Записки сельского вампира

«Будь трижды и четырежды проклята моя несдержанность! Простить себе не могу. Но должно упомянуть, безоговорочно признавая всю свою неосмотрительность, что предположение мое, столь неосторожно высказанное, не имело за собой никакой задней мысли. «Да ты влюбился!» — воскликнул я. Стах перестал насвистывать, уставился на меня с недоумением во взоре и спросил, будто бы не поверив своим ушам: «Чего?». «Ты влюбился!» — повторил я сдуру, — «В эту самую гостью!». И вместо того, чтобы замолчать, продолжил с, не стану скрывать, огромным любопытством: — «Рассказывай! Она хоть красивая?» — как будто это имело хоть какое-то значение. Стах засмеялся. «Не городи, Веня, чуши», — сказал. И я, эдакий недодум, еще и настаивать принялся, дескать, ну что ты, Сташек, это вовсе не зазорно! Но добился лишь того, что Стах отвернулся, закрылся наглухо крышкой и заявил: «Я спать. Спокойного дня!». И еще через минуту: «Красивая». И всё. Больше ни шороха, ни звука не доносилось из Стахова гроба. И мне ничего не оставалось, как последовать его примеру. Уже почти погрузившись в сон, вспомнил я, что так и не успел похвалиться вновь обретенным умением проходить сквозь стены. Подумал: «Ну, ничего. Расскажу вечером. А может быть, не расскажу, а покажу на деле». И что же оказалось ввечеру? Стах ушел! Один! Едва дождавшись заката! Оставил мне на крышке записку: «Решил проветриться. Не волнуйся.» — и был таков. Вот тут-то я сообразил, что, видимо, задел его чувствительность своим опрометчивым и, что греха таить, слегка насмешливым восклицанием. Недопустимая небрежность!.. Как я мог, имея за спиной более трех столетий врачебной практики, проявить такую неделикатность — зная, сколь щепетилен и скромен Стах в вопросах личных… И всё же… Что там за таинственная заблудовская гостья? Должен добавить, что меня начинает несколько тревожить моя собственная эмоциональная нестабильность. То я сверх меры переживаю, доходя до самых неразумных фантазий. То не могу сдержать ненужного любопытства. Неужто таковы последствия перенесенной мною недавно травмы?.. Какое в целом воздействие на психическое состояние немертвого индивида может оказать удар священным предметом? При условии, разумеется, что таковой удар не прекратил вовсе существование указанного индивида? Боюсь, никаких источников на подобную тему найти я не сумею… Жаль. NB: обдумать!»

***

— …Ватагу Ольгерд собрал лихую, всё лучшие фамилии нашего края: Подвыподвертецкие, Вздрюхи, Загогульчики. И вот как-то по осени отправился пан Ольгерд на охоту и, как не раз случалось, заехала охота на чужую землю, а именно — к соседям Вольским. Удивительного в том ничего нету — заяц, он, видишь ли, грамоте не знает, географии не обучен, куда ноги несут, туда и скачет. Тем более, что Вольских имения невелики, не то что зайцу проскочить — переплюнуть можно. Что там у них — одно село да хутор. Ну да не в этом дело, а в том, что на селе свадьбу играли. За зайцем ли, просто ли так, только Ольгерда со товарищи занесло в село — в недобрый час. Говорят, увидев невесту, предок мой пожелал, чтобы красавица поднесла ему чарку. Отказать пану Ольгерду не осмелился бы никто. За одной чаркой последовала другая, за той еще одна. Не отстали от своего вожака и прочие охотники. Так, чарку за чаркой, оказались они за свадебным столом, сделав тем самым великую честь не только новобрачным, но и всему селу. Да что там селу — самим панам Вольским. Потому как, если говорить начистоту, с Вольскими Заблуды не то, что водку пить, а на одном поле… кхм… И разговаривать не стали бы! Ну так вот. Дело уже к вечеру, охотники пируют, кто за столом, кто под ним. Но все же решили собираться восвояси. И тут — хвать! А пана Ольгерда и след простыл! Нету его ни в доме, ни во дворе. Конь его стоит у коновязи, слуги тут же, полутрезвые, но на ногах стоят — а пана нету. Всполошились все! Селян спрашивают — те отпираются, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Кинулись искать. Обшарили все село, церковь, двинулись в усадьбу Вольских. Там в ту пору жила пани с детьми, из мужчин никого не было. Хмель и отчаяние ожесточили людей, и продвигаясь к панскому дому, грозились они не оставить от усадьбы камня на камне, но найти Ольгерда живым или мертвым. Совсем уж было подошли они к усадьбе, как вдруг, говорят, появилась в воротах черная тень. — Стойте! — сказала тень замогильным голосом. — Кто вперед шагнет — жив не будет! Не будь я Вольский! — и красные огни вместо глаз горят. Но не на тех напал — шляхтича грозой не напугаешь. Им с пьяных глаз — по херу мороз! Понукают они коней, а кони упираются, храпят, не идут вперед. Тогда спешились охотники. Но едва первый шаг сделали, как тень засвистела адским свистом, и налетел откуда ни возьмись сильный ветер, разметало всех по разным сторонам. А пав на землю, тут же они все и заснули мертвым сном. А наутро пана Ольгерда нашли — в этом самом доме. В спальне. Бездыханным. И на шее — три дыры, вроде как сапожным шилом колоты. Охотники, проспавшись, кинулись собирать людей, чтобы уж днем идти на Вольских, позвали ксендза со святой водой. Но не дошли. — Почему же? — спросила кузина Ванда. Пан Амброзий и не приметил, откуда она достала тоненький серебряный карандашик и узкую книжицу в черном кожаном переплете. — Это вы что же, записываете за мной? — спросил пан Амброзий, немного сконфузившись: увлекшись рассказом, он не всегда выбирал правильные, точнее, приличествующие обществу слова. — Стенографирую, — кузина повернула книжицу, и пан Амброзий увидел страницу, покрытую непонятными загогулинами и крючками. — Я прошла в Лондоне курс обучения, теперь практикуюсь при любой возможности. Но вернемся к вашей истории. Это крайне интересно! Почему они не дошли? С ксендзом и святой водой? — А, ну да, — встрепенулся пан Амброзий. — Стенография, надо же… Впрочем, после этнографии это и не удивительно. Ну ладно. Не дошли потому, что снова поднялся ветер, да такой, каких не бывало до тех пор ни по ту сторону Луевых гор, ни по эту. Не ветер, а настоящая буря, неслась над землей, снося на своем пути каждого встречного. Летели в небе кони, люди. Ксендза забросило прямо на крышу костела, так он там и провисел, зацепившись поясом за крест, пока под вечер не пришли мужики с лестницей и не сняли его. Крест аж покосился. У Подвыподвертецких с дома снесло крышу, Вздрюху сам дом разнесло по камню, а у Загогульчиков начался пожар — все это наделала буря. Так что им уж тут не до мести Вольским стало. Но, говорят, слышалось в завывании ветра дикое ржание коней, свист кнутов, лязг сабельных клинков и адский хохот. Так пронеслась над нашими краями первая Дикая Охота. — Первая? Значит, были и еще? — Были, — вздохнул пан Амброзий, — в конце октября у нас и впрямь бывает очень ветрено. Бывает, и крыши сносит, и дома рушит. Но это же все — явления природные. Такой ли образованной девице — и не знать? Правда, этот вот год выдался тих. — А что же ваш предок? Дырки в шее — это ведь верный признак… — Да полно вам, кузиночка! — Амброзий сел в кресло. — Уф, утомился, рассказываючи! Вся эта история не более, чем сказка. — Почему? — вскинула Ванда тонкие брови. — Столько признаков, вы не можете закрывать на них глаза! — Какие признаки? — Амброзий засмеялся. — Прадедушка умер в своей постели. — То есть, вы хотите сказать, что никакой ваш прадедушка не упокоенный? То есть, не неупокоенный… Простите, я что-то запуталась в словах! — Прадедушка как раз упокоенный. Когда новый костел ставили, склеп наш семейный пришлось перекладывать. По случайности гроб пана Ольгерда повредили. Так вот, лежит он там чинно, благородно, как полагается смертной плоти — истлел до костей. Кстати, Хонорате про это не рассказывайте, она у меня очень уж впечатлительна. Прадедушка похоронен честь по чести, на освященной земле. Завтра пойдем к обедне — сами посмотрите. Захотите — в крипту спустимся. Хотя там ничего интересного нету. И коли уж у вас такой к этнографии интерес, давайте приведем вам сказочницу — в Крынках живет, знатно сказки сказывает. Вот только дорога чуть наладится. А пока и у нас в Старых Мышах есть, что послушать. И по соседним деревням. — А что же этот таинственный Вольский? И дырки-то? Дырки в шее? У пана Ольгерда? — в голосе кузины явно слышалось с трудом сдерживаемое разочарование. — Ну, Вольский… Вольский — это наш местный Твардовский. Сгинул на войне с турками, я уж и не упомню, на которой. Легенды, не более. А дырки в шее… Скорее всего, там не дырки были, а следы от укусов… — Именно! — воскликнула Ванда, но тут пан Амброзий договорил: — …Клопов. Потому что — сейчас, благодаря богу, избавились мы от этой напасти, а еще в детстве моем дом ими кишмя кишел! — А как же свидетельства этих ваших, — кузина пробежала глазами свои записи, — Э-э, Подвыподвертовских? И прочих? — Подвыподвертецких, — поправил пан Амброзий. — Ну… Наговорили они немало, это верно. Тут ведь надо понимать… Вы на охоте бывали когда? Нет? Скорее всего они все, прадедушку включая, царство ему небесное, пьяны были как сапожники!