Черный кот с белыми пушистыми усами трусцой бежал по снегу, укрывавшему село, дорогу, ближний лес, весь мир до самых Луёвых гор, а то и за ними — хотя что там, за Луёвыми горами, коту было неведомо.
Он вообще дальше Крынок нигде не бывал. Да и туда-то попал всего однажды, считай, еще котенком, когда по молодости и свойственной ей глупости забрался в повязанную рядном корзинку, обнаружил там несколько плотно уставленных глиняных горшочков и тут же проверил, чем это из них так замечательно пахнет. Как оказалось — топлеными сливками. Очень вкусными!
Кот (тогда еще котенок) выяснил это тут же, а потом не смог из корзинки выбраться — заснул, утомленный сливками. Так он и попал в Крынки на ярмарку, удивив очень сильно хозяйку, которая собиралась на выручку от продажи сливок прикупить медных пуговок на новый гарсет, петушков на палочке ребятишкам, а может быть еще и новое ожерельице — хорошо бы коралловое, но и стеклянное тоже неплохо — да куда там…
В общем, в Крынках кот (тогда еще котенок) был, но видеть их не видел, потому что оказался посажен в мешок. В нем и вернулся в Петуховичи. И вспоминать про это не любил — даже теперь, став взрослым и ответственным котом. Но топленые сливки любил по-прежнему.
Так, в размышлениях о топленых сливках, трусил кот по утоптанной тропке прямиком на кладбище — с утра вот во второй уж раз. Потому что с некоторых пор в жизни черного кота старосты Прокопа появились некоторые обязанности, вполне, по котовьему размышлению, почетные, но сопряженные с определенными трудностями — впрочем, преодолимыми. Ибо теперь его ежедневный долг возрос ровно вдвое.
Потому что поймать за ночь двух мышей кот мог без труда, но утащить их обеих сразу с доставкой в оба адреса у него не получалось, как он ни старался — рта не хватало. То одна вываливается, то другая. Обидно. Но с другой стороны — мудро. По пасти своей и мыша лови! А если каждый по два за раз заглатывать будет, это ж никаких мышей не напасешься. Вот и совершал белоусый кот по две доставки на день: одну мышь — на крыльцо петуховичской церкви, для отца Силантия — поутру, а вторую — на погост, к заметенной снегом двери старинного склепа, чуть попозже. Ну и что ж, что мышей у склепа скопилась уже целая тебе горка — благодетель сам знает, когда время собирать дань, а когда раскидывать…
Кот уложил свежую мышь на вершину мышиной горки. Посмотрел, наклонив голову. Подумал. Протянул лапу и осторожно поправил загнувшийся вправо мышиный хвост — так велело ему врожденное чувство гармонии. Вот, теперь хорошо.
С чувством выполненного долга кот отошел на пару шагов и сел умываться — тщательно, с толком, с расстановкой, как почтенному коту и полагается. Не торопясь, обстоятельно умылся кот правой лапой, тщательно пройдясь по морде и особенно за ушами, перешел на левую… И тут замер, как был, с лапой у рта, и черная шерсть на загривке встопорщилась у него дыбом.
Что-то было не так! Среди белого, хотя и довольно пасмурного дня, потянуло понизу холодом — лютым даже для зимы, так что лапы у кота вмиг подмерзли. А потом еще и мглой — неявной, почти невидной, так, темная дымка над серым снегом. Если бы кот был не кот, он бы ее, скорее всего, и не заметил. Но кот был — кот.
Недоумытая голова кота еще не успела подумать одну очень неприятную мысль, а подмерзшие лапы уже действовали: кот подскочил на месте и через миг оказался в развилке ветвей ближайшего дерева, что по счастью росло рядом со склепом.
И хотя снегу в этой развилке наметено было преизрядно, лапы кота сразу почувствовали себя лучше и даже начали потихоньку согреваться. И тут уж неприятная мысль разбушевалась вовсю, не давая коту возможности от нее отмахнуться. Пришлось додумывать.
По округе бродило что-то. Неприятное. Даже для котов — они, как известно, со всеми находят общий язык и уживаются запросто с обитателями и света, и тьмы. Опасное. Вроде бы уползло — дальше в лес, за пригорок. Но все равно оно рядом. Недалеко ушло.
Лучше всего было бы, конечно, добежать до отца Силантия — тут близехонько. Да и убежище в церкви будет понадежнее, чем рябина над старым склепом на погосте. Но тут кот, стесняясь самого себя, понял, что ему очень не хочется спускаться вниз. Чуялось, что это опасное может вернуться, и очень быстро. Так что лучше посидеть здесь. Тем более, что под снегом в развилке оказалось весьма кстати растрепанное и помятое птичье гнездо — то ли воронье, но скорее грачиное.
В нем кот, потоптавшись, и устроился. Подождем. Посмотрим. Жаль, солнца нынче не дождаться… Зато, может, благодетель объявится. Он-то точно разберется, что тут без спросу шляется! Вот.
И кот начал представлять, как благодетель разбирается. Мысль, что была наконец додумана, на этом месте перестала быть неприятной и даже превратилась во вполне себе забавную. С ней кот и задремал.
***
Барышня Хрясь-Поломацка устала. Надо перевести дух. Остановилась под какой-то то ли елкой, то ли сосной. Шубку пришлось распахнуть — от ходьбы было жарко, и теплые башмаки неприятно сдавливали ноги, и шапочка сбилась набок, а прическа, наверное, растрепалась совершенно, опять Хонората будет ворчать. И идти еще невесть сколько… Но идти надо. Кузен Амброзий так и не дал санок… Это ничего. Зато и помешать не смог, занятый своими лошадьми. А ей длительные прогулки не в новинку. Правда, до сих пор ходить вот так одной по лесной глуши не доводилось. Наверное, было бы разумнее все же дождаться провожатого. Но как можно ждать, когда цель — наконец-то! — совсем рядом? После долгих поисков и целой череды разочарований? Ждать нельзя — это она чувствовала ясно. А если так, то — вперед. Сколько там еще до этих Петуховичей? Нужно успеть до сумерек!
Сил у нее почти не осталось. Щеки горели огнем, голова плыла, в горле щипало. Видимо, Хонората не зря опасалась — вчерашняя поездка по болотам сделала свое недоброе дело. Но это все пустяки. Пустяки! Она поправила муфту, висящую на шее на шнурке. Внутри муфты прятался маленький, почти игрушечный пистолет, заряженный круглыми пульками размером не больше горошины. Отлиты пульки были лично барышней Хрясь-Поломацкой из чистого серебра. В наперстке. Еще в Лондоне.
Упрямо вскинув голову, барышня продолжала путь по заснеженной дороге, то и дело оскальзываясь в раскатанной санной колее.
***
Она все-таки дошла! Позже, чем хотела — потому что на развилке у придорожной часовенки-каплицы свернула не туда и прошагала довольно изрядно по направлению, как думается, к Крынкам. Но ошибку свою заметила — недаром всю последнюю неделю каталась по округе. Отдышалась, развернулась и пошла обратно, потеряв на этом около часа. Так что когда барышня Хрясь-Поломацка добралась наконец до Нижних Петуховичей, дело уже катилось к вечеру.
Пить ей хотелось ужасно. Она даже думала постучаться в какую-нибудь избу и попросить воды, но тут приметила колодец посреди улицы. И у нее даже получилось зачерпнуть с полведра воды. Пить прямо через край она все же не решилась. Напилась из пригоршни — руки и зубы свело от холода, зато дышать стало легче.
Улица была пуста, только собаки лениво перебрехивались от хаты к хате. Спросить дорогу было не у кого, но барышня и так знала, куда идти — в людской в Старых Мышах ей подробно все рассказали. Улица в Нижних Петуховичах одна, ведет за село прямо к церкви — вон и купол виднеется за деревьями, а кладбище — прямо за церковью. А склеп там — один.
Черный кот с белыми усами проснулся от каких-то незнакомых звуков, прислушался. Внизу под деревом кто-то тяжело дышал, можно сказать — пыхтел. Как мы уже могли заметить, черный кот старосты Прокопа отличался весьма здравой рассудительностью — он сразу понял, что к бродившей здесь поутру опасности это пыхтение отношения не имеет. Потом пыхтение поутихло, зато послышалась какая-то нешумная возня и возглас:
— Ах ты боже ж мой…
Говорила женщина, причем явно не местная — всех петуховичских баб и девок кот худо-бедно знал. Кот удивился и осторожно выглянул из гнезда.
Посторонняя барышня в распахнутой шубке и съехавшей набекрень шапочке с пером яростно теребила в руках вещицу, похожую на не слишком большой меховой мешочек. На самом деле это была муфта, но кот этого знать не мог — муфты в Нижних Петуховичах не были в большом ходу.
Барышня Хрясь-Поломацка ни за что и никому никогда бы не призналась, но ей было страшно — с той самой секунды, как она, в полном изнеможении, добралась наконец до цели своего путешествия и, миновав деревянную церковку, ступила на землю сельского кладбища.
Она прошла по нему, спотыкаясь тут и там о невидимые под сугробами кусты, а потом вдруг увидела его — старый склеп, занесенный снегом, похожий на очень большую снежную кучу. Но каким-то образом барышня поняла, что это он и есть. Склеп. А над ним — развесистое дерево с красными ягодами на голых ветках. И ей стало еще страшнее.
Рука сама собой полезла в муфту, чтобы достать единственное ее оружие. И случись же — маленький пистолетик, заряженный крошечной пулькой из чистого серебра, зацепился за подкладку муфты — в самый ответственный момент! Барышня Хрясь так разозлилась, что даже перестала бояться.
— Да чтоб тебя! — воскликнула она.
Подкладка муфты сдалась, треснув по шву, и пистолетик оказался на свободе. Но вот незадача — руки барышни, озябшие от колодезной воды, так и не согрелись, пистолетик вырвался и полетел себе дальше — в старое грачиное гнездо в развилке рябиновых ветвей.
К такому кот оказался не готов — с громким мявом он подпрыгнул на всех четырех лапах, гнездо свалилось в одну сторону, а кот — в другую, угодив прямиком барышне на голову.
Барышня Хрясь-Поломацка молча упала в обморок.
