Записки сельского вампира

— Кастусь, я ничегошеньки не понимаю, — призналась пани Хонората мужу. — Это что такое? Зачем? Уму непостижимо… Ну, что ты там пыхтишь? Экий ты несураз, ей-богу!.. Пан Амброзий, примчавшийся по зову жены прямо с конюшни и даже не успевший снять новенькую овечью бекешу, задумчиво рассматривал кузинину шкатулку. Ну, флакон-то он узнал — именно из него Ванда окатила святой водой ни в чем не повинное надгробие прадедушки Ольгерда. А вот все остальное… Распятия-то вроде из серебра, но кресты толщиной в монету, а Иисус на них так и вовсе больше похож на скелетик уклейки, прости господи. Ножик не просто тупой, а как бы это обозначить? Безнадежно тупой. Это лезвие заточить не получится, хоть в пыль сотри точило. Уж больно какое-то все… Несерьезное, что ли? Будто игрушечное. Вот, точно! — Ну, что же ты молчишь? — пани Хонората с опаской выглянула из-под мужниной руки. — Девица — и вдруг пистолет? Мне его и в руки взять страшно! А остальное? — Погоди, Хонората, — ответил пан Амброзий. — Сдается мне… Он протянул руку, и пистолет почти полностью скрылся в его ладони. — Пистолетик-пистолет, — пан Амброзий понюхал кончик тупого короткого дула, который только и остался торчать из-под сжатых пальцев. — Сдается мне, из него и не стреляли никогда. И пуль нету — ни одной. И правда, в шкатулке не нашлось ни одного предмета, который мог бы сойти за пулю. — Хотя, может быть, из него горохом стреляют? — предположил пан Амброзий, а пани Хонората возмущенно фыркнула: все бы ему насмешничать, до чего несерьезный человек! — А ну-ка, — сказал несерьезный человек и засунул в дуло мизинец — никакой другой палец в него бы просто не влез. — Давно ли его чистили? Ты, Хонечка, не тревожься. Сдается мне, это все — не больше, чем детские игрушки! Ах ты! Пани Хонората чуть не подпрыгнула — нервы ее, измученные непонятными событиями последних дней, были на пределе: — Что? Что такое? — Не тревожься, Хонечка, — несколько напряженно ответил пан Амброзий, — но, кажется, я застрял! Следующую четверть часа чета Заблуд-Приблудовских вспоминала впоследствии не иначе как Форменный Кошмар. Менее всего хозяевам хотелось, чтобы невозможная кузина Хрясь-Поломацкая, вернувшись с прогулки, застала их у себя в будуаре, непрошеных, незваных, копающихся в ее личных вещах. Первым делом пани Хонората попыталась открутить пистолет от мужа — не вышло. Тогда она попробовала открутить мужа от пистолета — но и это ей не удалось. Мизинец пана Амброзия накрепко засел в узеньком дуле, и чем дальше, тем больше опухал. — Господибожемой-господибожемой-господибожемой, — причитала пани Хонората, — ужас-ужас-ужас! — Да погоди ты, Хоня, — пан Амброзий удерживал жену свободной рукой, пробуя пробиться к остаткам ее здравого смысла, — погоди, ты мне так руку сломаешь! Тащи масло! — А? — непонимающе уставилась пани на мужа. — Ужас-ужас-ужас… Какое масло? — Любое! И ветоши какой… — Ах, Кастусичек, я что-то не соображу… Может, ты сам сходишь?.. — С этаким вот украшением на пальце? — пан Амброзий выразительно потряс в воздухе рукой — пистолетик на мизинце сидел крепче, чем обручальное кольцо, и слезать, судя по всему не собирался. — Ну ты, Хоня, и дура, прости господи! — Поняла-поняла, — закивала пани Хонората, не удостоив «дуру» вниманием, — сейчас! Лавандовое подойдет? Или лучше розовое? — Любое! — рявкнул пан Амброзий. — Хоть лампадное! Да давай поворачивайся, она вот-вот вернется! Но им повезло. Они успели. Пани Хонората, развив изрядную прыть, несколько даже неприличную для почтенной матери семейства, вихрем пронеслась по дому, забежала на кухню, вырвала из рук у повара склянку с прованским маслом, и унеслась прочь, оставив мусье Жакоба в полном недоумении и растерянных чувствах, и уже через пять минут Форменный Кошмар благополучно разрешился. — К-к-курва, — с облегчением выдохнул пан Амброзий — обильно умащенный прованским маслом мизинец выскочил из маленького дула маленького пистолета с громким чпокающим звуком — как будто бутылку вина откупорили. Еще пара минут ушла на то, чтобы затереть капли масла на полу и уложить пистолетик обратно в шкатулку. — Идем отсюда, — сказал пан Амборозий. — То есть как? — удивилась пани Хонората: как только опасность миновала, она тут же пришла в себя и вспомнила о причине своего беспокойства. — То есть, ты ничего не сделаешь? — Идем, говорю! — пан Амброзий подпихивая жену к дверям, — поговорим в другом месте! В кабинет идем!

***

— То есть, ты ничего не сделаешь? — уточнила пани Хонората, отхлебнув из чашки кофе, в который пан Амброзий на ее глазах, не скрываясь, плеснул коньяка — полумерами вроде настойки сейчас было не обойтись. — А что я должен сделать? — вздохнул пан Амброзий. — Из пистолетика этого разве что по мышам стрелять. Да и потом, что я ей скажу? «Простите, кузина, копался тут в ваших вещах, обнаружил огнестрельное оружие, как вы это объясните?»? Нет уж, дорогая. Уволь меня от этого! Пани Хонората подумала-подумала… Как ни обидно признать, но муж, видимо, прав. Поделать ничего нельзя. Но ничего не делать — просто преступно! — А ведь тетушка, кажется, могла бы предупредить, что кузина с такими особенностями! — Да уж, с особенностями, — пан Амброзий отпил сразу полчашки и поморщился — коньяку-то плеснул, а сахару положить забыл. — Спрашивает тут у меня: а что это у вас тут за мужчина на рассвете по усадьбе бродит? Такой, говорит, высокий, бледный, на латыни изъясняется, представляешь? А я ей: никаких бледных мужиков у нас не бродит! На рассвете у нас все или спят, или делом по хозяйству заняты, а если что и говорят, то уж точно не на латыни! Привиделось вам, кузина, что-то. Неудивительно, впрочем… Я с ней скоро сам духовидцем стану, ей-богу. А тетка да, могла бы и предупредить. — Ах! — воскликнула вдруг пани Хонората. Пан Амброзий, как раз опрокинувший в рот остатки кофе из чашки, едва не поперхнулся: что еще? — Тетушка! — пани Хонората заозиралась, — Письмо! Я же как раз искала вас, и тебя, и кузину! Куда я его задевала? — Да вот оно, — прокашлял пан Амброзий, — из кармана у тебя торчит! — Ах, и впрямь, вот же оно… Ну, слушай! — и пани Хонората развернула довольно толстую пачку исписанной бумаги. Пан Амброзий вздохнул и смиренно уселся на диван по соседству со своей новой бекешей. — «…Вандуся порывиста и романтична, даже, пожалуй, слишком. Представь себе, собиралась ехать к вам под Рождество, но в один день, переменилась и собралась ехать тут же, не дав мне возможности упредить вас — и все как-то сразу, и вдруг! В полных попыхах! Едва услышала семейное предание твоего Амброзия — и полетела. Вскочила — еду! Как на пожар. Конечно, ей скрутили в этом Лондоне голову этой ее этнографией. И даже не дождавшись, пока готовы будут подарки для детишек. Посему, дорогая моя, подарки едут отдельно. Они наконец все готовы, и будут у вас как раз к Рождеству. Мы уже и возок снарядили. Кланяйся от меня своему бирюку…». Ну, дальше неважно. Ну, что скажешь? — А я согласен, — сказал пан Амброзий. — Голову ей точно скрутили. Напрочь. — Ну почему ты вечно слышишь только то, что неважно? — всплеснула руками пани. — Подарки! Целый воз подарков! Я думаю, это повод устроить детям праздник! Или даже бал! Ты же не станешь возражать? — А есть смысл? — с покорностью судьбе вопросил пан Амброзий. — Ах ты ж… Он только сейчас заметил: на бархатистой коричневой коже новенькой, недели нет, как привезли от скорняка, бекеши расползлись жирными кляксами тут и там масляные пятна. — Ах ты ж… Чтоб тебя черт побрал с твоими пистолетами! — загремел пан Амброзий. — Где эта кузина? Подайте ее сюда! Эй, — он распахнул дверь и выглянул в коридор. — Кто там? — Барышня Поломацкая вернулась? — грозно спросил пан Амброзий подбежавшего казачка. — Нет? Как явится, сразу доложить! Ну всё, — повернулся он к жене. — Уж я с ней поговорю! Хоть и гостья! Слышишь? Как тебя? Яцек? Казачок испуганно кивнул. — На! — пан Амброзий с маху швырнул ему безнадежно испорченную бекешу. — Обнова тебе с панского плеча. Носи. — Благодарю пана, — казачок склонился. — Но почему?.. — Почему-почему, — остывая, ответил пан Амброзий. — Потому что моя Хоноратушка уже разлила свое масло!