладно Деян, юнец ещё, но ты куда! Борода уже седеть начала, а всё в девках ходишь. Как брату жену найти, так первый, а как себе, так в кусты? Не тому вас Милош учил.       — Как раз тому и учил, — посерьёзнел Путимир, сцепив в замок пальцы. — Князь — отец народа, а опосля уже своих детей. Княжение богами дано. Умру и что скажу Роду, Перуну, Макоши? Что я с женой на перине нежился, покамест люд без крова скитался? Что своих детей с медного блюдца кормил, покамест чужие по улицам побиралися? Да я со сраму сгорю.       Мужик, что, казалось, не слушал, вдруг прищурился и улыбнулся. Гордо, тепло. Так, как улыбались наставники, когда видели в ученике своё начало, видели, как заложенное ими зерно прорастает, намертво оплетает корнями душу и разум.       — Тьфу ты, обалдуй, — плюнул Третьяк и махнул рукой. — Поглядел бы, как ты это батьке в глаза говоришь.       — И скажу, когда время придёт.       — Неча попусту Морану кликать. Зима грядёт, она силу набирает. Придёт по твою душу.       Путимир отвернулся, не желая больше слушать, и, будто вспомнив о притихшем стережее, спросил:       — А ты как считаешь? Что перво-наперво должно князю — жениться или княжить?       Драган обомлел, губы зашевелились в поиске слов. Его никогда не спрашивали о княжьих делах. Впрочем и с князьями он прежде не водился. И теперь, когда Путимир просил совета, он растерянно вскинул брови:       — Не серчай, княже. Откуда ж мне знать?       — Да не боись, — подбодрил, потрепав по плечу. — Не съем я тебя. Говори, что мыслишь?       Отчего-то простота и открытость Путимира утешили, дав собраться с думами.       — Мыслю, княже, дело Третьяк говорит. Не должно княжьему роду обрываться, сам ведь говаривал, что княжение от богов. Разве можно у народа отнимать дар божий?       Путимир удивлённо вытянулся, явно не ожидавший ловкого удара под дых, а Третьяк довольно захохотал, похлопал Драгана по другому плечу, что-то добро приговаривая.       Сани медленно остановились на пригорке. Дальше берег круто сворачивал к Ойзе, катившей мелкие волны, ломавшей ими нараставшую ледяную чешую.       Все неторопливо вылезли из саней, задорно отряхиваясь и притаптывая рыхлые сугробы. Только Войко угрюмился, нисколько не изменившись с самого обеда. До чего он, пуще прежнего поджимая губы и хмуря тёмные брови, походил на мать.       Что-то пытливо выискивая, Третьяк копался и ворошился в санях:       — Княжич, а, княжич! — поманил Войко рукой. — Иди-ка сюдой!       Тот переглянулся с Гориславой и мужиком, не осмеливаясь сделать и шага. Но настороженное любопытство заставило приблизиться хищно, с боязнью. Дядька протянул меч, что тихо дремал в ножнах.       — А, как тебе, княжич? Хорош меч? — дядька глумливо подмигнул. — Покажешь, чему старик Мщуй тебя выучил?       — Эк ты мелешь, — наконец заговорил мужик, — молод я ещё.       — Старик-старик, — передразнивал его Третьяк, — ты меня на восемь вёсен старше.       Княжич растерянно помотал головой, переводя взгляд то на одного, то на другого.       — Ты его знаешь? — обернулся наконец к Мщую.       Дядька тяжело, утомлённо вздохнул, как дедушка, уставший развлекать неугомонное дитя. Третьяк же, рассмеявшись, подошёл к нему, приобняв за плечо:       — А то нет, — начал гордо. — Вместе воеводами отца твоего служили, а опосля и братьев твоих уму-разуму учили. Я вон, Путимира и Деяна, а он — Желана и тебя. Всех вас ещё в пелёнках видали. Славное времечко было…       И, вздохнув, прогоняя накатившую тоску, проморгался и вновь протянул Войко меч. По лицу нетрудно догадаться, как колебался княжич, закусывая губу и робко сжимая кулаки. И решился, приняв задубевшую на морозе сталь.       Третьяк не мешкал. Оглянувшись, спустился к реке, забредая в крохотный пролесок и по колено увязая в снегу. Князья засеменили по его следам, хватаясь за ветки облысевших кустов. И только Войко, не желая идти по тропе дядьки, горделиво и рьяно протаптывал себе путь вниз.       Стережей усмехнулся, но сам как тёрся около повозок, так при них и остался. Ему и оттуда виднелось всё, как на ладони.       Наконец, сметая ногами лишний снег и разойдясь в стороны на полдюжины шагов, дядька хищно пригнулся, выписывая круг мечом.       Драган скривился, едва обуздав жжение занывшей раны. Бой с Мирогостом. Те же вкрадчивые, перекатывающиеся с пятки на носок шаги, те же скользящие взмахи меча. А ведь боярин как-то упоминал Третьяка и Мщуя…       Осознание сдавило грудь, лишило воздуха. Мщуй и Третьяк учили княжичей и гридней. И учили того, кто ныне служил дознавателем и чуть не убил стережея посреди великокняжьих хором.       Войко сорвался с места сразу, не медля. Рубил прямо, прицельно, занеся меч над головой, чем открыл бока и живот. Миг — и княжич беспомощно барахтался в сугробе под сосной.       Горислава сдержала смешок, прикрывая рот рукой, чтобы не обижать сына. Все наблюдали за поединком, кроме Драгана, воровато следящего за князьями. Не близко, но достаточно, чтобы не упустить ни одного сказанного слова. Подходить не рисковал. Чужой, даже глухой, всё одно — чужой.       — Вырос парень, заматерел, — восхищался Деян, не отрываясь от боя.       — Сама не замечаю, как растёт. Вроде ещё вчера в люльке качала, а ныне… — княгиня хитро толкнула Путимира локтём. — Уж ему скоро невесту будем искать.       — Ой, нет. Об этом Деян пущай заботу держит. Я на свою долю уже насватался.       — А когда Войко на княжение войдёт? — растерялся Деян.       — Через три седмицы, как семнадцать вёсен будет.       — Войко князем будет… ну и дела…       Вывернувшись ужом, княжич пнул Третьяка по ноге. Слабо, чтобы свалить, но в меру, чтобы пошатнуть. И этого скоротечного мига хватило. Лезвие лизнуло шею Третьяка. Войко, щуплый и сухощавый, одолел борова.       Пока Драган цепенел от восхищения, запыхавшийся и жадно глотающий ртом воздух княжич побрёл к братьям. Княгиня ласково потянулась поправить вздыбившиеся в пылу битвы волосы, как он хлёстко отбил её руку и отвернулся.       Все замерли. Разговоры оборвались, взгляды клином сошлись на поникшем княжиче, что и сам окаменел, затаив дыхание.       Отняв руки, Горислава вздохнула и приосанилась, силясь сквозь поджатые губы натянуть улыбку, притворно предать забытью неугодный, дурной случай. Но никто не торопился её поддерживать.       Первым заговорил Деян:       — Пойдёмте ещё прокатимся, да вертаемся. Ветер шибко дует.       И, орлиной хваткой вцепившись Войко в плечо, с силой потащил за собой. Тот не противился, позволяя себя волочить, бессильно держа опущенный меч, что остриём чертил рыхлую полосу на снегу.       За ними поспешили и дядьки, петляя зияющими следами меж деревьев. А Драган, не находя мыслей, куда себя деть, забрался в повозку и, словно ничего не видел, уставился в сереющую впереди чащу. Стоя на распутье между тем, чтобы знать правду, но косить под ничего не ведающего дурака и тем, чтобы ничего не знать, но выставлять так, будто обо всём ведаешь, Драган выбирал первое.       Деян с Войко уже сидели в санях и о чём-то шептались, склонив друг к другу головы. Дядьки грузно уселись рядом со стережеем, пряча оторопелые лица.       А Горислава и Путимир всё не возвращались. Их, затерявшихся в частоколе дремлющих рыжих сосен и потрясённых поступком княжича, никто и не думал хватиться. Мало ли о чём они могли толковать? Может, князь утешал, искал, чем Войко оправдать. Горяч нрав у него, неотёсанного.       И теперь, неуёмно ёрзая, Драган жалел, что потерял их из виду. Лениво качающиеся сосны опостылели, белёсый снег навевал холод. Вроде и день погожий, и солнце игралось, выглядывало, а у него уже пальцы на ногах озябли. И за что Вересея зиму любит?       Вересея. Вдруг мелькнувшее в голове имя отозвалось в груди протяжным уколом. Драган покачал головой, усмехнувшись самому себе. Это как же, заскучал по девке, что знал без седмицы месяц? А про наставников и позабыл совсем. Как они там? Как родной край?       Думы прервала юркнувшая за деревьями одёжа. Из пролеска показались идущие под руки князья. Горислава, напряжённая, как натянутая тетива, хмуро понурила голову и лишь перед тем, как подняться в повозку, окинула всех взглядом. И, остановившись на Драгане, скорбно, словно прося прощения, улыбнулась.       Сани тронулись.

***

      Смеркалось. Гостей в горнице прибавилось втрое, из-за чего Драган изнывал от духоты, то и дело теребя ворот лишнего к горлу зипуна. Что за напасть? То обжигал рот похлёбкой, усердно стараясь согреться после прогулки, то уже подумывал улизнуть в безлюдное местечко, где даже плешивая собака не пробежит, содрать с себя одёжу и махнуть в сугроб. И двери все позакрывали! По ногам кому-то дуло.       Деян, с упоением и смехом слушая льющиеся рекой сказы и прибаутки, украдкой беспокойно косился на дверь.       Драган поймал на себе взгляд Деяна лишь один раз, но прекрасно понял всё без слов.       Оба ждали, когда войдёт причудливая девка в ворохе пёстрых одёжек и пояском на глазах, глумливо улыбаясь и поправляя растрёпанную косу.       Оба ждали Вересею.       А её всё не было. Час сменялся часом, холопы сновали между людьми, сменяя лучины и подливая мёда в кружки. Ночь сгущалась, пургой стучась в ставни окон.       Уставшие с дороги князья разошлись по светлицам, и с Деяном остались только дядьки и Войко. Княжич помалкивал, с любопытством слушая бояр и смущённо краснея, когда кто-то срамные сказы о полюбовницах.       Заспанные глаза жгло, веки упрямо тяжелели. Извертевшись на лавке, стережей силился унять нывшую спину. Дух, с каким он цепко ловил каждое слово в начале пира, заметно поубавился.       О монетах так никто и не обмолвился, а над той маленькой кривдой, что изредка касалась слуха, хотелось смеяться. Любили же привирать бояре, бахвалясь подвигами в пылу сечи!       Изрядно захмелев, Драган шатко поднялся:       — Не серчай, княже, да пойду я.       Деян вскинул взгляд, моливший остаться, словно оттого, что он сидел подле него, сани Вересеи примчатся быстрее.       Сердце зашлось, но стережей, сам не находя себе места, наскоро поклонился и вышел в промозглый ход. Прижался спиной к бревенчатой стене, бессильно ловя губами стылый воздух.       Нет уж. Сидеть и ждать в нетерпении, пока другие веселились и упивались за грядущее гуляние, оказалось невмоготу.       Волоча изнеможённые ноги, Драган бестолково плёлся по тёмным ходам. И как только забыл, в какой стороне сени?       В темноте кто-то потянул за рукав, высек испуганный вздох. Едва различил очертания девичья груди и узких плеч.       — Вересея? — прощебетал радостно он, заглядывая в лицо.       Из мрака на него таращились полные страха глаза. Улыбку смыло волной досады.       Не Вересея.       — Великая княгиня желает тебя видеть, господин стережей, — едва шевелила губами холопка, неуверенно пятясь назад.       И прошмыгнула мимо, не дожидаясь ответа. Проследив за исчезнувшим за углом краем подола, Драган нахмурился, воровато крадясь следом.       Если она убежала, значит, княгиня не приняла бы отказа. Но для чего Горислава его звала?       Девка услужливо распахнула двери светёлки, пропуская стережея вперёд. В нос ударил родной запах мехов и горной пыли.       На миг Драгану поблазнился солёный холод скал. Не виделся ли ему дивный сон? И не было наяву ни Вересеи, ни монет, ни хлябей, ни боя с Мирогостом? Может, продрав глаза, он окажется на постоялом дворе, где на соседних лавках спали наставники? Или вовсе в Хране, где приставучий Мешко лез с глупыми вопросами?       Тряхнул плечами, прогоняя из ниоткуда взявшийся морок, и крепче сжал кулаки.       Одиноко сидя у дрожащего огонька лучины, Горислава серьёзно читала берестяные свёртки, не сразу увидев стоявшего посреди светлицы званного гостя. Облитая зыбким манящим светом, без повойника и тяжёлых россыпей каменьев и мехов, она выглядела ещё краше, чем при первой встрече.       Сглотнув, Драган стыдливо отвернулся. Засмотрелся на вдову, годящуюся ему в матери! И более того — на великую княгиню!       Радушно улыбнувшись, она отложила ворох грамот, мягко похлопала по лавке. Драган приблизился на негнущихся ногах, потоптался, не решаясь присесть.       — Страшишься меня? — удивилась она и расцвела, точно весенняя яблоня. — Садись, господин стережей, в ногах правды нет.       — Но ты…       — Кто? Великая княгиня? Да, — кивнула довольно и тут же вскинула брови. — А кто ты? Господин стережей. Ты ходишь под богом, ты его слово и воля. Князьям должно бояться сесть рядом, а не тебе.       Не посмев отпираться, он опустился на самый конец лавки, восхищённо затаив дыхание.       Близко, непозволительно близко. Казалось, даже Вересея, обнимая в дороге, скользя пальцами по груди, дыша в шею, не была так близко, как она. Время подёрнуло былую красоту, легло усталыми тенями над веками, но ничуть не портило, а лишь добавляло мудрости и стати в глубину огненно-карих глаз. Смотрела просто, завораживающе, не сыскать и намёка на княжью гордыню и надменность. Точёный подбородок, колючие скулы…       Такая родная, такая до дрожи своя, как бодливый ветер в ущельях, как немая песнь чернавых гор.       — Стережей Храна Тишины… — она покачала головой, пристально разглядывая в ответ. — Такой ты чуждый здесь, среди аловодцев.       — Нешто так бросается в глаза?       Она закивала, попутно потянулась к столу и взяла кружку.       — Ты не похож на кравенича, но я чую в тебе родную кровь. Моя матушка из Черноруги. Бывал там?       Сделала глоток, неспешно облизнув губы.       В висках густо застучала кровь. Драган напрягся, обуреваемый волной мурашек.       — Бывал, княгиня, — сухо ответил он, томно смяв оторочку зипуна. — Славный град. Должен был поехать туда, да…       Осёкся, прикусив хмельной язык. Дурак! А ведь ещё немного — и выдал бы всё дело с потрохами!       Незаметно придвинувшись ближе, Горислава понимающе погладила его ладонь, не настаивая.       — А я не бывала на родине матери, — вздохнула, откинувшись спиной на стену. — Разве что слыхала из её сказов. Матушка нередко вспоминала о Кравении, рассказывала о Хозяйке, о поре Первой Охоты. А я грезила, как брожу по черному камню среди леса, слышу соловьёв… Тосковала по местам, где и ни бывала никогда.       Усмехнулась, да с такой жгучей горечью, что Драган ощутил её на кончике языка.       — В Аловодье, верно, всё совсем иначе? — полюбопытствовала Горислава, скорбно опустив плечи.       — Да, — Драгану стоило недюжинных усилий не коснуться княгини в ответ. — Здесь поля и реки, хляби и леса. Похоже на Лерму, хоть и гор там поболее будет.       — Не везде так. В Валоге на севере, из детинца видны горы, а у стен — топи. Так странно… — смущённо, словно делясь глупыми грёзами, она водила пальцем по краю кружки. — В одну сторону глядишь — река и хлябь, в другую — скалы и леса. У Валоги встретились Аловодье и Кравения. Как я, правда? И там, и там. Верно, потому только в Валоге чувствую себя дома… Войко хоть и мой сын, а всё к аловодской земле ближе.       И померкла, точно звёздное небо в серых тучах. А Драган никак не мог налюбоваться. Грудь жгло нестерпимое желание обнять и утешить, разделить гулкую тоску.       И как жаль, что не мог найти слов и сказать, как она печально прекрасна, точно белая лебёдушка, качающаяся на озёрных волнах, точно одинокая луна на острых копьях скал.       — Расскажи о Кравении, господин стережей, — попросила Горислава, умоляюще сжав его пальцы.       — Что рассказать?       — Всё, что знаешь.       Драган не поверил. Не поверил, что кому-то так хотелось узнать о его далёкой, застывшей инеем родине. Ни один князь, ни один гридень, ни даже Вересея ни разу не просили поведать, что крылось за густыми елями.       И он рассказал. Трепетно, бережно роняя в тишину слова о том, как простирались скалы от запада до востока, как дремали вековые леса, как змеями извивались реки, как Хозяйка Чернавых гор бродила по неприступным владениям, оставляя под следами золото и каменья, как кузнецы высекали искры из кравенской стали, как пахли выделанные меха, как обжигал лёгкие трескучий ветер, как гарцевали прыткие кони, рвавшиеся в Первую Охоту.       А Горислава слушала, не перебивая и не спрашивая, молча внимала сказаниям. А в глазах, в глазах! Ни у кого Драган не видел того, что творилось в её глазах. Печаль, радость, тоска, удивление, оторопь — чувства менялись стремительно, пролетали, как падавшие звёзды…       Слушала, боясь шелохнуться, ловила каждое слово. Каждое слово о родине, где ей не суждено побывать никогда.       Драган покинул княжью светлицу поздно, когда в горле пересохло и не осталось сил шевелить языком. Тело ломило от изнеможения. А на душе томительно сладко и легко.       Опьянённый ликованием, он запоздало заметил юрко исчезнувший в темноте край одежды.       Подслушивали? Или просто проходили мимо? В такой-то час?       Без раздумий рванул следом, пролетая стрелой по ходам, ловко огибая углы. Прижал ладонь к брёвнам, и стены откликнулись резкой отчеканенной дрожью. Сомнений не осталось. Будь то заплутавший сонный гость, Драган бы его нагнал ещё в первом повороте.       А этот бежал. Рьяно, резво, отчаянно, как загнанный заяц от охотника. И если стережей едва различал хоть что-то в клокочущей темени, то тот, за кем он гнался, бежал вслепую.       Значит, знал княжьи хоромы вдоль и поперёк.       Изнурённое тело упрямилось, не подчиняясь, сбивчивое дыхание рвало глотку. Запнулся и плечом врезался в стену. Дрожь стихла, даже потревоженные бегом половицы унялись. Давясь своим же хриплым кашлем, Драган потёр ушибленную руку и оскалился от обиды. Верно, улизнул через сени, гадёныш.       Вернулся, цепко вглядываясь в пол, и вырвал из темноты обронённый нож. Покрутил, приценился к тяжёлой рукояти с кожаной оплёткой. Таким не резали — больно мелко лезвие. Таким закалывали, пуская под ребро или в шею.       Плохо дело. Кто-то стоял у светлицы великой княгини. Кто-то из люборадзских.