***
Сегодня доктору не спалось. То ли смена погоды повлияла (нудный многодневный дождь, потом снегопад, и вот наконец-то начинало подмораживать), то ли еще что – но он пробудился среди бела дня и понял, что больше ему уж не заснуть. По ощущениям было еще совсем рано, часа три пополудни, не более. Пан Вениамин полежал, размышляя о последних событиях. Вот никак не ожидал он от Стаха такой… бесшабашности! Кому что доказать-то хотел? Хряку-Заблуде? Так тому уже лет полтораста как всё равно. Благородному его семейству? Ну… Портрет в старом доме висит, судя по Стаховым рассказам, туда никто и не ходит. Может, и не заметят? А может, и заметят… Кстати, а как это Стах к Заблудам в дом проник, так вот запросто? Надо будет спросить при случае. А почему, собственно, не сейчас? - Сташек! – позвал доктор. – Ста-а-ах! Ответа не было. Доктор приподнялся на локте. Дрыхнет старый друг. Набезобразничал – и дрыхнет. Вставать было лень. Пошарив в карманах сюртука, обнаружил там завернутую в тряпицу початую головку чеснока – пары зубчиков не хватало, надо же, раздобыл давеча, чтобы проверить некоторые догадки о фармакологических свойствах растения… Так это, наверное, от чеснока и не спится! А вот мы его сейчас и применим. Пусть проявит свое бодрящее воздействие на обращенного вампира! Бум! Чесночная головка гулко ударилась о крышку Стахова гроба. Нет ответа. Ну да, он и живым под пушечную пальбу дрыхнуть умудрялся. Одним ударом его разве поднимешь? Жаль, не догадался доктор разодрать головку на зубцы… Можно было бы несколько раз швырнуть. С другой стороны, это же очень даже хорошо, что Стах так живо на портрет Заблуды отреагировал. Значит, ему не все равно. Значит, меланхолия отступила окончательно и бесповоротно. И, успокоившись этой приятной мыслью, доктор решил скоротать время до заката за чтением. Что там еще про цмока пишут? «Зубы громаднейшие, а когти острейшие, и грива густая и рога на голове, и шипы по спине и хвосту, и плавники мощные, и сияющая чешуя, невероятно прочная, не хуже самого дорогого доспеха, а на солнце отливает золотом, а по луне – серебром, в новолуние же становясь иссиня-черною. От прочих тварей, изобильно в лесах и на болотах проживающих, отличается цмок завидной чистоплотностью, любит купаться, ходит в баню и ежедневно моется…*» Доктор прикрыл глаза и попытался представить себе это дивное создание. Это какая же должна быть баня, чтобы оно в нее поместилось? Размерами-то цмок весьма преизряден – вон, целых семь саженей. Логойских. Жаль, жаль, в окрестностях Нижних Петуховичей цмоков никогда и не водилось, иначе бы за минувшие четыреста лет они бы уж как-нибудь, да встретились бы… А может, и водилось. Может, заснул местный цмок где-нибудь на кочке посреди трясины, куда никто не хаживает? Вот и забыли про него и люди, и нелюди… А он все спит и спит беспробудно… Прямо как Стах! - Пан Станислав! – предпринял доктор еще одну попытку. – А ну, поднимайся! Дело к ночи! Всё напрасно. Дрыхнет! Видно, чтобы разбудить его, придется встать самому – ничего не поделаешь. К тому же действительно пора подниматься – солнце, должно быть, уже закатилось. Осенний день короток. Но даже когда доктор постучал настойчиво в крышку Стахова гроба, тот не ответил. Уж не подхватил ли где сонную болезнь – взамен меланхолии? Да нет, не должен… Сдвигать крышку доктор не стал. Невежливо так грубо нарушать чужое личное пространство только потому, что тебе кажется, что кому-то пора вставать! Пан Вениамин почитал еще немного. «Не злите цмока! Хвост его зело гибок и длинён – упаси вас Бог увидеть, как цмок орудует им в бою, предпочитая, однако, исход битвы решать молниеносно и без проволочек, используя огненное свое дыхание, коим спалить он может не токмо человека, но и целую весь и даже град. Крылья же большие, размашистые, преогромной летучей мыши подобные, а голос зычный, что и мертвого разбудит. Летает он по воздуху аки птиц небесный, переносясь из одного места в другое. Который же способен ходить на задних лапах, а иногда и вовсе прикидываясь человеком, в которого облике представали перед женами и девами, доводя порою Евино племя до большой беды…» Увы! На этом книжка обрывалась. Доктор засмеялся: никаких тебе пикантных подробностей, вот досада! А Стах все спал себе да спал. Вот ведь… Вот бы где цмок-то пригодился, со своим зычным, способным и мертвого разбудить, голосом – как нельзя кстати! Интересно, на что бы это было похоже? Доктор припомнил краковский горн – да, должно быть что-то в этом роде. Но чтобы мертвого разбудить, все же нужно что-то помощнее.***
- Ну всё! Тпру! – крикнул брат брандмейстер не то коню, не то Прокопу и придержал поводья. – Хватит, любезный! По моим подсчетам, мы уже раз пять мимо кладбища проехали, еще немного – и до Ченстохова доберемся! Кругами водишь, курва? И хотя брандмейстер совершил разом несколько грехов (брат Сульпитий скрупулезно подсчитал: впал в гнев и сквернословил), пожарные братья были явно с ним согласны. - Темнеет уже! – сказал один. - Холодно! – подхватил другой. - И есть хочется, - добавили сразу трое. И в подтверждение у кого-то до неприличия громко забурчало в животе. - Эх, панове, - староста стянул с головы шапку, - не серчайте! Заблудился я – видать, бес попутал… - Я тебе сейчас такого беса покажу, - завопил брат Гиацинт, самый молодой и самый тихий в обители, до того усердный в послушании, что не только именем, но и цветом лица напоминал подчас своего тезку из царства Флоры; то, что он позволил себе повысить голос, было само по себе уже явлением чрезвычайным, но на этом брат Гиацинт не остановился. – Я тебе всю морду набью! То есть лицо! То есть… - Тихо! – брат брандмейстер поднял левую руку, и галдящие монахи за его спиной замолкли. – Где погост? Отвечай, сукин сын! - потому что дело есть дело. Особенно, если за него внесена предоплата. - Да чтоб мне провалиться, - староста швырнул шапку на подмерзшую землю, - заплутал! Прямо первый раз со мной такое! Не гневайтесь, пане, с каждым может случиться! Вы тут погодите, я сбегаю, осмотрюсь – куда нам податься! Только с места не сходите – трясина кругом. Ступишь не туда, и поминай, как звали! И как ни кричали ему вслед сначала брат брандмейстер, а потом и остальные, как ни приказывали воротиться, как ни стращали божьей карой – шагнул в сторону, да и исчез меж деревьев. Будто в воздухе растворился. _____________________ *Сведения почерпнуты из трудов белорусского этнографа и фольклориста Н.Я.Никифоровского (1845-1910)