Верните мой 2007-ой

      Едва я подношу ко рту стакан с кофе, нос начинает щекотать пряный аромат корицы — не помню, чтобы просила её добавлять. Делаю глоток. Затем ещё один и ещё один. Стакан, наверное, уже наполовину пуст, но мне-то какое горе? Вон русап рядом, схожу за добавкой, пусть сердце поработает.       В наушниках на полную громкость играет «Зима» — Моральный кодекс. Я сижу на лавочке, на остановке у школы, но дело не в том, что мне надо куда-то ехать — никуда мне не надо ни этим вечером, ни вообще. Никто не ждет меня.       Эта остановка выделяется среди прочих. Нет, на первый взгляд она такая же, как все: вон киоск со всевозможными жвачками, чипсами, сигаретами и жужжащими синими холодильниками с газировкой, там Роспечать, здесь киоск с выпечкой и рядом облезлая скамейка под навесом. Всё, как везде. Прошлое выдаёт лишь выкрашенный в грязно-белую краску бордюрный камень, в то время как остальные имеют привычный оригинальный бетонный цвет.       Не помню, сколько времени прошло с тех пор, может, года два, а может, меньше. Детали того дня постепенно улетучиваются из моей головы: память исправно фильтрует воспоминания.       Мы с Машкой редко бегали на эту сторону дороги: наша школа находилась на противоположенной, но именно здесь была пекарня с самыми лучшими пончиками в городе, поэтому они стоили опоздания на урок. Они стоили всего на свете. Тогда, уставшие, мы отправились на большой перемене за дозой глюкозы. Мы стояли довольные на светофоре с большим бумажным пакетом, заляпанным в масляные пятна, предвкушая вкусный обед.       — Смотри, какая сумка, — произнесла Машка, кивнув на девушку лет четырнадцати на остановке.       — Да, прикольная, — ответила я, рассматривая чёрную почтальонку с принтом AC/DC.       Та девушка была слишком стеснительна: пропускала всех вперёд себя. Зима в тот год выдалась морозной и очень скользкой. А для неё ещё и последней…       У нас с Машкой пока горит красный. Мы смеёмся. Шутим. Вот зашли все пассажиры в автобус, и девушка подаётся вперёд, но вдруг двери закрываются прямо перед ней, и её стильная почтальонка застревает. Ерунда, кажется. Ну, с кем не бывает? Она замечает наши с Машкой любопытные взгляды, усмехается и стучит в стекло водителю.       «Вот сейчас он её увидит, — думаю я, — и откроет дверь».       Но тут раздаётся знакомый всем «любителям» ПАЗиков грохот сцепления, и автобус трогается с места. С лица девушки испаряется беззаботная улыбка. Она начинает стучать ещё громче. Ещё отчаяннее. Переходит на бег и крик. Кричать начинают все: пассажиры автобуса и зеваки на остановке, но водитель словно глух. Автобус продолжает медленно ехать, включив левый поворотник. Мы с Машей срываемся с места, крича: «Бросай сумку!». Дальше я плохо помню происходящее. ПАЗик всё ещё набирает скорость, а девушка бежит за ним уже быстрее, кричит так громко, как только может. В салоне паника. Пассажиры требуют остановить автобус, но он продолжает ехать.       — Отпусти сумку! — вопят все вокруг, и в это мгновение девушка поскальзывается, исчезая под колёсами.       Чёртова зима. Чёртовы коммунальщики, которые в то утро не посыпали дороги песком и солью. Эта жизнь на вас. И на ублюдке водителе, который за своей громкой музыкой не слышал душераздирающие крики.       В эту секунду мир словно замер. Девушка замолчала. Автобус проезжает ещё пару метров, и вдруг её отбрасывает в сторону из-под колёс словно куклу. Тут, наконец, водитель тормозит. Не хочу в это верить. Не хочу это видеть, но ноги сами несут к ней. Я не знала твоего имени. Не знала, кем ты была. Кем хотела стать. Куда ехала в тот день. Что планировала. Я просто кутала тебя в свой пуховик, пока ты лежала на алом снегу и трясущимися губами шептала: «Мне холодно».