Приключения Капитана Врунгеля

Сидел я вот так в своей конуре, и, знаете, надоело. Решил тряхнуть стариной — и тряхнул. Так тряхнул, что по всей Галактике космическая пыль пошла!… Да-с. Вам, простите, спешить сейчас некуда? Вот и отлично. Тогда и начнем по порядку. Я в ту пору, конечно, был помоложе, но не так, чтобы вовсе мальчишка. Нет. И опыт был за плечами, и годы. Стреляный, так сказать, воробей, на хорошем счету, с положением, и, скажу вам не хвастаясь, по заслугам. При таких обстоятельствах я мог бы получить в командование самый большой линкор. Это тоже довольно интересно. Но в то время самый большой линкор был как раз в походе, а я ждать не привык, плюнул и решил: пойду на фрахтовике. Это тоже, знаете, не шутка — пойти в кругогалактическое космоплавание на двухместном парусном грузовозе. Ну, стал искать судно, подходящее для выполнения задуманного плана, и, представьте, нашел. Как раз то, что нужно. Точно для меня строили. Фрахтовик , правда, требовал небольшого ремонта, но под личным моим наблюдением его в два счета привели в порядок: покрасили, поставили новые паруса, мачты, сменили обшивку на нанитовую, укоротили киль на два фута, надставили борта… Словом, пришлось повозиться. Но зато вышел не фрахтовик— игрушечка! Сто сорок футов по палубе. Как, говорится: «Скорлупка во власти космоса». Я не люблю преждевременных разговоров. Судно поставил у причальной платформы, а сам пока занялся подготовкой к походу. Успех, подобного предприятия, как вы знаете, во многом зависит от личного состава экспедиции. Поэтому я особенно тщательно выбирал своего спутника — единственного помощника и товарища в этом долгом и трудном пути. И, должен признаться, мне повезло: мой старший помощник Лом оказался человеком изумительных душевных качеств. Вот, судите сами: рост семь футов шесть дюймов, голос — как у литоида, необыкновенная физическая сила, выносливость. При всем том отличное знание дела, поразительная скромность — словом, все, что требуется первоклассному космодесантнику. Но был и недостаток у Лома. Единственный, но серьезный: полное незнание ксеноязыков. Это, конечно, важный порок, но это не остановило меня. Я взвесил положение, подумал, прикинул и приказал Лому в срочном порядке овладеть общегалактической разговорной речью. И, знаете, Лом овладел. Не без трудностей, но овладел за три недели. Для этой цели я избрал особый, дотоле неизвестный метод преподавания: я пригласил для моего старшего помощника двух синтетиков-преподавателей. При этом один обучал его с начала, с азбуки, а другой с конца. И, представьте, с азбукой-то у Лома и не заладилось, особенно с произношением. Дни и ночи напролет мой старший помощник Лом разучивал трудные общегалактические символы. И, знаете, не обошлось без неприятностей. Вот так однажды он сидел за столом, изучая восьмую букву общегалактического алфавита — «хак». — хак… хак… хак… — твердил он на все лады, все громче и громче. Соседка услышала, заглянула, видит: здоровый детина сидит, кричит «хак!». Ну, решила, что бедняге промыли мозг преторианцы, вызвала «скорую помощь». Прилетели. Накинули на парня смирительную рубашку, и я с трудом на другой день вызволил его из лечебницы. Впрочем, кончилось все благополучно: ровно через три недели мой старший помощник Лом донес мне рапортом, что оба преподавателя доучили его до середины, и, таким образом, задача выполнена. В тот же день я назначил отход. Мы и без того задержались. И вот, наконец, долгожданный момент настал. Сейчас, возможно, событие это прошло бы и незамеченным. Но в то время такие походы были в диковинку. Сенсация, так сказать. И не мудрено, что с утра в тот день толпы любопытных запрудили причальную платформу. Тут, знаете, флаги, музыка, общее ликование… Я встал в руль и скомандовал: — Запустить двигатель, отдать носовой, руль на правую! Двигатель загудел, заискрился реактор антиматерии, а фрахтовик, понимаете, стоит. Отдали кормовой конец — все равно стоит. Ну, вижу — нужно принимать решительные меры. А тут как раз буксир шел мимо. Я включил коммуникатор на бортовом компьютере, кричу: — Эй, на буксире! Прими конец, черт побирай! Буксир пальнул в нас гравипушкой и потянул, скрипит, испускает клубы дыма ,только что на дыбы не встает, а фрахтовик — ни с места… Что за притча? Вдруг что-то ухнуло, фрахтовик накренился, я на мгновение потерял сознание, а когда очнулся, смотрю — конфигурация резко изменилась, толпы рассеялись, тут же левитирует на гравитяге будка с мороженым, верхом на ней сидит молодой тзинн с кинокамерой и посылает в нашу сторону ругательства, недовольно махая хвостом. А под бортом у нас целый кусок причальной платформы. Я посмотрел — и все понял: корабелы недоглядели, поставили свежую нанитовую обшивку. И, представьте, за лето фрахтовик всем бортом пустил металлические корни и прирос к платформе. А я еще удивлялся: откуда такие красивые металлические узоры на платформе? Да. А фрахтовик построен крепко, буксир добрый, гравизахват прочный. Как дернули, так полплатформы и отнесло вместе с ксеносами-зеваками. Недаром, знаете, свежий нанит не рекомендуется употреблять при судостроении… Неприятная история, что и говорить, но, к счастью, все кончилось благополучно, без жертв. В мои планы задержка не входила, понятно, но тут ничего не поделаешь. Я и мой старший помощник Лом весь день провозились с этой работой. Намучились, признаться, изрядно, испачкались, замерзли… И вот уже ночь спустилась над Землёй, звезды высыпали на небе, Завыла сирена комендантского часа. Я отпустил Лома спать, а сам остался на вахте. Стою, размышляю о трудностях и прелестях предстоящего похода. И так это, знаете, размечтался, не заметил, как и ночь прошла. А утром меня ждал страшный сюрприз: я не только сутки хода потерял с этой аварией — я потерял название корабля! Вы, может быть, думаете, что название роли не играет? Ошибаетесь, молодой человек! Имя для корабля — то же, что фамилия для человека. Да вот, недалеко ходить за примером: Врунгель, скажем, звучная, красивая фамилия. А будь я какой-нибудь Забодай-Бодайло, или вот ученик у меня был — Суслик… Разве я мог бы рассчитывать на то уважение и доверие, которым пользуюсь сейчас? Вы только представьте себе: капитан дальнего космоплавания Суслик… Смешно-с! Вот так же и судно. Назовите судно «Геркулес» или «Богатырь» — перед ним пираты и поборники расступятся сами, а попробуйте назовите свое судно «Корыто» — оно и плавать по космосу будет, как корыто, и непременно развалится где-нибудь при самой тихой погоде. Вот поэтому я перебрал и взвесил десятки имен, прежде чем остановил свой выбор на том, которое должен был носить мой красавец фрахтовик. Я назвал фрахтовик «Победа». Вот славное имя для славного корабля! Вот имя, которое не стыдно пронести по всем системам! Я заказал пласталевые литые буквы и сам укрепил их на срезе кормы. Начищенные до блеска, они огнем горели. За полмили можно было прочесть: «Победа». И вот в тот злополучный день, под утро, я стою один на капитанском мостике. На платформе пусто, порт еще не проснулся, после бессонной ночи клонит ко сну… Вдруг вижу: летит мимо портовый дрон-курьер, подходит прямо ко мне и — приходит сигнал на бортовой компьютер! Честолюбие, конечно, в известной мере порок. Но все мы люди, все ксеносы, как говорится, и каждому приятно, когда в общегалактической газете пишут про него. Да-с. И вот я вывожу статью на экран. Читаю: «Вчерашняя авария на старте кругогалактического похода как нельзя лучше оправдала оригинальное имя, которое капитан Врунгель дал своему судну…» Я несколько смутился, но, признаться, толком не понял, о чем разговор. Судорожно перехожу на другую статью, третью… Тут в одной из них мне бросается в глаза голографическая фотография: в левом углу я, в правом мой старший помощник Лом, а посредине наш красавец фрахтовик и подпись: «Капитан Врунгель и фрахтовик „Беда“, на котором он отправляется…» Тогда я все понял. Я переключил камеру на корму, посмотрел. Так и есть: сбило две буквы — «П» и «О». Скандал! Непоправимый скандал! Но сделать уже ничего невозможно: у галактических СМИ длинные языки. Врунгеля, капитана «Победы», никто не знает, зато уже вся Галактика узнала о моей «Беде».Но долго горевать не пришлось Гипердвигатель прогрет, реактор мерно загудел, я разбудил Лома, а сам встал к штурвалу. И пока мы шли регистрирующим каналом, нам со всех кораблей, как назло, кричали: — Эй, на «Беде», счастливого космоплавания! Жалко было красивого имени, но ничего не поделаешь. Так на «Беде» и пошли. Вышли в космос. Я еще не успел оправиться от огорчения. И все-таки должен сказать: хорошо в космосе! Недаром, знаете, еще древние первопроходцы Первой Лиги говаривали, что космос все невзгоды смывает с души ксеноса. Идем. Тишина, только гипердвигатель гудит, реактор приятно греет теплом, а родной экуменополис Земля уходит, тает за кормой. Выключили гипердвигатель, развернули солнечный парус. Работает, скрипит в снастях настоящий космический, солнечный ветер. Вот и последний рекламный космобилборд остался позади, только космос кругом; куда ни взглянешь — везде космический вакуум. Я проложил курс, сдал командование Лому, постоял еще минутку на мостике и пошел вниз, в каюту — вздремнуть часок-другой перед вахтой. Недаром у нас, у космоморяков, говорится: «Не выспаться всегда успеешь». Спустился, выпил на сон грядущий рюмочку нитроводки, лег на койку и заснул как убитый. А через два часа, бодрый и свежий, поднимаюсь на мостик. Осмотрелся кругом, глянул вперед… и в глазах у меня потемнело. На первый взгляд — ничего, конечно, особенного: тот же космос кругом, те же астероиды, и Лом в полном порядке, держит штурвал, но впереди, прямо перед носом «Беды», — едва заметный, как серая точка, парит маяк ограничитель, который установили здесь специально для тех, кто по глупости полетел не к гиперкоридору ,а туда, где на окраине системы выбрасывают всякий мусор. А вы знаете, что это значит, когда маяку полагается быть слева за тридцать миллионов миль, а он у вас прямо по носу? Это полный скандал. Безобразие. Стыд и позор для вас! Я был потрясен, возмущен и напуган. Что делать? Поверите ли, я решил положить судно на обратный курс и с позором вернуться к Земле, пока не поздно. А то ведь с таким помощником плавать — так заедешь, что и не выберешься, особенно во время космошторма. Я уже собрался отдать соответствующую команду, уже и воздух в грудь набрал, чтобы повнушительнее это вышло, но тут, к счастью, все объяснилось. Лома выдал нос. Мой старший помощник все время сворачивал нос налево, жадно втягивал воздух и сам тянулся туда же. Ну, тогда я все понял: в моей каюте, по левому борту, осталась незакупоренная бутылка прекрасной нитроводки. А у Лома редкий нюх на спиртное, и, понятно, его тянуло к бутылке. Это бывает. А раз так — значит, дело поправимое. В некотором роде частный случай практики кораблевождения. Бывают такие случаи, не предусмотренные наукой. Я не стал даже раздумывать, спустился в каюту и незаметно перенес бутылку на правый борт. Нос у Лома потянулся, как Блорг за ксеносом, судно послушно помчалось туда же, а два часа спустя «Беда» легла на прежний курс. Тогда я поставил бутылку впереди, у смотровой рубки, и Лом больше не сбивался с курса. Он вел «Беду», как по ниточке, и только один раз особенно жадно втянул воздух и спросил: — А что, Христофор Бонифатьевич, не прибавить ли нам парусов? Это было дельное предложение. Я согласился. «Беда» и до того шла неплохо, а тут полетела стрелой. Вот таким образом и началось наше дальнее космоплавание.