***
Всю дорогу до кладбища кот думал: что делать? Понятно было, что нужно предупредить благодетеля о том, какая тут над ним собирается гроза. Но бежал кот быстро, а дорога была недалека, поэтому придумать он ничего не успел. Обскакав пару-тройку раз вокруг склепа, единственного на весь погост, кот уселся на пороге (отметив мимоходом, что преподнесенной днем раньше мыши уже нет) задрал к небу белоусую морду. — Мммаааау! Уррряу! Мяяя! Никогда, даже в самый первый свой боевой март, не вопил кот так отчаянно и самозабвенно, то опускаясь до утробного звериного рыка, то достигая невиданных жалобных высот. Кладбищенские галки всполошились и с криками залетали над березами, а воробьи так и вовсе предпочли убраться подобру-поздорову куда подальше. Но увы! Благодетель, если и услышал этот отчаянный клич, никак того не выказал. Двери по-прежнему тихого склепа остались закрыты, и как кот ни прислушивался, ни звука, ни вздоха из-за них не услышал. Дело меж тем чем дальше, тем больше требовало решительных мер. Кот захлопнул рот и уставился на недалекий — опушка да пролесок — церковный двор.***
По четвергам отец Силантий молчал. Такое он сам себе назначил послушание. Если, конечно, на четверг не выпадал какой-нибудь праздник. Тогда служил, как полагается, и уже потом до конца дня молчал. Помолчишь сам с собой наедине — и мысли в порядок приходят, и ответы на сложные вопросы как будто ниоткуда появляются, и яснее становится, как дальше жить. Приход сначала такому обычаю своего пастыря дивился, а потом привык — по четвергам отцу Силантию давно уж без особой нужды не докучали. Это была еще одна, и не исключено, что главная, причина Силаньтьевых немых четвергов. Да и то, вот так отдохнешь от людей денек — их и любить легче становится. Хотя, конечно, «любить» — это слишком сильно сказано. Ну да хоть не раздражают, и то слава Богу! Тем удивительнее было услышать сегодня колокольный звон. Ну как — звон? Единственный колокол петуховичской церкви звякнул раз, другой… Отец Силантий выбежал из храма, где с утра предавался размышлениям, на церковный двор и уставился на колокольню. Неужто мальчишки балуются? Быть того не может! На колокольне никого не было. Тут колокол ударил третий раз — и затих. Полдня размышлений, нацеленных на достижение безмятежности духа и ясности мысли, пошли насмарку: подхватив полы подрясника, отец Силантий устремился по хлипкой лестнице вверх, намереваясь задать звонарю-неумехе хорошую трёпку. Для этого, кстати, разговаривать вовсе даже и не обязательно! Примерно на середине лестницы пыл его немного приугас, и он, отдуваясь, сбавил ход, но решимость задать озорникам перцу только окрепла: до звонницы отец Силантий добрался, пылая праведным гневом, вывалился, пыхтя, на площадку под колоколы, закатывая на ходу рукав… И никого не увидел. Колокол слегка покачивался, размотанная веревка валялась на дощатом полу. Отец Силантий кинулся к перильцам, и почему-то глянул не вниз, а огляделся окрест, будто ожидая увидеть злоумышленника, парящего в воздухе аки птица небесная. Никто там, конечно, не парил. Да и на земле, слава тебе Господи, никого не оказалось. Удрать по лестнице, не столкнувшись с отцом Силантием, злоумышленник никак бы не мог… — Мяу! Отец Силантий обернулся, едва не наступив на собственную полу. Рот у него раскрылся сам собой, да так и остался, и только привычка чаще помалкивать, чем болтать, взращенная годами служения в захолустье, помогла не нарушить четверговое молчание. Распластавшись во все стороны по тулову и упершись задними лапами в заплечики, сидел на покачивающемся колоколе большущий черный кот, сидел и не падал — не иначе, чудом. Белые усы его ершились щетками, а на морде читалось что-то вроде «Кошачья мать, как же это меня угораздило?». Другой, менее привычный к местным условиям, священник сразу бы заподозрил в коте нечистую силу. Но отец Силантий уже давно перестал удивляться некоторым странностям Нижних Петуховичей и окрестностей. А кроме того — и это главное! — он узнал кота. Имени, правда, не припомнил. Кот и кот. Божья тварь. Старосты кот. Он один тут такой, белоусый. Поверить в то, что это кот звонил в колокол, было сложно. Но другого объяснения отец Силантий не нашел. Но зачем это коту? Священник перегнулся через перильца, глянул налево, направо… На юг, на север. Ага. Вот, кажется, и причина… Отец Силантий, в отличие от хлопчика Янки, в жизни своей кое-какие книги читывал и знал не только про Бову-королевича. Но почему-то подумал он ровно то же, что и повитухин внук. «Тевтонцы?!». Со стороны села к церкви двигались неспешно конники в блестящих на солнце шлемах. «Да ну, какие могут быть тевтонцы, девятнадцатый век на дворе», — успокоил сам себя отец Силантий. — «Да вот, с ними и староста. Спокойно идет, по своей воле, не повязан, не избит… Тьфу ты, какая лезет в голову ерунда. Да они, никак, монахи? Хорошо, однако, что сегодня четверг — спасибо, Господи, что надоумил в своё время!». Перекрестившись троекратно в знак благодарности, отец Силантий отодрал кота от колокола. Кот не сопротивлялся и благодарно припал к человеческому плечу. Он и подумать не мог, что бить набат — такое непростое дело, особенно для котов. В голове у кота немного гудело. Прижимая божью тварь к груди одной рукой и придерживая полы одеяния другой, отец Силантий неспешно спустился с колокольни. Церковный двор был невелик. Брат брандмейстер спешился и в сопровождении старосты прошел в калитку; пожарные братья остались за оградой. Посреди паперти стоял священник. На руках у него сидел кот. Чем-то они были похожи, седобородый священник в черном подряснике и черный кот с белыми усами, видимо — некоторой отрешенностью взгляда и общей суровостью облика. — Вот, батюшка, — прямо от ворот закричал Прокоп, — понаехали к нам святые отцы, почто — неведомо, тебя спрашивают. Священник молчал. Кот тоже. Брат брандмейстер приблизился и поклонился — не низко, но с почтением. Священник тоже склонил голову, не проронив ни звука. — Ну, говори, чего хотел, — поторопил брандмейстера староста. — Время идет, мы стоим. А мне вас еще на постой определять. Священник вскинул бровь и опять ничего не сказал. — Слава Исусу! — высказался наконец брандмейстер. Священник перегрузил кота в левую руку и перекрестился, соглашаясь со сказанным. — Тут, видите ли, отец… — Силантий, — подсказал староста, приглядываясь к коту. — Силантий, — послушно подхватил брандмейстер, — как бы потолковее сказать… Брандмейстер был человеком дела. Слова, кроме самых простых и понятных или заученных, давались ему непросто. Но он очень постарался и припомнил инструкции, выданные настоятелем при выезде отряда пожарных братьев из обители святого Тефтония Померанского: — Как вы есть пастырь духовный здешних мест и селян, то рассчитывать на вспомоществование в деле попрания сил неведомых или демонических, обосновавшихся в местных болотах и лугах, что является священным долгом всякому, не отдавшему себя во власть Сатаны, в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно, можем ли? — ну, как мог, так и припомнил. На лице отца Силантия отразилось столь искреннее недоумение, что брат брандмейстер, вот уже который раз за день, перевел свой невнятный вопрос на простой и понятный всякому язык: — Говорят, у вас тут упырей обильно? Священник отпрянул от брата брандмейстера, как будто тот сам и был упырем, и явно хотел сказать что-то резкое и совсем не смиренное, вот и рот уже раскрыл, но… опустил веки, вздохнул глубоко. Отступил на шаг, поднял правую руку и щедро и широко перекрестил сначала стоящих перед ним брандмейстера со старостой, потом пожарных братьев за оградой, потом — их лошадей. Развернулся и, как был, с котом под мышкой, вошел в церковь. И дверь за собой захлопнул. Староста Прокоп усмехнулся в пегие усы: — Знамо дело! Четверг! — Это что же? — спросил ошарашенный брандмейстер. — Он у вас что, немой? — Да нет, — ответил Прокоп. — Просто молчит. — Это что же у него, обет? — догадался брандмейстер. — Ага, — согласился Прокоп. — И в обед молчит. С утра молчит. И на ужин — молчать будет. На постое столоваться-то будете? Или вы со своими харчами? И тут брандмейстера осенило. Они все в сговоре! Все, и баба с хлопцем на дороге, и дед у плетня, и староста! И девчушка в шитой безрукавке! И священник! Все! Всё село. Водят за нос! Но почему? Может, они все тут — упыри? Ну и пусть, что на солнце не дымятся… Но разве смог бы упырь на церковный двор вот так вот запросто зайти? Он глянул на старосту. Тот стоял спокойно. Не дымился. Прахом наземь не опадал. — Но почему? — переспросил брандмейстер вслух. — Ась? — откликнулся староста. — Если столоваться, то на пятак дороже! — Ну вот что, пан Прокоп, — решительно заявил брандмейстер. — Пошутили — и будет. Веди! — Куда? — На кладбище веди. Где оно тут у вас? — Да вот, — протянул Прокоп руку, в которой так и поблескивал топор. — Здесь близехонько. За березками — вишь, кресты?