Записки сельского вампира

…А и хороша все же паненка Заблуда! Смотреть — и то удовольствие, а уж прочее… Выпадет кому-то счастье. Наверное. Уж больно взгляд у барышни неспокоен и при этом не столько на мир смотрит, сколько в самое себя — будто гложет ее что-то изнутри. И нравом, видать, крута — кончики пальцев, казалось, до сих пор покалывает, и это от одного только прикосновения. Опасное, однако, сочетание. Видал Стах таких, доводилось — в прежние времена их одержимыми называли. Или бесноватыми. Ну, а нынче, должно быть, другое слово подобрали. Венька вот наверняка знает. Только от названия-то суть не меняется, так что… Не будет проку тому, кто до «прочего» доберется — если, конечно, найдется такой смельчак. А вот смотреть — одно удовольствие! Чисто картинка. И вспоминать приятно. И, что греха таить, в других обстоятельствах не удержался бы Стах от перекуса… Но вот как бы это сказать?.. Вот тот же, к примеру, Венька — тогда, в незапамятную жизнь, мальчишкой, таскал у матери еще не простывшие пироги, испеченные, между прочим, не просто так, а к празднику. И такие они были… соблазнительные, румяные. И пахли, ох, как пахли! Что уж там старостиха в начинку клала, черт ее знает, только пахли пироги ее на всю деревню. Так что устоять было ну никак не возможно! Таскал. Прямо горячими, под рубахой — себе и Сташку-дружку. Но ведь не влюблялся же он в эти пироги? Стах вспомнил так четко, будто только что увидел: два слегка помятых пирога на лопушином листе, на одном корочка треснула, и оттуда темно-алым просвечивает начинка — стало быть, с калиной пироги. И Венька над этим пирогом — лицо отсутствующее, глаза в поволоку… Хм… Точно не влюблялся? Тьфу ты! Бес с ними, с этими пирогами, давно съеденными и забытыми. С ним, Стахом, дело ясное — он-то в этот заблудовский пирожок не влюбился. Ошибся Венька. Влюбился, вы подумайте! Нет уж, такое вряд ли возможно. А вот память всколыхнулась, да. Всколыхнулась, да и разбушевалось. Многое припомнилось из прошлого, не только Венька с пирогами, и то что и не думал, что помнит, и то даже, что вспоминать себе запретил. Сам не заметил, как погрузился мыслями в былое. И что это там стихотворцы все рассусоливают про сладкий мёд воспоминаний? Никакой не мёд, одна полынная горечь… Ворочался в гробу, ворочался, то на один бок, то на другой, но уже ясно было, что не спать ему этим днем. Плюнул, поднялся. Время к вечеру — решил прогуляться. Венька знай себе дрых под ковриком, так и будить не стал. Как в Крынках оказался, и сам не заметил. Но прогулка явно пошла на пользу: разбередившие сердце воспоминания о минувшем поутихли, и на смену им пришли мысли вполне здравые и совершенно практические — Стах проголодался. Крынки, как всяк знает, городок не сказать, чтобы очень большой, но и не слишком маленький, располагающий полным набором причитающихся приличному городу учреждений, от полицейской управы с карцером до епархиального училища, с тремя монастырями, двумя костелами, синагогой, мужской гимназией, частным дамским пансионом, почтой, кабинетом врача, депо пиявок, публичным домом, благотворительным обществом и бесчисленным множеством кабаков в промежутке (вроде бы даже и театр там был, но документальных подтверждений тому мы не имеем, так что утверждать наверняка не станем). Монастыри, костелы и синагогу Стах отверг без раздумий — искать пропитания в подобных местах вампир будет ну разве что с очень большой голодухи. Таскаться по улицам в ожидании беспечных прохожих тоже не стал. Направился сразу в кабак — проверенный способ подыскать себе что-то по вкусу. К тому же войти туда, исходя из публичности места, можно без лишних церемоний, не дожидаясь личного приглашения. Но до кабака не добрался — подфартило раньше: на полпути, между рыночной площадью и храмом святого Тефтония Померанского в Кочерыжках, в проулке, въехала, оскользнувшись на обледенелой мостовой, в каменную коновязную тумбу крытая бричка. По вечернему времени проулок оказался пуст, и раздосадованный кучер, ругаясь почем свет стоит на хозяйку, которой, вишь ты, приспичило по темноте куда-то тащиться, да не в санках, а на колесах, пошел искать помощи — поправить соскочившее с оси колесо в одиночку никак не возможно. Пассажиры же, однако, происшествием нимало не обеспокоились и из покосившейся брички даже не вышли, чем, собственно, и привлекли Стахово внимание. Странному их хладнокровию, впрочем, быстро нашлось объяснение: когда Стах, обойдя по широкой дуге забеспокоившуюся лошадь, глянул под поднятый кожаный верх, обнаружилось, что седоки, а их было двое, весьма заняты: довольно красивая пани, приближающаяся к средним летам, закатив глаза, твердила жарким шепотом: «Ах, оставьте меня, оставьте!», прижимая меж тем обеими руками к груди голову молодого человека, так, что увернуться тому не было никакой возможности. Он, впрочем, и не пытался, самозабвенно и пылко целуя пани в шею, так что Стах поначалу даже принял было его за своего собрата-вампира, но понял, что ошибся, разглядев, что облачен молодой человек в сутану. Ну, мелкие трудности никого не испугали, и вообще — это он удачно зашел! Парочка была так увлечена своим занятием, что ни на сломанное колесо, ни на захрапевшую лошадь внимания не обращали — что уж говорить о такой мелочи, как возникший вдруг на сиденье третий пассажир. Преступный ксендз легким нажатием пальцев на шею отправлен был в бессознательное состояние, а пани как-то и не заметила, что к ее шее припал совсем другой кавалер. Тут надобно сказать, что пани эта, супруга председателя городского совета, была по совместительству известнейшей в Крынках благотворительницей, и встреча с молодым отцом иезуитом, посвященная, собственно, делам милосердия, носила поначалу сугубо деловой характер — но с кем не бывает! Вообще-то можно было бы обойтись и кем-нибудь одним, но — гулять так гулять. Стах начал с дамочки — во-первых, уж больно удобно она расположилась, прямо как поросенок жареный на блюде, а во-вторых, начинать все же лучше с легких закусок. Дама, как-никак, нежное создание. Это и была его ошибка. Огненная оказалась штучка эта пани! Кровь в ней чуть не кипела. Рот ожгло, словно сыпанули перцем на открытую рану, теплом заструилась по жилам, разом взбодрив, и в голову шибануло — не хуже хорошего буздыгана*. Понятно, почему попик сомлел: тут не то что монах, тут и святой не устоит… Однако хорошего — понемножку! Как ни горяча была дама-благотворительница, выпить ее досуха и обратить ненароком Стах не собирался. Какое же там у нас главное блюдо? Тьфу ты! А еще говорят, дескать, кровь — не водица! Да лучше бы водица, чем прокисшее винцо… В жилах сомлевшего иезуита текла какая-то… жижа, чуть тепленькая — да и то, наверное, дамочкой только и подогретая. Да еще и прокисшим салом отдает… Стах даже сначала не поверил собственным клыкам. Уж казалось бы — иезуит! Твердый в помыслах! Силой духа чуть ли не железо гнет! А вот поди ж ты… Еле отплевался Стах от своего главного блюда. И, не удержавшись, припал еще разок к нежной дамской шейке — только чтобы перебить противный маслянистый иезуитский привкус. В голове шумело уже после первой порции, а тут уж и вовсе — завертело каруселью. Но до кабака Стах все же добрался: если цель поставлена, нужно ее достичь! Там, помнится (но уже смутно), были еще какие-то два офицерика… Или три? Черт их разберет, в этих их нынешних эполетах, то ли Третьего пехотного, то ли Второго кавалерийского корпуса, но все — разной крепости. А потом рядом заблеял кто-то, противно так, по-козлиному, и… И всё. Дальше — тишина. А потом — сапоги.

***

— Во как! Ишь ты! Ну надо же! — приговаривал Мельничный Дядька, слушая Стахов рассказ. — Стало быть, отец мой, ты до чертиков допился. Добро еще, на Рокиту этого попал — он черт вроде незлобивый. Хоть и дурак. Да и ты, сударь, не лучше — разве ж можно крепость этак смешивать? А? А похмелить-то мне тебя, соседушка, нечем… Мышей не дам! Вот разве что крысу отловить… Стах подумал. И отказался. — Домой пора. Там, поди, доктор места себе не находит… — И то, пора, — согласился Дядька. — Ночь к середине, самое время. Пойдем, что ли, провожу тебя. И бурчал все время, пока спускались по лестнице: — Экие вы, молодежь, несуразные все нынче, все у вас не так, то вой, то запой… Делом бы каким занялся, что ли?.. Чтобы дурь-то в башку не лезла, а то ведь… — тут они вышли на двор, и Дядька сразу замолк, и кончики усов его заострились, как уши у сторожевой собаки, учуявшей в ночи чужого. На Стаха будто ведром холодной воды плеснули, от чего голова сразу прояснилась и перестала гудеть: ночь отчетливо пахла бедой. _______________ *Буздыган — оружие, разновидность булавы, с яблоком, усаженным шипами или гвоздями (Википедия)