Обязанные

Белый шум. Она могла бы изобразить то, что слышит на листке бумаги: мириады черных и серых точек не белом полотне. Где-то на фоне раздалось приглушенное пищание, ее глаза были закрыты, а весь фокус внимание сузился до битых пикселей. Когда прошло пару минут, и Лере удалось привыкнуть к этому тошнотворному гнетущему давлению, которое она ощущала, казалось, каждой клеточкой тела, замотанного в черное давящее платье под горло. В первое мгновение ей показалось, что вокруг пустырь. Отсутствие иных цветов, помимо грязного сочетания земельно-коричневого, серого и темно-красного бросалось в глаза. Нужно идти. На ее шее болталась веревка, а кристалл горел, как бешеный чистым, свежим голубым. Лера передвигалась какими-то рывками, шагая, точно пьяная. Мертвые деревья корчились вокруг выжженой тропы. Их корни так же, как и ноги девушки, погрязли в мерзкой глине, которая слишком часто проступала на горелой поверхности. Дорожка, которая, к слову, была не то, чтобы очень очевидна на фоне монотонной безжизненности земли, вела куда-то за пугающую, подернутую туманом, границу горизонта, горевшую бордовым пламенем. Сырая вязкая субстанция, куда периодически проваливались пятки ее ботинок, была досаждающе липкой. Сам воздух будто сгущался вокруг, а валяющиеся на земле засохшие рыжие комья глины, точно аляпистые марципановый украшения на верхушке шоколадного торта, больно впивались сквозь тонкую кожаную подошву. Еще чуть-чуть, и прямо из преисподней потянутся за ней черные руки, горящие бурым огнем, и навсегда похоронят здесь. Дальше ее взгляд натолкнулся на лавочку. Смоляные тонкие линии элегантной скамейки выглядели как насмешка над лишенностью этого места присутствия кого-либо живого, куда ее закинули глубины собственного разума. Но это ее сон, других людей здесь быть не может, и значило ли, что ей стоило сесть туда? Кому, как не ей. В конце концов, она одна сможет. Она шла, и шла, и шла, параллельно, должно быть, практически вечность пыталась поймать себя на ощущение нереальности происходящего. Все вокруг слишком давило. Она совершила ошибку. Осознание накатило на нее прошибающей ледяной волной, как только девушка разлепила глаза. Успокаивала себя тем, что ошибки бывают у всех, потому что имела привычку сравнивать себя с самыми отпетыми ублюдками в моменты, когда самооценка находилась под угрозой крушения. Находя в себе все больше положительных качеств и черт, она чувствовала себя чуть лучше. Каждый совершает ошибки. Серьезно, каждый, это не открытие. Они бывают большей или меньшей величины. Иногда ошибки имеют последствия. Иногда — фатальные. История существования человечества знает массу примеров. Как та, которую совершил мальчик, положив в рюкзак оружие вместо ланча. Как та, которую совершают дети, бросаясь резкими словами, отравляя жизнь одного конкретного. Насилие порождает насилие, и зачастую, чтобы прекратить этот порочный круг — нужно просто сделать это самому. Остановиться. Но относилось ли «баловство» с наркотиками к этому? К простой ошибке. Или это было нечто большее? Лере не приходилось сталкиваться с наркотиками напрямую до этого момента. Разве что косвенно, заглядываясь на молодого Ди Каприо с экрана ноутбука или читая Уэлша. Не то, чтобы литература была тем, что полностью сформировало ее мировоззрение, но «Морфий» и сама смерть доктора в конце прочно въелись в ее представление о наркотиках. Ей, как, наверное, и всем «домашним» или «тепличным», как любила говорить Роза, подросткам, которых взращивали в коконе защищенности от жестокости реального мира, где алкоголь, наркотики и проституция были чуть ли не обычным делом, казалось, что, стоит ей только попробовать запретный плод — все. На этом границы ее дозволенности расширятся (если не сказать, что и сотрутся вовсе), а мораль и репутация, на которые она так часто оглядывалась, очернеют. Она думала, что это — та грань, которую она никогда не перейдет. Думала, что способна придерживаться жестких принципов в отношении того, что считала недопустимым. Она же соврет, если скажет, что не догадывалась о том, что это такое, и, что хуже, она, черт возьми, соврала себе в тот момент, когда согласилась участвовать в этом, прикинувшись дурой. Она, блять, предала себя. И вот это произошло. Она оказалась втянутой в это. Проще было винить Кристину, но что-то внутри ежесекундно подтачивало ее, пожирало и насмехалось. Дело было не в Кристине, не только в ней, по крайней мере. Лера чувствовала себя такой беспросветно глупой, и ужасно невыносимой идиоткой из-за своей ошибочной радости, что Кристина наконец признала в ней подругу. Это ничего не значило, учитывая, что сразу после она… Очевидно, что Варанских просто пришлось занять Леру, чтобы она не сдала ее мальчикам, чтобы не растрепалась раньше времени. Вся уверенность в том, что они сблизились рассыпалась ровно в ту секунду, когда девушка поднялась на локти этим утром, оказавшись в цирковом вагончике в полном одиночестве. Она лишь отдаленно помнила, как подписала кровью какой-то пергамент в кабинете старика, а затем — все. Как она оказалась здесь или как улеглась на кушетку — от нее ускользнуло. Какая глупая, она так быстро отказалась от себя, подумав, что здесь нужна кому-то еще, кроме Егора. Подумала, что нашла подругу, являясь паршивой овцой в их группе. Егор.. Чувство стыда затопило все прочие, когда она вспомнила, как вечером он, кажется, говорил ей что-то по поводу дурмана. Ей стало плохо после встречи со стариком. Вырвало прямо в кусты, недалеко от основного шатра. Егор, конечно, как на зло, был этому свидетелем. Лера плакала, захлебываясь соплями, и извинялась, сама не зная за что. Почему ей просто не могло стать лучше, прошли же почти сутки? Он ответил ей так, как она мечтала, чтобы ответил идеальный брат, в очередной раз заставляя сокрушаться сильнее от того, какой никчемной на его фоне она является. «Все нормально, ты же не знала, что это такое. Так что, не нужно извиняться.» Он настаивал, что она не виновата, чтобы она не расстраивалась, и что все будет хорошо. И все эти слова тогда вызывали в ней еще большие приступы истерики, а сейчас разжигали подступающую тошноту к себе многократно. Он не знал. Не знал, что она была виновата, а она не могла заставить себя сказать обратное. Ее тело, каждая его клеточка, ныли так, что хотелось вытянуться, хрустнуть каждой косточкой или хрящиком. Сломать себе что-нибудь. Сделать что угодно, лишь бы прекратить это, перестать чувствовать себя грязной и гниющей. Чем дольше она лежала, тем сильнее ее собственный разум терзал ее, разъедая остатки на поверку оказавшейся фальшивой уверенности. Выйдя наружу, она поспешила найти место, где можно было хотя бы умыться. Пот стекал по лицу, а щеки горели так, будто она находилась в печи. Ее сердце начало колоть, а дыхание участилось настолько, что казалось, будто только что она пролежала полумарафон. Ей не пришлось долго блуждать по территории. Около двери она заметила Егора, и первое, что она услышала от него, было: — Как ты себя чувствуешь? Тебе уже лучше? Ее кожа покрылась россыпью мурашек. В этот момент девушка чуть не потеряла самообладание. В его тоне не было ни капли осуждения, лишь искреннее участие и даже волнение. — С тобой все хорошо? Дрожь в теле участилась, ее начало колотить, и Лера так надеялась на то, что визуально это не сильно бросалось в глаза. Он заботился о ней. Она не чувствовала, что была достойна этого сейчас, потому что то, что она сделала — не просто какой-то пустяк, который можно с легкостью списать на то, что мол «побаловалась — и все». Нет. Это был первый раз, когда она так в открытую шла наперекор себе самой. — Нормально, — голос прозвучал хрипло. Вот бы просто отключиться от всего этого. Она чувствовала себя паршиво настолько, насколько это вообще было возможно. Нет, это нереально. Этого просто не может быть в реальности. Она действительно, действительно дерьмовый человек. Как быстро она оставила мысли о Земле, о том, что хочет вернуться к прежней жизни! Стоило один раз накидаться, так все, ее ни на что не годный мозг решил, что она стала здесь своей! Руки онемели. Она всех предала, в очередной раз. Предала тетю, память о ней, предала улицу Революции, свою школу, Землю и всю свою прежнюю жизнь. Но хуже всего то, что она предала себя и тут же смирилась с этим. Она была противна самой себе. Она не опустится еще ниже, чтобы обратиться к Егору за утешением сейчас. К Егору, который все это время был невероятно добр к ней, как бы мерзотно она себя ни вела. К Егору, который так много с ней носился и носится, терпел все ее выходки, выслушивал гадости, ни разу голоса не повысил, а наоборот всегда стремился помочь и хотел стать ей братом, а она просто жалкая неблагодарная сука. Это она не заслуживает его, а не наоборот. Это она недостаточно хороша для него, и в первую встречу она, со своими идиотскими псевдоинтеллектуальными выводами, оказалась не права настолько, что сейчас задыхалась в том количестве дерьма, которое своими руками же и создала. Сердце забилось внутри, нестерпимо барабаня по стенкам ребер. Казалось, что оно царапается о них, а кости, должно быть, прямо сейчас протыкают его теплую сочную плоть, иначе как объяснить такую жгучую боль? И ее проблема с легкими прямо сейчас… Возможно, кровь уже попала внутрь. Она отшатнулась от Егора, который шел следом за ней. Он не должен этого видеть. Ей почти плевать на себя, но такой человек этого не заслуживает. Она же, понимая, что клеймо позора уже висит на ней непосильным крестом, не желала приравниваться в его глазах к грязи. Сердечный приступ. Наверное, это он, вызван этой дрянью. Белым порошком. Черт. Черт, черт, черт. Кровь, должно быть, заполнила легкие, потому что дыхание оказалось ей не доступно. Лера не видела Егора, на долю секунды действительно решив, что он поступил правильно и ушел, оставив ее на улице, где ей со всем ее лицемерием и двойными стандартами и следовало бы быть. Впрочем, она не видела вообще никого. Ее мир сузился до размера тоннеля, по которому она сейчас продиралась просто вперед. Кожа на запястье онемела. Она пыталась сделать рваный вдох, хотя бы один — последний, но никак не выходило. Поддавшись порыву необузданной паники, она схватилась за место под грудью, где, как она знала, примерно находилось ее сердце, и в то же мгновение будто реально ощутила его прямо на ладони. Ком в горле помешал даже всхлипнуть, так что изо рта вырвался сдавленный хрип, а следом за ним короткий сипящий вопль, сравнимый с вскриком подстреленного животного. Лера подумала, что не хотела бы умирать стоя, потому тут же поддалась слабости и, словно подкошенная, рухнула на землю. Но удара о пол не последовало. Она вдруг почувствовала, как онемевшее запястье начало покалывать, а ее саму подхватили на руки, будто она ничего и не весила. Пахло хвоей. Егор. Парень все это время держал ее за руку, а она даже не заметила. Твою мать, даже не заметила. Оказалась не способна даже на такую мелочь. Она задыхалась, когда услышала, как Лерой, оказавшийся рядом так же неожиданно, как и Егор, в закрытом помещении вагончика, пытался, точно сквозь густой и липкий кисель докричаться до нее. Она разобрала слово «дыши», кажется, было что-то «расслабь..», потому ее воспаленное сознание лишь чудом сопоставила это в новый диагноз. Это не был сердечный приступ. Вовсе нет.

***

Время неприлично растягивалось, складываясь в минуты и (наверное) часы, потому что, по ощущениям, Егор просидел около нее половину вечности, сжимая руку. Он из раза в раз повторял ей приятные и успокаивающие вещи вроде «вдох-выдох» и «все будет хорошо», «тебя никто не винит», «ты справишься». Но проблема же была не в том, что ее кто-то винил или, что она боялась облажаться. Она уже, вообще-то. А с обвинениями со стороны справиться куда легче, нежели поймать себя на измене собственным убеждениям и попытаться справиться с этим. Тем не менее, немного придя в себя, она обнаружила в вагончике не только Егора, но и Лероя, и чувство стыда и смущения возросло примерно в сто-пятьсот раз. Она невольно стала центром представления, совершенно того не желая. Лера снова извинилась. Ей пришлось, потому что все ее естество того требовало. Эта тема с «приступом» не поднималась за пределами вагончика. Еще внутри Лерой только оставил некоторые комментарии относительно природы его возникновения по его мнению. То есть тот факт, что стресс в купе с воздействием дурмана спровоцировал такой бурный всплеск эмоций в ее теле, и Лере было этого достаточно. Конечно, он не упустил возможности лишний раз напомнить, что при долгосрочном приеме веществ у человека может развиваться моральная деградация и его личность, в конце концов может разрушиться вплоть до полного распада. Хотя Лера и не возражала против того, чтобы лишний раз это услышать. Она больше не станет проходить через это. А вот вопрос относительно состояния Кристины сохранялся. — Почему она не отреагировала так остро? Вчера она выглядела вполне обычно, хотя приняла больше меня. Лера посчитала, что нет смысла скрывать правду, учитывая, что та сама вышла наружу еще минувшим утром. — У нее есть некоторый опыт, — Лерой тяжело вздохнул, чуть подумав перед этим. В эту паузу между ее вопросом и его ответом он, вероятно, размышлял над тем, стоит ли ей доверять. — Я это уже поняла. Я имею в виду…давно она? Интересно, что именно он решил. И повлияло ли все случившееся на его к ней отношение? — Возможно, лучше будет спросить у неё лично. Ясно. Лекарство, которое Лерой дал ей снова являлось смесью из трав, спрессованной и скатанной в небольшой шарик, завернутый в густой, похожий на патоку темный мед. Практически то же, что она принимала вчера, только в этот раз дозировку, очевидно, увеличили, и пахло от «пилюли» иначе. Лерой заверил девушку, что эта вариация поможет размножить клетки внутри ее тела, чтобы восстановить отмершие, а также стимулировать зарождение антигена ко всему инородному, чтобы помочь иммунитету побороть последствия вмешательства дурмана. Егор давно вышел вон, еще в тот момент, когда его друг начал длинную проповедь относительно вреда веществ, а затем стал расспрашивать о том, как она себя чувствует, и нет ли у нее остаточного синдрома в виде ломоты в костях или спазма в мышцах. — Возможна судорога, если начнет сводить колени или желудок выворачивать, сразу говори мне. — Ладно. — Сейчас, я думаю, нам стоит выйти и помочь остальным, если мы не думаем вылететь отсюда этим же вечером. Уголки ее губ взметнулись вверх. Ей нравилось, что он пытается выставить все так, будто ничего не произошло. Игнорирование проблем — лучший способ оттянуть их решение и момент принятия ответственности в виде столкновения лицом к лицу с последствиями. Лучше — притвориться, безопаснее — вести себя как обычно, делать все то же, что и остальные. Отлично. — Пойдем. Стоило им действительно выйти наружу, Лера застала на месте шатров и палаток с сувенирами, которые ожидала увидеть, лишь суету и разложенные по коробкам и кучам (иногда слишком крупным) вещи. Женщина, что вела караван коней, связанных между собой специальными креплениями, через весь лагерь, остановилась неподалеку и крикнула, чтобы они шли помогать собираться. На вопрос Лероя что именно им нужно было делать, она указала в сторону, откуда пришла, и слегка раздраженным тоном бросила: — Там валяются седла «на выход», идите в парадку и соберите все в вагончик. По пути в «парадку», которой оказался небольшой темно-синий шатер с кроваво-красными тканевыми украшениями, подвешенными к потолку и стенам грациозными волнами, она заметила Кристину, направлявшуюся прямо к ней. — Этот мальчишка невыносим! — она всплеснула руками, усаживаясь на ящик около входа в шатер. Около самой площадки для выступлений на самой перегородке, отделяющей зрительскую зону и «сцену» действительно были навешаны расписные фиолетово-черные и голубовато-серебристые седла. — Ты никого не выносишь, не думала, что проблема в тебе? — Лерой с коротким выдохом поднял первое, с белыми заклепками и закинул на плечо. — Я бы оценила твою попытку сыронизировать на моем мученическом положении, если бы твое мнение хоть сколь-нибудь учитывалось, — хмыкнула девушка, провожая его взглядом, — Это правда невозможно! Я просто в шаге от того, чтобы свернуть ему шею или перегрызть сонную артерию своими собственными зубами! Лера подняла второе седло, еле как подняв его над землей чуть выше живота. — Эти циркачи просто безумные. Он заставляет меня без энергии все это таскать! Там ящики с ножами, и ладно бы только они, но так там еще какие-то булыжники — они же бесполезны, ветра небесные! Зачем перевозить их с места на место? Кристина шла прямо позади нее, сопровождая и причитая все это время вплоть до конечного пункта, пока там ее не перехватил тот самый парнишка со светлыми волосами, что подходил знакомиться с ней накануне. Когда Драгомир был прямо около нее, прямо рядом с ее лицом. — Ты снова увиливаешь от работы! — заявил он, авторитетно подперев собой железную стенку трейлера, — Я и так оставил на тебя все самое не тяжелое, почему ты не можешь просто сделать это? — Я не нанималась тебе в прислугу! Ваш старик ни о чем таком мне не говорил, значит, это не моя обязанность. Так что просто оставь меня в покое и проваливай! — Ты отказалась репетировать, — он пошел следом за ними, когда Лера направилась в сторону шатра за следующим грузом, а Кристина не нашла занятия интереснее, чем сопровождать ее, — Я не знаю, каким чудом ты попала в цель, тот единственный раз, когда тебе было позволено это сделать, но в следующий раз тебе может не повезти! И сейчас ты отказываешься делать то, что должна! — Я метаю ножи с трех лет, мне не нужны твои неуместные тренировки или, ветра небесные, наставничество. Лерой, приносивший очередное седло мимо, как бы невзначай тормознул около препирающихся, и светловолосый парень, конечно, тут же заметил его. — Возвращайся к работе, — сердито выплюнул он, — Или я сейчас же пойду к господину Жданову. Мы здесь любим коллективность, запомни это! — Постараюсь, — улыбнулась она, бросив на него пренебрежительно прищурившись. Кристина с Лерой остались наедине, продолжив свой путь в шатер, чтобы последняя взяла очередную ношу. — Я удивлена, сколько в тебе сюрпризов, — Лера бросила на девушку около себе осторожный взгляд, — Ты правда метаешь с трех лет? Это было действительно впечатляюще, даже если их три года равнялись шести Земным. — Нет, я соврала, — только и хмыкнула в ответ на это Кристина. — Соврала? — Ага, — она кивнула, расплываясь в улыбке, — Поверила? Лера совершенно искренне кивнула. — Но зачем? Ведь он все равно не отстанет от тебя с этими тренировками и прочим. — Ну да. — Тогда зачем? — Да просто, потому что могу, — пожала плечами девушка, помахав лишь пальцами на прощание, когда разворачивалась и уходила восвояси, вероятно, намереваясь вернуться к работе. А может и нет, кто ее знал? Женщина, направившая их на работу, вернулась довольно быстро: они успели перенести и сложить лишь половину из тех десяти седел, что должны были перетаскать. Она представилась как Бегония, и сразу после отправила Валерию перекладывать седла в вагончике в правильное положение, для максимально безопасной транспортировки. Таким образом, Лерой остался таскать, а Лера укладывала. Это не заняло много времени. Бегония начала собирать свой шатер, и, закончив с седлами, и Лерой с девушкой присоединились к ней. Так прошло несколько часов. Они таскали уздечки, упаковывали сумки с прочей амуницией вроде каких-то тряпок, шаров, палок и мячей, складывали огромную парусину, балки и крепления для установки шатра в стопку и загружали их в длинный вагончик, который тащила целая упряжка лошадей. Ассистент хозяйки, он же был ее мужем, пришел практически перед отъездом: оказалось, он помогал гимнасткам собирать их «место». Пион. Так его звали, и это имя совершенно не отражало то, как он выглядел. Низкий и полноватый мужчина средних лет со сжиравшей волосы (и всю его какую-никакую привлекательность) лысиной прямо на темечке. Он был на редкость дружелюбным, напоив молодых людей чаем после и предложив им поехать до следующего лагеря вместе. Бегония, кажется, такую идею не сильно оценила. Впрочем, Лерой слишком быстро отказался, прежде чем их присутствие стало бы причиной серьезной ссоры. В итоге, они вернулись в тот же вагончик, который им выделили для ночлежки прошлым вечером. Вагончик на колесах, который скорее напоминал нечто вроде трейлера, был довольно непритязателен на вид. Сбитый из железа, не имевший ни окон, ни мало-мальских условий, изначально он предназначался для костюмов. Часть из них передали в другие (со стороны казавшимися более привлекательными) повозки и вагоны, а часть сдвинули вместе с вешалками в дальний угол. Внутри из убранства и были лишь пара кушеток, да брошенные на пол тонкие матрацы. Как бы девушка не старалась притворяться, что с ней все хорошо — правдой это не становилось. Забравшись внутрь успевшего согреться за на-редкость солнечное утро вагончика, ее вновь сморил тревожный сон. Ей удалось вырваться из его загребущих лап только когда вагончик тряхнуло, и Лера больно ударилась головой о железную стенку. Как они собрались или даже тронулись — она не заметила. Разумеется, испугавшись этого, Лера пообещала себе не спать до вечера, решив заняться чем-то более полезным.

***

Оказалось, Лера была ужасна в том, чтобы медитировать. Кристина всю дорогу наблюдала за тем, как она шумно сопела, постоянно вздыхала, мычала, зачем-то смыкала по три пальца на ладонях, как ее глаза дрожали с нескрываемым скепсисом. Егор и Лерой остались снаружи, сидели на плоской крыше и смотрели на дорогу (зачем-то называя это дежурством). Первый занял пост сразу, как только все лошади были запряжены, а вереница фургонов тронулась с места. Второй подключился спустя слишком короткий промежуток времени, выказывая жест поддержки. Драгомир не разделял таких уж сильных опасений Касторного. Он, по крайней мере, хотя бы мог посмотреть на эту авантюру с цирком со стороны удачной возможности поездить по стране, не вызывая лишних подозрений. Вопрос с долгом перед стариком Ждановым оставался открыт, но они обязательно решат это позже. — Если ты пытаешься кого-нибудь родить, то ты не с того начала, — наконец не выдержала Кристина, пустив ему красноречивый взгляд. На Леру она намеренно не смотрела, делая вид, что занята разглядыванием собственных ногтей. Эмоциональное истощение, которое испытывала Варанских, позволило ей выдать только это. Он знал, что ей сейчас плохо. Так всегда бывало после. И, хотя она держалась куда лучше той же самой Валери, но это, в ее случае, еще не значило, что у Кристина абсолютно не было проблем. Он бы сказал, что наоборот, ее труднее расколоть, а потому затруднительнее оказать помощь. Шутить сил не было, но и лицезреть эти безрезультатные потуги — тоже, потому она предпочла просто сказать что-то, что перебило бы весь процесс и завело бы какой-нибудь небольшой диалог, пока они тряслись в тесном вагончике, угнетаемые закрытым пространством и единственным источником света в виде слабенького горящего блуждающего огонька под потолком. Он знал, что Кристина не была особенно терпелива, когда дело касалось обучения или прочих долгосрочных процессов. В частности, когда это не было связано с ней напрямую, а касалось другого человека, рядом с которым она находилась. Знал по собственному опыту. Парень уронил голову на ладони, пряча грустную улыбку. Или сожаление.

***

— Ты мне мешаешь! Уйди! В четыре года дети не понимают, что говорят. Они подразумевают ни больше, ни меньше, чем имеют в виду, не видя ничего глубже, чем лишь поверхностный смысл. И это не плохо — вовсе наоборот. Дети учатся прямоте, учатся говорить открыто и напрямую заявлять о том, что думают или чувствуют. Плохо, что эти слова, пусть даже сказанные ребенком ребенку — все равно зачастую остаются на подкорке словно осадок, выделившийся в результате химической реакции. Драгомира раздражали сестры. У мелкой Кристины чары выходили лучше, потому что получались проворнее. Хоть он зубрил каждую по сотне раз, и сразу понимал какая необходима, но так быстро создавать их не мог. А Эванэс — эта задиристая девчонка, она столько раз докучала ему, и постоянно хвасталась, что ее похвалил тот или этот. Вот брат — это другое дело. Драгомиру нравилось в нем все: он такой важный в глазах мамы, она с ним так строга, и никогда не относилась как к ребенку! И он сам такой серьезный, будто уже выучил все на свете. И как легко ему удается управляться с чарами! А еще он очень-очень добрый, и он мог быть очень забавным (даже дурным, как говорит Лидия), за что его никогда не ругали. А вот им всегда доставалось сполна. Да что там, он восхищался братом. Он и отец, которого мальчик никогда не видел, были для него героями, сошедшими со строк легенд, которые им часто пели в детстве, и иногда сейчас. Правда, отец был скорее печальный герой, которому пришлось пожертвовать собой, чтобы спасти мир от зла, а вот Глеб — герой с важным посохом мудреца в одной руке, и бравым мечом в другой. Драгомир хранил на отдельной полке в своих покоях все книги, которые брат советовал ему читать. Правда, преисполнился он в своем желании читать совсем немного, потому что с тем, насколько это было крутым и взрослым занятием, он все еще не мог перебороть свою тягу ко сну, как только начинал погружаться в текст. Но ему нравилось, когда с ним занимаются так — сразу на практике. Чаще всего это было зоной ответственности очередной Мадам или Господина, которых нанимала мама, но ей постоянно было мало его достижений. Когда он сотворил свое первое заклинание — запер Тайну — их семейного оттенка в круге, она разозлилась. Но не потому, что ей было жаль кошку, хотя даже ему стало, когда она начала жаловаться на скуку и угрожать подбросить ему дохлую мышь или колючего глофира* в постель. Она сказала, что-то наподобие «Этого слишком мало, чтобы я была удивлена». Может она не была, но он был. И чуточку разочарован. Но мама растила из него наследника их рода, «перпесктивного» чудесника с большим будущим! Так что, как бы ему не было неприятно слушать ее безразличие — он понимал, что она просто хочет, чтобы он добился большего. Чего конкретно, правда, пока не особо понимал, но Глеб, которому было почти пять, когда ему было всего три с половиной — сказал, что понимает маму, и что она хочет только лучшего. И он поверил и ему, и ей заодно. Постепенно чтение стало общей привычкой. Мама много читала, тетю тоже часто можно было найти за книгой в саду (но она оправдывала это красивым и интригующим словом «меланхолия», однако, он не вдавался в подробности), и Глеб читал. Поэтому сначала начал читать он, за ним последовала Эванэс, и только потом начала Кристина. Возможно, поэтому до нее, очевидно, не сразу дошел смысл этого занятия, потому что, сидя около него в библиотеке, она то и дело тыкала его своим острым локтем куда-нибудь в бок, дразнила «недомиром» и кривлялась, мешая ему понять, что такое арифметика и как она связана с энергией и его миссией — быть воином и наследником рода. — Тайна убери ее я уже не могу это слушать! — не выдержал мальчик и раздраженно воскликнул, собираясь с глухим стуком захлопнуть книгу. Одну из коллекции. Собирался, когда вездесущая ручонка сестры не появилась вдруг прямо посередине страницы, и из-за того, что он совсем не ожидал ее там найти, то так и хлопнул обложкой, чуть потянув на себя. Раздался хрустящий шарк, и Драгомир застыл, содрогаясь всем телом от накатившей ярости. — Смотри, что ты натворила, глупая! Это ты виновата, и я расскажу об этом маме! Ты испортила, — он втянул носом воздух, пытаясь подавить накатившее желание малодушно расплакаться, — Ты порвала ее! — Ты! — Кристина возмущенно отпрянула от него на край дивана, — Это ты идиотина, раз сам обзываешь! Сам ты глупый, сидишь в своих книжках, хоть понимаешь, что тут нарисовано? — Это буквы, дурная! Их надо читать, а тебе лишь бы картинки посмотреть! Иди в галерею! — Сам туда иди, — девочка отвернулась от него, надувшись, — А я, между прочим, хотела тебе секрет рассказать. Он знал, что это ее уловка. Она выдумывала какую-нибудь глупость, чтобы он захотел узнать секрет, и первый пошел мириться с ней, а потом озвучивала какой-нибудь бред, но повторяла, что это секрет, чтобы невозможно было проверить. Он, конечно, догадывался, что это выдумки, но вот некоторые факты все же оставались под сомнением. Например, есть ли у Эванэс под кроватью домашний монстр или нет? Когда он туда заглядывал, никого не увидел, но Кристина говорила, что он невидимый, и что Эва с мамой его прячут… Словом, для сомнений были веские причины. Поэтому и сейчас он все же решил на всякий случай узнать, что там за секрет. Мало ли, и под его кроватью завелся душеед? Или агона, что по заверениям Кристины, жила в лесу и внезапно решила переезжать к ним в дом, а сказала только ей… Мальчик раскрыл книгу, выставив напоказ порванную страницу, и, убедившись, что боковым зрением Кристина все же заметила плод своей глупости, и, хотя бы немного посожалеет на этот счет, продемонстрировал единственное, чему научила его Тень. — Верни назад, что повредило, — он со всей мягкостью, на которую был способен, воззвал к своей внутренней энергии, смешивая ее с линиями, которые чувствовал в доме, обратившись к самому времени. Восстановить страницу, подменив ее на ту, что была еще пару минут назад невредима — только звучало легко, а на деле же отнимало практически все его силы. Энергия заискрилась вокруг него серебристыми искрами, будто кто-то точил столовый сервиз грубым наждачным камнем, и чернильный туман закрутил спираль над отстрадавшей страничкой, заставляя ту дребезжать, будто мальчик дул на нее. Она затрепеталась, как крыло легкой птички на ветру в погожий денек, и дети с замиранием сердца наблюдали за тем, как сначала выровнялись смятые края, и потом почти оторванный кусочек юркнул к основной части и слился с ним, взрываясь еще большим столпом блестинок. Заклинание завершилось, когда текст на странице снова стал читаем. Только зачарованные часы, изображенные на странице, больше не ходили. Они замерли ровно в тот момент, когда он начал творить, и так и не восстановились. — Классно! Как ты это делаешь? — девочка тут же забыла о конфликте, — Ну научи и меня тоже! — У тебя не выйдет! Ты не Обязанная! — он самодовольно хмыкнул, подбоченившись, — Так что там у тебя за секрет? Драгомир старался звучать как можно незаинтересованнее, но Кристина не поверила его тону. — А я не обязана тебе говорить! — похоже, она все же обиделась. — На правду не обижаются, — тут же парировал мальчик, размышляя о том, может ли в этот раз секрет быть важным? — Я ухожу, иначе сейчас просто побью тебя! А в прошлый раз меня наказали за это, — она сморщилась, явно намекая на то, что это была его вина. — Ты не извинилась за мою книжку, — он ухмыльнулся. — А ты не извинился за то, что такой идиот. И зазнайка, — она высокомерно скрестила руки на груди. — Скажешь секрет? У нас один-один по всем правилам! — Никто не устанавливал правила! — Кристина всплеснула руками, но затем все же поджала губы, борясь с желанием сказать ему все, что хотела, — Ладно, — она сдалась довольно быстро, — Я переезжаю! — Что? — его брови моментально оказались на лбу. Но уже через секунду мальчик принял обычное, даже насмешливое выражение лица. Понятно, очередные глупости. — Это невозможно, — с сочившейся превосходством насмешкой безапелляционно заявил он, радуясь, что в этот раз разгадал ее обман. — Можешь не верить, но посмотрим, что ты скажешь, когда это произойдет! — фыркнула Кристина, уязвленная его неверием, и вышла из библиотеки, предварительно свалив на пол все книги, что лежали на столе и диване. Это было тем, чему научилась она сама.

***

Резкая остановка, сопровождаемая легким покачиванием вагончика, вырвала его из неги воспоминания. Молодой человек, окинув сестру взглядом и поймав ее легкую улыбку, одним движением открыл дверь нараспашку, впуская яркий свет в этот улочек пространства. — Приехали, — крикнул кто-то. — Разбиваемся здесь!