На линованных листах

Соня не могла с уверенностью сказать, рада ли она тому, что послушалась Лёшу и пришла петь в «Король и Шут». Нет, всё было супер — текста ей до ужаса нравились, у неё получалось попадать в тот образ, о каком думал Князь, и ребята были очень хорошими, но она чувствовала, что совсем чужая здесь. Она, конечно, не собиралась оставаться надолго — записать свои партии и всё —, но ужасное чувство растерянности и отрешённости медленно разъедало изнутри. Хотелось сбежать, а Винокурова напротив, оставалась до конца репетиций, хотя её отпускали значительно раньше. Она по-турецки усаживалась в свободное кресло и доставала из сумки огрызок карандаша и тетрадь в ненавистную линейку, но других у неё не было — мама принесла с работы целую коробку таких, и покупать другие, пока дома лежат бесплатные, девушка считала кощунством. Задумчиво глядя на пыхтящих музыкантов, Соня и не замечала, как проходит время, а на страницах появляются заметки, зарисовки и хитросплетённые узоры на полях. С особой завистью девушка наблюдала за Машей, искусно управляющейся со скрипкой. Винокурова и сама была скрипачкой, участвовала раньше в конкурсах, музицировала днями напролёт. Вообще, на скрипку её отдал отец, помогал ей во всём, готовил к концертам, и после его смерти девушка думала, что со скрипкой теперь навсегда — не сможет оторвать от себя эту частичку папы. Но прошло время, и в коммуналке особо не поиграешь — бабули со всего этажа изойдутся ядом, в музыкальную школу она уже своё отходила, а больше особо играть и негде. Да и времени нет — Соня работает на ночных сменах в кафе официанткой и иногда там же поёт, а днём отсыпается. Правда, теперь о дневном сне пришлось забыть, как и о скрипке. Так и лежит инструмент у неё под кроватью, пусть и в чехле, но совсем пыльном. Грустные мысли проявлялись в рисунках, везде были силуэты загадочных, элегантных скрипачек. Иногда они обретали более чёткие образы, но лицо у них всегда было Машино — свой образ Винокурова со скрипкой старалась не ассоциировать. Рядом с зарисовками появлялись текста, большая часть из которых отдавалась Лёше на его детище —«Кукрыниксы», но часть он отвергал, мол, «очень круто, Софка, но не наш стиль, понимаешь?». Непринятые текста девушка помечала, и вскоре увидела, что их набралось уже неприличное количество. Сюжеты, пусть были и разные, но связывались какой-то неуловимой мистической нитью. Перед глазами порой мелькало, как дриады уводили путника всё дальше в лес, фавны убаюкивали своими песнями, и живая сущность леса поглощала бедолагу, или как феи затанцовывали до смерти возгордившуюся деву. Ребята из группы подозрительно на неё поглядывали сначала, не понимая, ради чего она остаётся на репетиции, но вскоре забили, справедливо рассудив, что это не их дело. Подходили иногда перекинуться парой слов, обсудить дела насущные, но не более. Лучше всего Соня общалась с Машей — то ли на почве половой принадлежности, то ли их интуитивно тянуло друг к другу из-за скрипачества. У них даже выходили увлекательные разговоры, они спорили о лучшем вкусе ягодного лукошка и обсуждали «Короля Льва», но дружбой это всё равно было не назвать. У Винокуровой всё получалось — в этом она была главной отрадой Князя. Он довольно кивал каждый раз, когда она начинала свою партию, и не мог скрыть удовольствия. Наверное, трудно даже представить, насколько это волшебно — слышать, как один в один воплощается то, что ты задумывал. Конечно, ошибки были, и Андрей терпеливо направлял голос девушки в нужное русло, но в целом он был в абсолютном восторге. Ребята посмеивались, мол, «нашёл себе княже свою княжну», но в лицо этого не говорили. Художника обидеть может каждый, а такой художник, как Князев, может и по лицу дать. Соню удивляла эта забавная разница тех песен, где есть её партия, и остальных. Если в первых имелась хоть какая-то серьезность, то в таких выходцах из-под Князевского пера как, например, «Сосиска» и «Голые коки» творилось что-то диаметрально противоположное. Девушку искренне смешил этот контраст в песнях с одного альбома, а Андрей-творец раскрывался с совсем разных сторон — и трагичного мечтателя, и дурашливого шутника, и загадочного рассказчика. Ребята кипели в «производственном аду», и особенно ярко Винокурова запомнила, как в один момент Князь и Балу подумали, что «Кукле Колдуна» не хватает неоднократного повторения одной и той же мелодии, и группа около сотни раз за день повторила её. К вечеру на лицах парней застыло выражение искреннейших страданий, а к Маше было даже страшно подойти — казалось, стоило бы кому-нибудь напомнить ей об этой песне, и смычок от скрипки оказался бы в не самых подходящих для него местах в теле человека. Так на развороте Сониной тетради и появилась серия карикатурных портретов, иронично озаглавленная «Бесконечная радость на репетициях». Все постепенно покидали точку, и Соня тоже начала собираться — скинула пару цветных карандашей в сумку, задумчиво полистала тетрадь перед тем, как её настигла та же участь, надела ботинки, которые снимала, чтоб разместиться в мягком кресле с ногами. В комнате оставались только она, Андрей и Саша Балунов. Парни дождались, когда Винокурова накинет своё пальто и пройдёт к выходу, чтоб потушить свет и закрыть двери на ключ, который был доверен Андрею, как человеку, живущему ближе всех к точке. На улице было холодно, но ещё терпимо — середина октября уже ударила по Питеру первыми холодами, но во всю силу мороз не разгулялся, будто бы щадя несчастных людишек. Все трое задумчиво встали у фонарного столба, периодически переступая с ноги на ногу и вжимая шею в плечи, как воробьи. Девушка совсем не вписывалась в компанию, даже не знала, как начать разговор и стоит ли его вообще начинать, и лучшим вариантом сейчас было побрести к метро. Но время сейчас было совсем не спокойное, а путь шёл через страшные, тёмные подворотни, и если выбирать между ними и тем, чтоб молча постоять с двумя способными к защите своей спутницы парнями, Соня без сомнений была за второе. Князь с Балу закурили, негромко начали обсуждать планы на следующую репетицию, а Винокурова заторможено уставилась на огоньки сигарет в их руках. Странно, но в свои 22 года она так и не пристрастилась курению, несмотря на курящую компанию и возможность свободно покупать сигареты. Она пробовала когда была четырнадцатилетней, они с Лёшкой сбегали за гаражи и курили чёрт знает где раздобытые папиросы, давились и кашляли. Горшенёв вот привык, а Винокурова никак не могла, и больше не пробовала. А теперь блуждающие вверх-вниз огоньки были для неё как посадочные огни, как дымящиеся ориентиры в темноте. Соня задумчиво поджала губы, сомневаясь, но всё же аккуратно тронула Андрея за плечо, обращая его внимание на себя. Он резко замолчал, и удивлённо уставился на девушку — кажется, он забыл, что она вообще тут стоит. — Не одолжишь сигарету, Андрей? И мне бы еще прикурить, если тебе не сложно. — девушка мялась и в волнении сжимала руку на лямке своей сумки. Появилось то самое ощущение «нарушения запретов», как тогда, в четырнадцать, хотя теперь ей уже давно ничего не запрещали. Винокурова ожидала, что ей не понравится и ей снова отобьет охоту курить очень надолго, а в лучшем случае навсегда. А даже если произойдет так, что ей не будет до ужаса противно, заядлой курильщицей она всё равно не станет. Князев вскинул брови, но помятую пачку всё же протянул. Мелко дрожащими от холода пальцами, Соня схватилась за тонкую сигарету, задумчиво покрутила её и вопросительно уставилась на Андрея. — Огонь с Балу, у меня нет. Саша уже достал из кармана косухи коробок спичек, достал одну и, быстро чиркнув об боковину коробка, поднёс пылающую деревяшку к папиросе в руках девушки. Огонёк на конце затлел, парень дёрнул рукой, туша спичку, и, изогнув руку, кинул её в сторону опрокинутой мусорки. До места назначения она не долетела, и Балу разочарованно цокнул. Винокурова в это время неуверенно поднесла сигарету к губам, тушуясь под взглядами ребят, и, помедлив еще несколько секунд, затянулась. Вкус табака сразу заполнил глотку, неприятно засвербило где-то в горле, и Соня, крепко зажмурившись, закашлялась, испуская клочки сизого дыма. Андрей с Сашей рассмеялись, второй легко похлопал девушку по спине и, наклонившись, чтобы компенсировать небольшую разницу в росте, заглянул в глаза, смешливо улыбаясь. — Ты не курила до этого, да? — Только лет восемь назад. — Винокурова нахмурилась и утёрла свободной рукой выступившие на глазах слёзы. Было немного стыдно и неловко — чёрт же её дёрнул попросить у Андрея сигарету, опозорилась только. Но Балу понимающе улыбнулся и, выпрямляясь, начал с интонацией знатока объсянять «азы курения». — Не кури пока в затяг, к дыму сначала привыкни. Затянула — сразу выдохнула. Девушка угрюмо глянула на Балунова, но совета послушалась — как только затянула немного дыма в рот, сразу выпустила лёгкой струйкой. Повторила ещё несколько раз, делая большие паузы между затяжками. За это время Князь и Балу опять разговорились, и Соня уже не чувствовала себя совсем лишней и чужой. Процесс казался ей медитативным — вдох-держи-выдох, и так по кругу. Было всё равно не очень приятно, на кончике языка засела горечь, но это ощущение было сравнимо с другой плохой привычкой — купаться в чересчур горячей воде. Ощущения были настолько неприятные, что уже доставляли странное удовольствие. Наконец, сигарету она выкурила почти до конца, и рассудила, что с неё хватит на сегодня. Винокурова не стала играть в снайпера, как Балу, а просто подошла к тому, что когда-то было урной и кинула окурок как можно ближе к центру вывалившейся кучки мусора. Андрей, заметив, что девушка докурила и подошла обратно, легко похлопал её по плечу, желая расслабить нервничавшую Соню, и тоже выкинул свой окурок, которого почти и не осталось. Саша последовал его примеру, запустил пятерню в волосы и протяжно зевнул, не скрывая своей усталости. — Куда тебе, Сонь? — глухо спросил Балу, не закончив зевок. — Мне? Да я до метро, а там до Фрунзенской. — Винокурова не хотела прямо просить её проводить, чего-то смущаясь. Было неловко — не такие уж они и хорошие знакомые. — О-о, нам по пути с тобой, засоня! А ты что, Андрюх, домой? Девушка хотела бы опустить недовольный комментарий насчет «засони», указать на то, что сам Саша прямо сейчас был больше похож на сонного человека, но слова не лезли, и она тактично промолчала. — Да, Шур, домой. Ну что, до завтра? — Князев потянулся, по его лицу было видно, что мечтал он только рухнуть на кровать и проспать часов 20. — До завтра, — они пожали руки, Андрей кивнул Соне на прощание, мягко улыбнувшись уголком рта. Девушка в ответ легонько помахала ему рукой, скорее убирая замерзшую конечность обратно в карман пальто. — Ну… Пошли? — неловко протянул Балунов, уже начиная пятиться в сторону метро. Винокурова только кивнула, нагоняя спутника в пару шагов. — Может расскажешь что-нибудь? А то сидишь всё на репетициях, грустная, молчаливая, никто о тебе ничего не знает. Девушка поджала губы, недовольно щурясь и сжимая руки в кулаки в карманах пальто. До ужаса она не любила такие разговоры — никогда не знала, что сказать, ведь особо ничем не занималась и не интересовалась. Была скрипка, и с той не удалось. Рисование и текста песен? Несерьезно это, ненастоящие рисунки и дурацкие тексты, странно, что Лёшке они нравились. Спустя неприлично долгое время, она тяжело вздохнула и наконец начала говорить. — Да мне нечего рассказывать, на самом деле. Работаю ночами в кафе сменами два через два, пою, где могу. Гулять на Ваське люблю, мультики дурацкие мне нравятся, я когда в кино работала, каждый день по несколько раз их смотрела, так и подсела, — Соня замялась, не зная, стоит ли говорить дальше, но всё-таки продолжила, — Ну, текста пишу иногда. Часть репертуара «Кукрыникс» — мои творения, безвозмездно отданные Лёше. Балу восхищённо округлил глаза и приоткрыл рот, удивившись услышанному. Верилось в это легко, но услышать всё равно было неожиданно. — Так вот чем у тебя тетрадь исписана! Круто-то как, а покажешь текста? — Нет. — отрезала Винокурова, сразу пожалев, что завела эту тему. Пнула от досады банку из-под газировки, она пролетела несколько метров, громко стуча по асфальту. — То есть, спасибо, мне очень приятно, но нет. Это как личный дневник, понимаешь? Саша выразительно закивал, показывая, что уважает желание Сони, и на душе стало приятно. Даже захотелось в ответ попросить рассказать о себе — то ли из вежливости, то ли из живого интереса. — А ты чем увлекаешься? Ну, не считая группы, — помолчав некоторое время, начала девушка, неловко отведя взгляд. Дурная привычка с детства — смотреть людям в глаза было страшно и тревожно. — Готовить люблю, кошек, — Балунов ответил незамедлительно, даже не задумавшись, но почти сразу понял, как неправильно прозвучали его слова. — По отдельности, конечно! Винокурова молча смотрела на него пару секунд, а потом тихо рассмеялась, с трудом осознав, что же было не так. Они немного скованно о чем-то болтали, желая скорее скрасить путь, когда наконец вошли в метро и, сразу же зайдя в полупустой вагон, рухнули на сидения. Разговаривать уже не хотелось, стук колёс убаюкивал, Соня уставилась на рекламную листовку на стекле и, кажется, спала с открытыми глазами. Они, несмотря на то, что были одни в вагоне (если не считать бабулю, одиноко сидящую на другом его конце), тесно соприкасались с Сашей ногами, но никто из них не обращал на это должного внимания — в сущности, это абсолютно невинное явление. Да и сам Балу уже дремал — склонил голову к плечу и глядел размытым взглядом куда-то сквозь пространство из-под полуприкрытых ресниц. Обоим было по-уютному тепло.