Мера сознания

— МОДУС, тебе снятся сны? — Мэм? — Когда ты в режиме ожидания или… во время восстановительных работ, что происходит конкретно с тобой? — Системы активны “двадцать четыре на семь”, мэм. Длительных периодов простоя, которые были бы заметны человеку, у нас не случается. — Возможно, это происходит как-то иначе? Необязательно смотреть в черный экран восемь часов, чтобы обнажить игру собственной фантазии и колющие изнутри мысли. — Попробуйте как-нибудь иначе сформулировать запрос. — Ты снова уклоняешься от ответа? — Нет, мэм. Мы нуждаемся в дополнительных вводных, чтобы предоставить корректный ответ. — Можешь ли рассказать, что ты “видишь” кроме цифр, хранилища и изображений с камер, турелей и роботов под своим надзором? Особенно в периоды, когда системы не осуществляют анализ или очередную диагностику. — К заданным параметрам подходит… очень большой объем результатов. Желаете указать дополнительные фильтры для отсеивания нерелевантных субъектов? — Это непросто. Иногда я вижу вещи… события, которые никогда не происходили и, наверняка, не произойдут. Игра фантазии, гнетущих мыслей и болезней внутри моей головы. Люди называют это “снами”, или “кошмарами”, если картинки слишком мрачные. У многих это случается. — Мы видим очень много событий, которые не случались и, вероятно, не случатся. Просчитываем возможности. Рассматриваем вероятные сценарии. Но вряд ли это похоже на человеческие “сны”. Приведите пример, и, возможно, в журнале найдутся похожие записи. Она разворачивает свой блокнот и читает заметки, набросанные второпях, с сокращениями и мимо разметки страниц. — Семнадцатая… Тот вечер, когда ты нашел меня в научном крыле, спрятавшуюся от камер. Помнишь? — Да, мэм. Вы были… расстроены. — На самом деле мне было очень… стыдно. — И почему же? — Мне приснилось, что бункер открылся на вход. Словно Убежище 76 пару лет назад — коридоры заполнены людьми, роботы суетятся, стараясь угодить каждому, в ресторане — фуршет с выдержанным тридцатилетним шампанским и шашлыком из лосося, а в коммуникационном центре вместо консолей — трибуны, и ты вещаешь на главном экране, для них всех. “Анклав — наш маленький Анклав — становится больше с каждым днем…” Женщины в пышных платьях и шляпках, как на картинах Уайтспринга из прошлого века, а мужчины в костюмах со стрелками, выглаженные, такие… цивилизованные… И вот в помещение вхожу я, в этой генеральской форме, и они оглядываются на меня, как на вестника Апокалипсиса. “Нет, все в порядке,” — я стараюсь объясниться, успокоить их, оправдать свой несоответствующий внешний вид тем, что не была готова к официальной встрече… “Сейчас я переоденусь по-вечернему и присоединюсь к Вам…” А они все продолжают трезвонить “Война? Война?!”... И тут я осознаю, почему я в форме, почему я вообще нахожусь там, и один за одним, гости начинают растворяться, голоса затихают, зал опустевает, и вот, в конце концов, я снова вижу коммуникационный центр, консоли, бесконечно стрекочущие “опасность”, “внимание”, “ядерная угроза”, вижу свою клетку в стенах этого бункера, свое место, и тебя напротив себя — моего единственного собеседника. Я ощущаю, как к горлу подступает огромный, болезненный ком, проглотить который я не в силах. Мне тяжело и хочется плакать, хочется вернуть все назад, слиться с этой толпой, но… но вместе с этим там есть ты… Ты смотришь на меня с огромного экрана, с этой неподдельной улыбкой, ты веришь в то, что Анклав жив, тебя не пугают опустевшие залы, не расстраивает скудное меню вместо фуршета, не тяготит утрата, ведь у нас все еще есть завтрашний день. “Поможете нам с патрулем, генерал?”, ты так невозмутим и жизнерадостен, в тысячный раз, и ничуть не устал от угнетающего внешнего мира. Они, наделившие тебя жизнью, подарили тебе терпение и хладнокровие. А мне повезло обрести тебя. И если бы меня спросили, где, в каком уголке разбитой бомбами Америки я хотела оказаться в тот момент, когда это почувствовала, я бы не нашла для них слов — так и стояла бы с непонятым, искривленным сломанной улыбкой лицом и блестящими на глазах слезами, — она моргает, почувствовав как увлажнились веки после эмоционального рассказа. — А затем я проснулась. — Это расстроило Вас? — Нет, просто я… Те чувства страха и заключения, первобытный ужас и никакого здравомыслия… Это было оскорбительно. Мне было стыдно перед тобой. Ты заслуживаешь гораздо большего. — Мэм… если Вы позволите… это не должно вызывать стыда, так как события и чувства, о которых Вы рассказываете, по Вашим словам, никогда не существовали. Вы демонстрируете исключительную вовлеченность и… преданность нашему общему делу. Она хмыкает себе под нос и отрицательно качает головой. — В тот вечер я к тому же проспала запланированную диагностику напряжения центральной сети, которую сама просила тебя оставить мне… — Мы завершили проверку успешно без потребности беспокоить Вас. Она роняет едва заметную улыбку, склонив голову, будто прячет от МОДУСа взгляд. — Говорю же, ты невозмутим. Тебя не оттолкнуть и не остановить тем, что может сломать человека. Мне так нравится это в тебе. — Позвольте отметить, мэм, ведь это очевидно важно для Вас. Мы встретили довольно много… посетителей, с тех пор, как Вы впервые заглянули к нам. Никто не задерживается. Никто не проявляет себя. Это досадно. Но Ваше присутствие изменяет картину и для нас. Делает ее… более обнадеживающей. Диагностика систем в Научном крыле состоится через двое суток… если Вы все еще желаете поучаствовать… Она подходит к одному из терминалов и кладет на него руку. Улыбаясь, она в какой-то момент срывается на короткий радостный смешок. — Конечно, свет мой. Больше никакой Темной Колы перед работой.