Корни и лезвия

Пепельный Перевал остался далеко позади — мы шли без остановок уже почти вторые сутки. Мы — это небольшой отряд выживших из восточных деревень, разоренных императорской армией. Нас оставалось семеро: из двенадцати, покинувших деревню, двое умерли от ран, не дойдя до Заводи, еще трое свернули к Хмурым Топям около трех миль назад — в низинах могли оставаться уцелевшие поселения, и отставшие рассудили, что лучше попытать счастья там, чем следовать на запад через горы. Мы же — жалкое сборище простых крестьян с поклажей из наспех схваченной с полыхающих складов провизии и годовалым ребенком на руках одной из нас — следовали к Серым Озерам, туда, где росли и множились лагеря выживших. Шел четвертый год со дня восшествия на трон Императора, положившего начало новой династии и вместе с тем — объединению Континента под единой властью Терновой Башни. Четвертый год террора, которому союзники Императора подвергли свободные народы Континента — от горных племен севера до жителей Перемежных островов. Восточные деревни, раскинувшиеся кластерами деревянных домов от Гусиного Перешейка до Вересковой Пустоши на самой окраине Континента пострадали не сразу: Терновая башня, возвышающаяся над Еловым морем далеко на западе, распространила свое влияние на севере, подчинив себе землю кочевников, и лишь потом принялась за оседлые поселения в центральной части Континента. Почти два года мы жили в иллюзорном спокойствии, защищенные от императорских войск Гусиным перешейком — длинной, километров в семь, песчаной косой, затопленной в те два года морем, поднявшимся из-за дождей выше обычного. Два года, проведенные в счастливом неведении, в нежелании принимать правду — они аукнулись нам, когда первое терновое знамя появилось на горизонте ранним утром несколько дней тому назад, а мы были совершенно не готовы встретить их. На то, что нам удастся уберечь хотя бы часть деревень, не было и надежды. Воины Императора не знали языка договоров: все, что они собирались присвоить себе, они забирали насилием, не дав нам и шанса согласовать с ними условия, которые позволили бы сохранить не один десяток жизней. Так, падение востока ознаменовало завершение объединения. Императорская власть добилась своего: вряд ли на Континенте оставался хоть один дом, хоть одна пашня, которых не коснулось бы пожарище войны, и даже те, кто был свято убежден в том, что ужас и разорение их не коснутся, стали жертвами внезапных атак. Меж тем, пока армия была занята разорением и захватом новых территорий, пострадавшие деревни и города возвращались к жизни. Конечно, это не была та прежняя беззаботная жизнь, полная свободы и уверенности в завтрашнем дне, но это было ее подобием, и хотя бы за это стоило бы быть благодарным. Вновь открывались сожженные трактиры и таверны, возобновлялось движение по некоторым почтовым трактам, восстанавливались ярмарки и базары. Все это происходило теперь под строгим взглядом надзирателей, но это было лучше, чем ничего. В конце концов, всем нам хотелось жить, и всем нам хотелось притвориться, что ничего не происходит. На третий год объединения Терновой башней был издан указ о запрете празднеств и фестивалей: только укрепивший свою власть Император опасался вспышек восстаний, которые могли перерасти в нечто большее, и приказал своей армии не допускать народных сборищ. В каждом городе, в деревне и поселении, в каждом монастыре будто бы из-под земли вырастали Цитадели, кишащие воинами в бурых доспехах, каждый — с гербом терновника на груди. И все же — все же, это можно было назвать жизнью. Несмотря на контроль за оборотом продуктов и почтовым сообщением, несмотря на то, что на площадях городов и деревень не звучали больше радостные голоса и музыка в дни, которые раньше были праздником для всех свободных народов Континента, несмотря на то, что внимательный, обманчиво-равнодушный взгляд из-под черных забрал въелся в кожу, как въедается в нее морская соль, мы научились искать и находить счастье даже в этой новой, казавшейся когда-то невозможной реальности. Подвергнув гонениям гадалок и звездочетов, рыцари Цитаделей не лишили свободы уличных артистов и менестрелей, отобрав имения у именитых виноделов, они не тронули ни одной, даже самой пропащей блудницы, разрушив капища, алтари и храмы в тех деревнях, где люди еще хранили в себе веру в богов, они сохранили жизни шаманам и жрецам, и мы были благодарны за надежду на то, что под бурыми шлемами все же скрывались человеческие лица. На пятый день странствий мы все же сумели добраться до поселения. Разбитый на руинах безымянного поселения лагерь на берегу одного из озер виднелся еще издалека: дым костров поднимался в пасмурное небо как призывный сигнал; отражаясь от воды, до нас долетали голоса. Деревянный каркас недостроенной Цитадели возвышался над гладью воды, похожий на рыбий скелет. К тому моменту, как мы дошли до того, что некогда было домом деревенского старосты, многие из нас были изрядно вымотаны. Розмари — молодая рыжеватая девушка с мудрыми серыми глазами — едва держалась на ногах. Младенец на ее руках, не переставая, плакал от голода и изнеможения. Взглядом похожий на своего отца Ошуна, убитого рыцарем Цитадели еще в первый день за попытку сопротивления, во всем остальном он напоминал мать. Ребенка звали Харрином, он был первым сыном Розмари, родившимся живым, и она прижимала его к груди с такой силой, будто мечтала срастись с ним в единое целое. Мы остановились на крыльце, выбирая, кому стоит зайти внутрь и попросить о ночлеге. Старики в усталости опустились на ступени, мальчишка — сын пастуха немногим старше Харрина, потерявший несколько дней назад обоих родителей, жался к юбке Розмари, испуганно цепляясь пальцами за грубую ткань передника, но никто не обратил на нас внимания — мы были лишь одними из десятков таких же беженцев с восточных и южных земель. Разнившиеся наречиями, мы понимали друг друга по взглядам, по усталым жестам натруженных рук. К вечеру мы получили скромный ужин и место для ночлега в недостроенном доме, а наутро появившиеся на пороге рыцари раздали всем, от мала до велика, гвозди и молотки, кисти и лопаты, мотыги и тяжелые мешки с известью и зерном. Право оставаться в деревне нужно было заслужить. Самых молодых и крепких из нас рыцари увели на берег озера — обшивать деревянный каркас Цитадели бурыми булыжниками, а мы с печалью и неуверенностью смотрели в завтрашний день, понимая, что пройдут десятки лет, прежде чем это место вновь можно будет назвать домом.