Записки сельского вампира

Стах, успевший отскочить к спасительной печной трубе, стоял и ошалело смотрел в неровный пролом. В хате творилось что-то невообразимое: орали все, бабы, девки, парни, кот. Что произошло — никто не понял. Ясно было только, что случилось что-то ужасное. Половина лучин потухла, половина горела больным неровным светом, от чего по стенам плясали огромные страшные тени. Кума, так и застывшая с иконой в воздетых руках, осторожно приоткрыла левый глаз. Прямо перед ней среди обломков досок лежал какой-то господин. То, что это именно господин, было совершенно ясно — одежда на нем была господская. Откуда он взялся тут, посреди избы, было непонятно. Господин потряс головой — из волос полетела деревянная труха, какие-то листья, куски пересохшего мха. А потом поднялся, отступил на шаг, поклонился учтиво: — Добрый вечер в хату! Да вот беда — под ногу ему попалось одно из веретен! Господин оступился, чертыхнулся и снова оказался на полу, только теперь лежа на спине. А веретно, длинное, острое, торчало у него из плеча. Если бы на веретене не было пряжи, господина наверняка проткнуло бы насквозь. А так — только поранило. Но что-то было не то… Кума присмотрелась (для этого ей пришлось открыть правый глаз)… — ААААА! — загорланила она басом, растопырив оба глаза во всю ширь. — Ратуйте, православные! Православные как-то сразу перестали вопить. А кума, не раздумывая долго, подскочила к господину и с маху да от души приложила его образом — куда пришлось, она не выбирала! Да и где тут раздумывать, если стоит перед тобой такой вот господин, из плеча у него торчит веретено, а ни капли крови из господина не вытекает! — А-а-а! — тоненько и пронзительно закричал один из парней. — Упырь! Бабы, бей упыря! Ухватом его, ухватом! Что произошло дальше, селяне помнили плохо. Хотя и вспоминали долго. Одни говорили, что из дырки в потолке вывалился столб синего пламени и всех ослепил, а когда они смогли снова видеть, то в избе, кроме очумевших прях и поседевшего усами кота, никого больше не было. Дырка в потолке, правда, осталась. Другие же рассказывали, что сиганул с чердака огромный седой волк с горящими зеленью глазами, рыкнул так, что все пооглохли, подскочил к ошарашенному святым образом господину, ухватил его, перекинул через спину — и наутек, вон из хаты. А куда побежал — не видели. Никому и в голову не пришло за ним бежать. А третьим показалось, что с громовым криком «Курва мать!» сверху спрыгнул бледный как смерть человек в коротком кафтанце, каких уж век не носят, глянул вокруг — как огнем прожег, подхватил сомлевшего первого под руку, повернулся на каблуках — и исчезли оба! Как бы там ни было, а хату старосте пришлось всем миром помогать отлаживать — зима на носу, с дырой в потолке не прожить. Да и заново освящать потом. Да еще одна забота появилась у сельского попа. Повадилась к нему старостихина кума хаживать. «Отпусти, батюшка, грех особый! Не думая, не чувствуя, приложила я святым образом да по поганой морде!». И сколько ни твердил ей поп, что померещилось это все от духоты да пыли льняной, стояла на своем: приложила! Ну, а если и приложила, образу от того ущерб был? Нет, не было. Ну так и слава богу! Ступай себе, да впредь не греши! Ушла было. Наутро опять идет. И снова про то же, да с того же места… Просто спасу нет! Пришлось попу старосту на помощь звать. Кума-то старостина, вишь бы, из другого села родом, местных дел не то, чтобы не знает, но толком-то не ведает. Вот вместе со старостой и пришлось бабу в ум приводить. Чтоб не болтала без мысли направо и налево про дела, которых не разумеет. Ну, и чтобы вперед неповадно было без разбору образами благословлять. По крайней мере, здесь, в Нижних Петуховичах.

***

Доктор проснулся только через две недели. И все это время Стах безотлучно сидел над ним, как Кащей над золотым сундуком — куда только делась его меланхолия? Рана на плече пана Вениамина затянулась сразу же, как только Стах выдернул из нее веретено, и оно потом валялось в склепе на полу, все время попадаясь Стаху под ноги, пока он, рассердившись, не пнул его и не загнал куда-то в дальний угол. А вот ссадины на лице никак не проходили — била кума от души, а душа у нее была широкая. Да и святой свое дело знал. В общем, когда доктор очнулся, первый снег уже и выпал, и растаял, а за ним и второй прошел. Пан Вениамин открыл глаза. Было темно и тихо. Спокойно. Доктор улыбнулся. Кажется, он все-таки умудрился поправиться. Не всякий вампир, знаете ли, переживет прямой удар иконой в челюсть… Сколько же времени прошло? Есть почему-то не хочется. Неужели всего пара дней? И где там Стах? Бедняга, наверное, совсем извелся! — Стах! — позвал доктор и вытянул руку, намереваясь поднять крышку гроба. Крышка подалась не сразу. Двинулась слегка и остановилась. Пришлось как следует поднажать, пока она не открылась как следует. — Проснулся наконец? Стах был тут же. Стоял над гробом, склонившись, как мать над колыбелью. — Черт тебя дери, Веня… Доктор сел и тут же оказался в крепких объятиях друга. Даже, пожалуй, немножко слишком крепких. — Старый ты упырь! — говорил Стах, прижимая доктора к груди. — Чтобы тебе пусто было! Я уж думал, всё! Поминай как звали… — Ну вот еще, — невнятно бормотал растроганный доктор Стаху в плечо, — нас, Бобковых, так просто не возьмешь… Ну ладно, Сташек, отпусти. Будет. Ты скажи-ка лучше, — поинтересовался он, высвободившись, — сколько это времени прошло? — Две недели, — ответил Стах, — и еще один день. — А что же это мне есть совсем не хочется? — удивился пан Вениамин. — Я думал, дня три, не больше… Это просто какое-то феноменальное явление! — Ну конечно, — хмыкнул Стах. — Две курицы. Невиданное феноменальное явление! — Какие-такие курицы? — пан Вениамин вскинул брови. — То есть… Ты для меня кур воровал? Пан Станислав Петухов-Вольский ворует на деревне кур? — А что прикажешь делать? — возмутился Стах такой черной неблагодарности. — Ты лежишь тут не жив, не мертв, с разбитой мордой — чем тебя лечить? Пришлось идти курей воровать. Поступиться родовой честью. Голову оторвал и по капле тебе в рот капал. На что не пойдешь за други своя… А други эти, между прочим, сами во всем виноваты! Не перебивай! Так и есть — ты сам виноват. Вы подумайте: потащил меня за бабами подглядывать! И ведь даже не в баню! И я, главное, старый дурак, за ним лезу! И все ради чего? Ради какого-то там вязания! — Да нет же, Сташек, — с трудом вклинился доктор в поток Стахова негодования. — Не ради вязания. Точнее, ради вязания, но не вязания для! — Да ладно, не оправдывайся, — успокоился наконец Стах. — Все я понимаю. Это ты меня лечил. — Ну… да, — признал доктор. — Пытался переключить на новый вид деятельности. Это был, так сказать, некоторым образом эксперимент. Чтобы ты не хандрил. — Ну, — усмехнулся Стах, — считай, он тебе удался. Хотя и не слишком лестно, когда на тебе ставят опыты, не ставя тебя при этом в известность, но… Грешно судить успех. Но все-таки… Мог бы прямо сказать! Ну да ладно. Поднимайся давай. И доктор поднялся и только теперь увидел, почему ему никак не удавалось сдвинуть крышку с гроба: поверх нее был постелен довольно большой и довольно умело связанный из разноцветных лоскутов коврик. — Вот это да! — восхитился доктор. — Это что же, ты сам? Сам связал? Ай да Сташек! Стах кивнул: — Нужно же было чем-то время занять, пока ты тут раздумывал о вечности! Три раза распускал… Пока ты тут отдыхал без сознания. — Ну вы подумайте, — доктор потрогал ровные, одна к одной, петли коврика, — и как подобран цвет! Погоди-ка, Сташек… Это что? Кружево тут? И парча? Откуда? Стах неопределенно пожал плечами. — Ты что, церковь обнес?! Нашу? Или старомышинский костел? — Ну, еще не хватало, — Стах засмеялся. — Я, конечно, за други своя на многое готов, но самому под святую воду подставляться — уж ты меня уволь. — Тогда откуда это все? Тут еще какой-то позумент… Так, Стах. Рассказывай. Во что ты еще вляпался, пока я спал? — Ну вот, начинается! А я-то думал, ты порадуешься, когда проснешься. — Ну да, ну да! Но откуда все эти тряпки? У нас тут ни у кого такого нет, даже в старой твоей усадьбе. Разве что… — доктор недоверчиво уставился на Стаха. — Не может быть! — Ну… — Стах вдруг слегка смутился. — Да ладно тебе, ничего такого. Подумаешь, распотрошил сундук старья у Заблуд-Приблудовских. Все равно без толку пылится. А тебе же так хотелось, чтобы я связал коврик — вот тебе коврик. Стели на гроб! Чтобы вода сверху не капала! О, ты глянь! — Стах ткнул пальцем доктору в грудь. — Что такое?! — доктор нервно схватился за лацканы своего сюртука — все же пережитое в доме старосты было еще слишком свежо. — Да пуговицы-то! — сказал Стах. — А? Что с ними? — пан Вениамин пробежался пальцами по полам. — Надо же… — Ну да! Все — на месте.

***

«Подведем же итоги. Две недели бессознательного состояния и чувство некоторой неловкости, избавиться от которого, судя по всему, удастся мне нескоро — с одной стороны. С другой стороны — друг мой находится в состоянии уверенной рековалесценции, что проявляется в проявлениях глубокой и искренней заинтересованности в происходящем вокруг и эмоциональной в него вовлеченности. И это полностью компенсирует ущерб, нанесенный моему самолюбию. Не стану забегать далеко вперед, но динамика явно положительная, и если так пойдет и дальше, то вскоре о приступе меланхолии нам будет напоминать лишь весьма и весьма недурно связанный коврик. NB: кстати, случилось мне видеть на молодой панне Приблудовской накидку тонкой работы, выполненную в технике бесчелночного кружева — очень красиво; надо бы уточнить название техники, так, просто на всякий случай.»