Записки сельского вампира

— Кастусь! Ка-а-асту-у-усь! — разносилось по дому. Пан Амброзий Константин Заблуда-Приблудовский вздрогнул и проснулся. За окном по-прежнему моросил нудный осенний дождь и голые ветки деревьев гнулись на ветру. Если он и спал, то какие-нибудь четверть часа, не больше. А крику-то, крику! Ведь знают же: занят! Не мешаться! — Ка-а-а-а-астусь! — крик приблизился к дверям, и пан Амброзий поспешно заткнул пробкой и упрятал в карман шлафрока плоскую бутылочку темного стекла. Уф, успел! Удачный покрой у этого балахона — в карманы черта можно спрятать, а снаружи незаметно, и теплый к тому же, что вовсе не лишнее — из новомодного окна во всю высоту стены, от пола до потолка, дуло неимоверно, во Франциях оно, может, и хорошо, а тут… А все жена — сделай да сделай как в Париже! Придется на зиму законопатить. Пани Заблуда-Приблудовская меж тем уже входила в кабинет. — Кастусь, ты тут? Зову-зову, а ты не откликаешься! — Что случилось, дорогая? — Что ты тут делаешь? И чем это тут так странно пахнет? Пан Амброзий закатил глаза: ох уж эти дамы! Где же еще ему быть, как не тут — как всегда после обеда? Сама же приучала: кофе пить за столом это не комильфотно, кофе пить надо в кабинете. Вот, приучила, а теперь удивляется! — Хоня, дорогая! Что я могу тут делать, по-твоему? Пью кофе, — и пан Амброзий повел рукой, указывая на стол. Стол был письменным и даже с чернильницей, но за ним отродясь ничего не писали. Зато на нем прекрасно размещался большой серебряный поднос с кофейником, молочником и чашкой (а еще сахарницей, сухарницей и плошками с вареньями — пить кофе «с таком» пан Амброзий отказывался). — Странно, — сморщив длинный носик, сказала пани Хоня, — а пахнет как-то… Впрочем, это пустяки. Письмо! От тетушки! — Матерь божия, — всплеснул широкими рукавами пан Амброзий (в недрах глубокого кармана шлафрока довольно явственно булькнуло), — что же она пишет? До того, что пишет в своих бесконечных письмах тетушка жены пани Поломацка, пану Амброзию не было никакого дела, но нужно же было отвлечь жену от опасных бульков и совсем не кофейных ароматов. Тут надо сказать, что отношения пана Амброзия с кофе складывались непросто с самого начала. В доме его родителей, почтенных Заблуд-Приблудовских, его не пили, предпочитая узвар, подпивек, а порою — водку, потому привычки к кофе у пана Амброзия не было. Но когда он женился на барышне из древнего, хотя и небогатого рода, пришлось привыкать: пани Хоня жизни без кофе не представляла и дула его непрестанно, раз по пять на дню, что обходилось, между прочим, в довольно-таки кругленькую сумму. А пану Амброзию кофе не нравился. Чего в нем хорошего? Горькая черная гадость! Ну вот если с сахаром, то еще терпимо. Хотя пани Хоня и считала сахар в кофе кощунством. Но иначе пан Амброзий его бы и в рот не взял. А так — ну, пусть пьет хотя бы с сахаром. И все равно, с сахаром или с медом, не принимала душа пана Заблуды этот басурманский напиток! Пока однажды не снизошло на него озарение. Как-то раз, тоже по осени, озябнув до костей, вернулся он домой из полей — зуб на зуб не попадал. Заботливая жена тут же велела подать согревающего, а когда принесли графин с настойкой, аж ножкой топнула: не то! Кофе! Срочно варить кофе! Когда замерз, нужно пить горячее! Побежали варить кофе. А графинчик оставили на столе. И в тот — воистину счастливый! — день пан Амброзий прозрел. Жена-то была права: ничего нет приятнее чашки с горячим кофе, в который добавлено не меньше (а лучше — больше) половины настойки, можно, к примеру, липовой, а можно, скажем, ореховой, да что там, любая сгодится, лишь бы покрепче. С того самого дня пан Амброзий прямо-таки пристрастился к послеобеденному кофе. И завел правило: пока он в кабинете размышляет о судьбах отчизны, никто не должен его беспокоить! Что же там такое пишет эта старая курица из Кобыльница под Слупском? Не иначе, что-то важное — обычно пани Хоня послеобеденное кофейное уединение супруга не нарушала. Итак, письмо. Пани Хоня читала его с артистическими паузами, старательно расставляя логические ударения и подчеркивая самые важные вещи драматическими модуляциями — так, как учили на классах по декламации (пани Хонората Иоанна Заблуда-Приблудовская, урожденная Поломацка, окончила полный курс Александро-Мариинского института благородных девиц в Варшаве). Новости текли рекой; увы, из всего сказанного пан Амброзий запомнил лишь, как младший племянник Яцек, танцуя на детском празднике, лихо пал на одно колено и вдрызг разорвал по шву новенькие белые, а главное — первые панталоны, из-за чего разревелся так, что у него носом пошла кровь и пришлось послать за доктором; праздник был совершенно испорчен, а доктор прописал рюмку кагору, от чего Яцек разболелся еще пуще… Под мелодичные завывания супруги пан Амброзий вскоре снова начал клевать носом; он увидел вдруг, как щипчики для сахара подпрыгнули, пристукнули молодецки рукоятками и подскочили к пузатой сахарнице, что стояла, подбочась гордо, как и пристало панне из хорошего корецкого рода, и они закружили по подносу в прыткой мазурке, осыпая все вокруг мелким сахарным песком… — Кастусь, ты что, спишь? — негодующе воскликнули вдруг щипчики для сахара и ухватили пана Амброзия за нос — не больно, но весьма чувствительно. — Ай! — сказал пан Амброзий. Пани Хоня отпустила мужнин нос и укоризненно покачала завитой головой в приличном утреннем чепце: — Конечно, зачем слушать, когда жена сообщает важные новости? — Что ты, дорогая, как можно. Я все слышал. Все запомнил. Как мальчонка-то? Поправился? — Какой мальчонка? — пани Хоня, сминая все двадцать три страницы важного письма, всплеснула руками. — Почему мальчонка? При чем тут мальчонка? Ты все проспал! Тетушка спрашивает, сможем ли мы принять в гости барышню Ванду, а я не знаю, что ей ответить! — Ну, — пан Амброзий глубокомысленно почесал кончик носа — вот же скверная у жены привычка щипаться! — сможем, наверное. Отчего ж не смочь? Дом большой, места много. Еды, слава Иисусу, вдоволь. Прокормим уж как-нибудь твою Ванду — не думаю, что она так уж прям прожорлива. В чем беда-то? Пусть едет. Напиши тетке, да и дело с концом. — Ах, Кастусь, — пани Хоня вздохнула тяжко и потянулась к кофейнику. — Уже остыл? Нет, закажу свежего. — Ты не понимаешь. Кузина Ванда не просто тебе кузина. Не из каких-то там… — Это какая Ванда? Твоего батюшки племянница по младшему брату? Очередная Поломацка? — Она, — от очередного вздоха на пани Хоне едва не треснуло малиновое платье в мелкий синий цветочек, — не очередная. Она — Хрясь-Поломацка! ______________ *Название главы позаимствовано у Андрея Тимофеевича Болотова (1738—1833), русского писателя, мемуариста, философа-моралиста, учёного, ботаника-лесовода и прочая, прочая, прочая