Если ты хочешь любить меня, полюби мою тень…
Илья Кормильцев и гр. «Наутилус»
Предложение Зуко встретило У Сокки резкий отказ, щедро сдобренный насмешками. Впору было ждать, что Зуко разозлится на колкости и уйдет. Но он лишь спокойно повторил: — Моя сестра может взять наш след и явиться сюда в любой день. Нам стоит убраться как можно скорее. Что-то в нем, что появилось после возвращения из храма Солнца, лишь крепло и проявлялось сильнее. Как если бы обрел надежную опору под ногами. И сбить его с мысли было не так-то легко. Даже Сокке. Сокка недовольно фыркнул. Катаре, хорошо знавшей брата, пришло в голову, что так он прячет собственное смущение и растерянность. Главный стратег не позаботился о запасных вариантах! Как же можно было это признать? — Но то, что ты предлагаешь, это безумие! Спрятаться у всех под носом, в загородном доме королевской семьи на Угольном острове? — А твоя авантюра с Кипящей Скалой не была безумием? — Катара не стала отказывать себе в удовольствии тоже поддеть брата. Кроме прочего, это была маленькая месть за все его намеки и шутки, которые он считал ужасно смешными. Катара не опускалась до того, чтобы дразнить его по поводу Суюки. А для него запретов не было. — Я согласен с Катарой и Зуко, — вступил Аанг. — Это безумие, но именно поэтому может сработать. Если это звучит глупо даже для нас, уверен, никому даже в голову не придет искать нас там! Зуко бросил на Аанга благодарный взгляд. У Катары на душе потеплело. Кажется, это тоже было одно из изменений после храма Солнца — Зуко и Аанг стали ближе, начали больше времени проводить вместе. И обучение Аанга покорению огня пошло куда лучше, когда они стали другу доверять. Хотя иногда взгляды Аанга (когда ему казалось, что она не видит) ее тревожили. Ей виделась в них печаль, перемешанная с ревностью. Но когда было с этим разбираться, когда у них постоянно находились все более срочные проблемы? Тоф, когда услышала, что они задумали, не колебалась ни секунды: — Пожить задарма в роскошном доме, практически дворце? На берегу моря? И наверняка с забитыми до отказа кладовыми? Счастливчик, почему ты раньше нам об этом не сказал? Если Умник не согласен лететь туда, давайте бросим его здесь! Я не хочу страдать из-за него!***
На Угольном острове оказалось чудесно. Если бы именно здесь, сейчас Катару спросили, нравится ли ей Страна огня, она бы воскликнула — конечно! Как же она может не понравиться? Море у побережье казалось здесь особенно чистым и прозрачным. На территории большого дома не было ни души — слуги прибывали из ближайшего городка только перед приездом высоких гостей. А нынешние гости никого о себе не оповещали. Поэтому им никто не мешал лежать на песке под солнцем, устраивать долгие заплывы и веселые состязания в море, заниматься поединками на мечах и тренировками по покорению и множеством других вещей. Да, здесь было чудесно. Но был и один подвох, о котором Катара заранее не подумала. Хотя подумать следовало. Зуко. Вот как звался этот подвох. Или же их отношения. Или же… Как же раньше было легко! Спать рядом. Переодеваться, просто попросив другого отвернуться. Наскоро причесываться и неделями не видеть себя в настоящем зеркале… Ничего тогда ее не смущало, не беспокоило. А теперь неловкость, что накопилась за прошлые долгие месяцы, будто навалилась вся разом. Катара могла легко отвлечься, залюбовавшись движениями Зуко на тренировке, и не расслышать обращенного к ней вопроса, потерять нить разговора. В ответ на его взгляды ее щеки начинали гореть, и она ничего не могла с этим поделать. Суюки была так права! Она, правда, говорила, что ничего страшного не происходит, и Катаре нужно лишь время и немного привычки. Но время, похоже, нужно было спокойное, лучше всего наедине… А об этом до сих пор приходилось лишь мечтать. И в доме на Угольном острове в чем-то оказалось иметь с этим дело еще сложнее, чем в горном храме. Храм был куда больше дома, там было куда больше уединенных мест и тихих уголков. Вокруг была огромная оранжерея, площадки, где раньше паслись бизоны… И сам горный холодный воздух успокаивал и дарил ясность ума. А воздух над морским пляжем, плотный и жаркий, будоражил. Он налетал порывами ветра на рассвете, путал волосы. Он придавливал душной тяжестью в послеполуденные часы, принося ароматы небывалых цветов и плодов, что росли в саду за домом. А с наступлением темноты, которая наступала здесь резко, свет фонарей и костра разгорался ярче. И ярче же блестели глаза, и тянуло взять за руку, держать и не отпускать. И придвинуться как можно ближе. И… Спальных комнат в доме было более чем достаточно для их не такой большой компании. И Сокке уже явно было не до того, чтобы всеми здесь командовать — он был слишком занят Суюки. Он не рассказывал об этом всем и каждому, но Катара была уверена, что они с Суюки заняли одну комнату на двоих. Что мешало ей сделать то же? В первую ночь в этом доме они едва ли уснули до самого рассвета — говорили и говорили без остановки. Слишком о многом нужно было друг другу рассказать. С замиранием сердца Катара слушала о плавании через океан на корабле-темнице, о жизни с матросами и лейтенантом Джи и о встрече с Хозяином огня. И в ответ рассказывала то, что давно лежало на сердце — о ссоре и примирении с отцом, об отчаянии, когда они не смогли догнать в океане корабль. О Хаме и покорении крови… Наконец он был рядом и мог ее услышать. Тяжесть на сердце становилось все легче. Когда темнота в комнате и за окном начала выцветать, она сквозь сон почувствовала легкое прикосновение губ к своей щеке — потянулась вслед, но он уже ушел. Потому что в обучении Аватара не должно быть никаких задержек. Зуко был строг к своему ученику, но к себе — куда строже. И дальше так и повелось. Лишь от ночи к ночи разговоров становилось немного меньше — потому что обязательно должно было остаться время на поцелуи. А поцелуи побуждали к тому, чтобы вновь сказать друг другу о самом важном. А после, разумеется, вновь хотелось перейти к поцелуям. Жар разгорался в теле, жаркие волны захлестывали целиком, а затем откатывались, оставляя звенящую легкость — от нее хотелось смеяться, зарываться пальцами в волосы, шептать глупости, опять смеяться — и целоваться без конца. И каждую ночь хотелось пойти немного дальше… Хотелось. Но наутро в голове всякий раз звучал голос Катары рассудительной, Катары взрослой, Катары-думающей-о-других. «Не время. Слишком много дел. Нельзя терять головы». Голос призывал вспомнить про свои обязанности, про то, что идет война и любовь не может быть сейчас на первом месте. Это просто сводило с ума! И почему-то она стеснялась этого голоса и опасалась рассказать о нем кому-то, хотя так хотелось пожаловаться Зуко, а может, даже посоветоваться с Суюки… Тем временем жизнь текла своим чередом. Постепенно в доме сложился свой распорядок, выстроивший последовательность дня. Тренировки, покорение, продвижение в боевых искусствах. Тоф по-прежнему сурово привлекала всех к домашним делам, так что у Катары оставалось достаточно времени на все, что ей нравилось. Как было здорово лететь над огромной океанской волной, а затем нырять в самую глубину, а затем вновь взмывать и парить над водой, словно птица! Несмотря на обуревающие ее сомнения и смущение, ей было здесь хорошо. Зуко когда-то рассказывал ей о каникулах в школах в Стране огня. Это звучало так странно — и то, что дети обязательно должны учиться, и то, что они там очень устают и поэтому так радуются каникулам. Но кажется, сейчас она понимала это лучше. Жизнь на Угольном острове была на каникулы во многом похожа. Спустя несколько дней они осмелели настолько, что решились (осторожно, в плащах и с прочими мерами предосторожности) выходить до ближайшего городка. Рынок как цель для Катары и Суюки, как самых практичных, и сплетни и новости для Сокки, как гениального стратега. «И огромного любителя сплетен», добавляла всякий раз Суюки. Эти выходы принесли еще больше удовольствия дням на Угольном острове. Оказывается, на самом обычном базаре небольшого городка можно было встретить столько ярких красок, необычных, манящих запахов фруктов и специй. Катара помнила огромные рынки в Ба Синг Се — но тогда они были беглецами и почти ничего не могли себе позволить. Каждый поход на рынок был практически как вылазка в стан неприятеля — добыть как можно больше, потратить как можно меньше. Она думала только о том, как бы выторговать что-то подешевле, а вовсе не о красоте или удовольствии. Здесь же они могли не думать наконец, могут ли они себе что-то позволить. Потому что можно было позволить себе буквально все! Как же неожиданно приятно это оказалось. В то утро Катара подумала, что прогулка на рынок ее отвлечет и развлечет. Лучше она проведет время так, чем будет сидеть рядом с площадкой для тренировок и во все глаза смотреть, как Зуко учит Аанга или как они с Суюки сражаются на мечах. Сокка ее и так уже жестоко дразнил, когда ловил на таком. Рынок в этот действительно ее отвлек. Но вовсе не так, как ей хотелось. Она увидела на базарном столбе это объявление, небольшой кусок пергамента, — и после могла думать лишь об одном. Только об одном. Одним махом сорвав со столба пергамент и зажав его в кулаке, она со всех ног побежала обратно.***
Катара смерила взглядом Сокку, обернулась к Аангу. На лицах и друга, и брата было написано одно — непонимание. Они совершенно, чудовищно не понимали! — Может, это вовсе не тот Йон Ра? — выговорил Сокка, морща лоб. — А совсем другой человек… — Он уволился со службы по старости и получил почетное выходное пособие! Здесь написано, что Хозяин огня повысил его в должности за успешную операцию на Южном полюсе! — в очередной раз она потрясла пергаментом у Сокки под носом. — Ну… Аанг встревоженно сказал: — Катара, зачем ты хочешь его найти? — Он совсем рядом! Живет на соседнем острове! Наслаждается жизнью! На Аппе туда можно добраться меньше чем за день! — Но зачем? Что ты собираешься сделать? — Ты же знаешь, что он убил мою маму? Лицо Аанга оставалось непонимающим. — Насилие — это не выход, Катара! Это не ответ, пойми! Он даже повысил голос, чего не делал почти никогда. Катара хотела ответить резко, так резко, так, чтобы ее наконец услышали, потому что она не могла больше это терпеть. Но тут Сокка воспользовался запрещенным приемом. — Это была наша мама, Катара.Не только твоя — но и моя тоже. Подумай, что бы она сказала? Разве она бы хотела такого?.. Он не смеет этого говорить! Его не было там, он не видел маму такой, какой она была в тот последний миг. Мама умерла в огне. Сокка этого не видел. Когда он добежал, отец уже накрыл маму меховым покрывалом и сказал, что не надо смотреть. А потом они отдали ее тело Океану — отпустили плыть прочь от берега на маленькой кожаной лодке. Она качнулась и быстро двинулась к горизонту. Мама уплыла. Она ничего бы не сказала Катаре, потому что ее больше не было. — Какая разница? Ее не вернуть! Это нужно не маме, а мне, мне самой! Почему ты не можешь меня понять, хотя бы постараться? Бледное лицо Сокки стало умоляющим, но она не стала его больше слушать. Боясь, что ей изменит решимость, она бросилась в дом. Вбежала по лестница на второй этаж, влетела в свою комнату и захлопнула дверь, а затем закрыла ее на замок. Это было бегство и это была слабость. Но что она могла еще сделать? Слишком мучительно быть среди самых близких, которые в один миг повели себя как чужие.***
Долго отсидеться в укрытии не получилось. Самое большое через четверть часа в дверь постучали. Она не стала отвечать. Стук стал громче, настойчивее. Потом в дверь заколотили кулаком. — Катара! Открой! Ответь мне! Голос Зуко звучал испуганно. Услышь она его при любом другом раскладе, открыла бы немедленно. Зуко всегда мог ее понять и утешить. Но сейчас? Она не сдвинулась с места. Если даже он сейчас будет против нее, она точно не выдержит. Если даже Аанг, даже Сокка!.. Глаза жгло яростными злыми слезами. — Уйди! — выкрикнула она наконец. — Не хочу с тобой говорить! Ни с кем не хочу! За дверью наступила тишина. Катара помимо воли прижалась щекой к этой границе, отделявшей ее от мира. Она сама не понимала, хотелось ли ей, чтобы он услышал ее и ушел, или чтобы разозлился и вновь попытался пробиться к ней. Тишина подождала пару мгновений — затем простучали подошвы сапог. Шаги удалялись. Катара сползла по двери на пол, съежилась, закрывая ладонями голову. Она неправильная. Ужасная. Нельзя быть такой, нельзя! Но она уже знала, что не сможет остановиться. Йон Ра жив. И он рядом, на соседнем острове. Она все равно его отыщет. Если Аанг не разрешит взять Аппу, она сделает себе ледяной плот и поплывет. Если все будут против, ей плевать. Но она не выдержит, если и Зуко скажет ей что-то о прощении или милосердии. Лучше пусть уходит и он. — Эй! — послышалось от окна. Тихое, осторожное «эй» подкинуло ее на ноги и развернуло в ту сторону. Полуденный ветер, уже жаркий, колыхал тонкую белую занавесь. Зуко толкнул створки окна и спрыгнул с подоконника. — Что ты здесь делаешь? Зачем, — голос предал ее и попытался дрогнуть, она оборвала саму себя. Только заплакать еще не хватает! — Катара, — он начал так мягко… Ясно, что прозвучит дальше. «Ты неправа», «подумай как следует», «мы просто не хотим, чтобы…» Она зажмурилась и помотала головой. — Уходи! Сейчас же! — она даже топнула ногой. Зуко только вздохнул. — Ну, это уж как-то слишком. Это, в конце концов, моя комната. Ты не можешь меня отсюда выгнать! Катара открыла глаза. Он так и стоял у окна, не сделав к ней ни шага. — Что бы ты ни задумала… «Не делай этого». Наверняка он скажет это. Никто бы не сказал ничего другого на его месте. — Я буду с тобой. Даже не думать сбежать одна. Слышишь?***
Небо за окном опочивальни принцессы побледнело совсем немного. Но первое приближение солнца она уже почувствовала. Когда-то оно несло умиротворение и радость. Встреча с солнцем означала встречу со своей силой, начало нового дня, где все будет хорошо и все получится. А еще когда-то — давным-давно, даже и не верится — встреча с солнцем значила и встречу с отцом. Когда она показала себя одаренной не по годам, когда она быстро догнала и перегнала в силе и умениях старшего брата, отец начал внимательно следить за ее успехами. Заходил на самый ранний урок, комментировал иногда. Одобрительный редкий кивок был как самая лучшая похвала и награда. Отец смотрел на нее и видел. И ему нравилась сила Азулы. Она чувствовала себя под его взглядом как под лучами солнца, ока самого Агни. Он и обжигал, и согревал. Потом, весь длинный день до вечера ей было пусто и холодно без него. Яркие лучи могли сжечь и даже убить — но без них Азула не чувствовала до конца, что она существует. Брат слонялся вокруг, предлагая игры и разговоры. Бледная тень. Слишком мало силы. Но иногда он ее развлекал. Мать пыталась согреть ее своими лучами, своим вниманием. Оно было теплым, даже ласковым. Но у нее совсем не было силы, и после того, что давал отец, все это было не то. Еле теплая водичка после жаркого потока. Мать раздражала, особенно тем, что была по-своему неуязвима в своих слабых лучах, раздражение дочери не доставало до нее — она оставалась спокойной, смотрела по-доброму. Говорила, что любит. Иногда Азула, томимая непонятным беспокойством, прокрадывалась к покоям родителей поздно вечером и подслушивала. Родители спорили. Азуле казалось, она понимает отца. Мать, видно, тоже раздражала его этой обманчивой мягкостью, которую на самом деле было не сдвинуть и не сломить. Но однажды вместо сердитого возгласа раздался звук удара. А затем тишина. И это было страшнее ругательств и криков. Азула хотела ворваться, закричать, сказать отцу прямо в лицо, что так нельзя. Большая сила — большая ответственность, силу нужно контролировать, не этому ли он учил свою дочь? Но Азула застыла на месте, а затем тихо, на цыпочках, ушла к себе. Но сначала прокралась в комнату брата и как следует, от души, напугала его. Он очень смешно боялся, и ей, как и всегда от доказательства его слабости, стало легче. А наутро мать лишилась своей мягкой силы. Она отводила взгляд, говорила тише. Азула нарочно сказала ей, какой отец сильный и как он все может. Ей хотелось услышать что-то в ответ, ощутить эту силу, почувствовать, как мать умеет не соглашаться всего лишь своим взглядом и ровным голосом. Но этого не было. Азуле стало страшно, захотелось броситься на мать, трясти ее, царапать, чтобы добиться наконец ответа, чтобы мир вернулся на место, чтобы под ногами вновь была твердая опора. Мать оказалась слишком слабой. Глупо было тратить силы на слабаков. Азула будет с отцом. Он ее точно не подведет. Она лежала, чувствуя, как солнце, еще не успевшее добраться до края горизонта, касается ее издали своим теплом. И вместо спокойного ощущения силы и мощи ее заливала ярость. Кроме самого маленького уголка в сердце — там царили холод и лед. Никакое солнце, даже самое жаркое, не могло его растопить. Отец давно перестал проводить с ней рассветы. Давно не говорил, какая она талантливая, особенная. Избранная. Возможно, предполагалось, что это теперь всегда так? Какая разница, что ей до сих пор нужно было подтверждение, нужен был чей-то взгляд, который бы говорил — ты есть, ты важна, ты сильная и ты добьешься всего на свете. Она больше не ребенок. У отца много дел, он не обязан потакать ничьим слабостям. А она — что она сделала в последнее время, кроме провалов и неудач? Отец до сих пор не знал, как она опозорилась в Кипящей скале. Она просто отвратительна. Жалкая, какой когда-то была мать. Азула встала и подошла к большому зеркалу. Внешнего сходства было мало. Но что-то в выражении лица, во взгляде… Нет. Она не скатится вот так же. На это ее достоинства хватит. Комната светлела, рассвет подступал все ближе. Тьма внутри сгущалась.***
Они вылетели незадолго до рассвета. Аппа игриво покачался на воздушных волнах и попытался заложить петлю, но, быстро уловив настроение своих седоков, протрубил угрюмо и дальше летел ровно. Добраться они должны были к вечеру. Всю прошлую ночь Катара не спала. Она не подпускала к себе никого, как рассерженный дикобразо-енот, что выпускает во все стороны свои острые иглы. Зуко знал, что эти звери так делают в минуты опасности, когда защищаются от кого-то. От кого хотела защититься Катара? Отчаянно хотелось ей помочь. Разделить с ней эту ношу. Но она упорно молчала и всеми своими невидимыми иглами давала понять — не подходи. Не трогай. И он старался. Если ей так лучше, пусть будет так. Но через несколько часов пути все же не выдержал. — Ты не спала всю ночь. — И что? — Можешь отдохнуть сейчас. Я знаю, куда мы летим, я сумею направить Аппу. Катара лишь сердито фыркнула и отвернулась. Тогда и он замолчал. Ровное движение и покачивание седла убаюкивали, и он не стал сопротивляться сну. Лучше сберечь силы. Зуко чувствовал — они пригодятся. Когда он проснулся, день пересекал невидимую границу, превращаясь в вечер. Блеклый лунный серп появился на еще светлом небе. Катара так и сидела, держа поводья, глядя прямо перед собой. Потом проронила: — Хама научила меня покорению крови. Я не хотела этого. Но она, наверно, знала, что в глубине души я такая… И вряд ли стану другой. Она говорила, будто подписывая себе приговор. Зуко ответил не сразу. Он перебрался к ней ближе, помолчал, подыскивая слова. — Я долго думал, что все в моей жизни решает огонь. Отец был уверен, что во мне его слишком мало. Огонь оставил мне это, — он быстро прикоснулся к шраму. — И я верил, что все предопределено. Думал, никогда не избавлюсь ни от огня, ни от метки. Так и буду нести за собой неудачи и разрушения, куда ни пойду. Впервые за эти часы губы Катары тронула легкая улыбка. — Жаль, у нас не осталось воды из Оазиса духов. Я бы попробовала тебя вылечить. — Не надо. Мне это больше ни к чему. Огонь может нести не только смерть, но и жизнь. А шрам — это просто шрам. Я сам могу решить, кто я и что мне делать. Она посмотрела задумчиво, кивнула. Зуко перестало хватать слов. Он хотел бы еще сказать Катаре, что она сильнее любых невзгод, что с ней случились. Что если бы он мог что-то сделать для нее или в память о ее маме, он бы это сделал. Забрал бы всю ее боль. Но из-за напавшей вдруг немоты просто положил ей руку на плечо и легонько подтолкнул в сторону седла. И Катара неожиданно послушалась. Легко, в несколько движений переместилась в седло. Свернулась у бортика, укрылась полой плаща. Она успеет поспать еще пару часов.***
Время без Катары сразу замедлилось, потянулось тягучим безвкусным сиропом. Аанг отчаянно скучал, чувствуя, как все вокруг стало пустым и бессмысленным. Его по-прежнему жгла мысль, что Катара не просто ушла — она ушла не одна и она ушла мстить. Возможно, она убьет того человека. Непредставимо! Невозможно было поверить, что это Катара, которую он так любит, что она способна на такое… — Эй, Легконожка! Ты там заснул? — окликнула Тоф. Она валялась под персиковым деревом, раскинувшись в траве. Говорила, что занимается важным делом — составляет Легконожке компанию, пока он собирает лунные персики. Удобнее всего было делать это с помощью покорения воздуха, а самые спелые плоды висели высоко — поэтому Аанг сидел на широкой развилке ближе к верхушке дерева и по одному, чтобы не повредить, опускал плоды в корзину внизу. Он вздохнул, собрался и продолжил работу. Тоф могла бы и не тащиться за ним — она ничем не помогала, только подначивала и дразнила. Но в последние дни она часто так делала, будто ей хотелось к кому-то прилепиться, чтобы не быть одной. Или чтобы подольше подоставать его? Одно было ясно — в храме Воздуха ей так полюбились лунные персики из оранжереи монахов, что когда она узнала, что в саду, прилегающем к дому на Угольном острове, эти деревья тоже есть, то не проходило ни дня, чтобы она кого-нибудь не заставляла набрать этих плодов. — Я не заснул! Ой!.. Огромный персик скользнул в воздухе мимо корзины и приземлился Тоф прямо в лоб. Она вскочила и разразилась проклятиями. От небольшого роста девчонки, чье лицо было сплошь облеплено ошметками персика, угрозы и обещание жуткой расправы звучали смешно, но Аанг постарался не хихикать и поскорее слез, чтобы помочь ей умыться. — Ты специально? — даже отмытая, Тоф не перестала негодовать. — Да нет же! — Значит, потерял концентрацию. Слишком много думаешь! — Тоф, хватит! — Ничего не хватит. Потому что я знаю, о чем ты думаешь, и до добра тебя это не доведет! Аанг посопел. — Ну а что я могу сделать? Мстить — это неправильно.! Я как Аватар должен был остановить Катару, а я не смог. — Вовсе ты не был должен. Пусть разберется сама. — Но она ошибается! — А ты? Ты уверен, что не ошибаешься сам? — Как я могу ошибаться? Это ведь основная заповедь Воздушных кочевников, насилие — не выход. Это все знают. — А Катара из племени Воды, — мимоходом отметила Тоф, ощупью выбирая из корзины персик побольше. Впилась в него зубами и продолжила, чавкая: — Почему ты думаешь, что она должна разделять твои заповеди? — Но… Он умолк, не зная, как продолжить. Мысль Тоф была какой-то неправильной, но как ей было это объяснить? — Ты ведь призван вернуть в мир гармонию, верно? — Тоф хитро прищурилась. — А как же это возможно, если все начнут жить по обычаям одного народа? Тоф загнала его в тупик. Нет, другие народы вовсе не должны были разделять уклад его людей. Хотя было бы неплохо… но это противоречило самой идее Аватара, покорителя всех четырех стихий, того, кто объединяет мир. Аанг вдруг понял, что где-то в его голове до сих пор живет образ того, как они с Катарой после войны… встречаются? Становятся парой? Как бы это ни называлось, было бы разумно, если бы Катара приняла тогда его обычаи. Разумно, если не брать в расчет одно обстоятельство — Катара дала ему понять, что на будущее у нее другие планы. Сердце опять заболело. — Ладно, — Тоф швырнула косточку от персика в кусты. — Пойдем. Так уж и быть, помогу тебе тащить корзину. Я ведь такая добрая! Аанг, несмотря на свою печаль, не мог не засмеяться в ответ. Может быть, Тоф хотела его поддержать своими шутками… — Да уж, ты сама доброта! — Надеюсь, эти придурки уже закончили свой дурацкий тренировочный поединок, — буркнула Тоф, берясь за ручку корзины. Свободной рукой она заставила земляной ком выдвинуться вверх. Сверху водрузила на него корзину и взмахом руки двинула ком по садовой тропинке в сторону дома. Корзинка поехала, покачивая своими боками, а они побрели следом. — Ревнуешь к Сокке? — ох, стоило быть аккуратнее с такими вопросами, но Аангу вдруг показалось, что он может спросить. Тоф читала в его душе как в открытой книге, может, и ей хотелось ему что-то рассказать… Ну, в крайнем случае она пробьет в земле глубокую яму и спихнет его туда — но покорителю воздуха это не страшно. Но Тоф не стала его никуда спихивать. Шмыгнула носом, ответила тихо: — Нет. Наверное, уже нет. Я ведь не маленькая девочка, которая обожает какого-то там героя… Аанг торопливо кивнул, хоть Тоф его и не видела. — Но иногда мне бывает грустно. Это ерунда. Просто чувство, так ведь ты все время твердишь? Значит, не так уж это и страшно. Они добрались до террасы дома. Сокка и Суюки, похоже, и правда только что закончили тренироваться — оба были разгоряченные и взмокшие. — М-м-м, персики! — обрадовался Сокка и схватил один. Непохоже было, чтобы они нарушили уединение этих двоих. Но Тоф все равно не спешила подойти и устроиться рядом со своими ненаглядными фруктами. — Тоф! — позвала Суюки, словно что-то почувствовав. — А я как раз тебя жду. Я приготовила воду в купальне. Присоединишься ко мне? Мы с тобой проведем там время по-королевски! — Ты про мытье? — конечно, Тоф была настроена скептически. Суюки уже могла понять, как та относится к вещам типа мытья. — Да! — уверенность Суюки было не поколебать. — Я ведь нашла в кладовой запасы целебной грязи! У Тоф загорелись глаза. — Это все меняет! Я в деле! Суюки, смеясь, протянула ей руку, Тоф безошибочно нащупала ее в воздухе и схватила. Девчонки, болтая на ходу, ушли в дом. Аанг присел рядом с Соккой. Жаль, что никто не может его, как Тоф, взять за руку и увести куда-нибудь, подальше от тревожных и грустных мыслей.***
По дороге Катара думала, что все еще не готова и перед домом Йон Ра впадет в ступор. Но вместо этого, как это уже бывало раньше, душа ее разделилась, из одного, цельного человека она стала несколькими. Первая Катара вся горела от гнева, яркого, как палящее солнце. Вторая — хладнокровно осматривалась вокруг, оценивала окружение. У ее спутника хватало понимания и сообразительности — он и выяснил, где находится нужный дом, и все подготовил. Но у второй Катары не было благодарности, лишь ожидание и расчет. Каким-то неведомым чувством она понимала — все случится скоро. Вот-вот. И была еще третья Катара — маленькая девочка, такая же, как в тот день, когда отряд Йон Ра высадился на Южном полюсе. Она где-то жила в глубине души все эти годы. Она боялась и очень хотела к маме. А мамы больше не было. Начал накрапывать дождь. Дождь и подсказал второй Катаре, каким способом все свершится. И когда на дорожке, ведущей к дому, показался человек и похромал вперед, она знала, что будет дальше. Вот он зацепился за растяжку, и… Один миг — и первая Катара вместе со второй возьмут дело в свои руки. Третья Катара, маленькая и слабая, вдруг шагнула на свет.Правосудие не могло свершиться без нее. Не должно было совершаться кем-то другим. Она сделает это сама. Девочка выросла и стала взрослой. Теперь она могла все — выследить обидчика, пройти до самого его порога, обратить капли дождя в смертоносное орудие, которое застынет у его горла. Могла приговорить и помиловать. Она не могла лишь одного — вернуть маму. Старый человек скорчился у ее ног, умоляя его пощадить. Повинуясь движению ее руки, капли зависли в воздухе и каждая стала крохотным лезвием. Вот-вот они сорвутся с места, пройдут сквозь кожу, отворяя путь крови… Потом всю кровь смоет дождь. А Катара будет уже далеко. И сердце ее останется таким же, как сейчас — острым, с режущими гранями куском льда. Если бы пролитая на землю кровь возвращала умерших! Но мамы не было в земле. Племя Воды не погребало мертвецов — на лодке их отправляли в Океан. Мама осталась там. Океан давным-давно исцелил ее ожоги, вернул изначальную прелесть обезображенному лицу. Но он не вернет ее Катаре. Он никогда не возвращал никого из ушедших к нему. Катара резко опустила обе руки — и тонкие ледяные лезвия, прозвенев в последний раз, упали на землю простой водой. Человек со стертым, невзрачным лицом бормотал слова благодарности и, задыхаясь, пытался обнимать ее ноги. Она брезгливо отпихнула его и шагнула в сторону. — Я оставила тебе жизнь. Но могу и передумать. Не слушая его больше, она развернулась и пошла прочь. Краем глаза она видела, как Зуко, словно темная тень, последовал за ней. Только когда они отошли далеко от деревни, уже на берегу, неподалеку от расселины в скалах, где был спрятан Аппа, она остановилась. И не смогла идти дальше. Ее било крупной дрожью, по щекам стекал дождь. Тучи уже разошлись и поредели, сквозь них даже пробивалось предзакатное солнце, а глупый дождь так и поливал себе, и лицо у нее все было мокрое. Не сразу она поняла, что это слезы. Она плакала, сама не замечая того. Зуко подхватил ее на руки и отнес к Аппе. Устроил ее под боком огромного теплого зверя, закутал в свой плащ и стал гладил по голове, бормоча невнятные слова утешения. Почему он утешал ее, как ребенка? Она выросла. Она выследила убийцу. И оставила его в живых. — Я не смогла его убить, — выдавила она между рыданиями. — И я не знаю почему! Теплая ладонь у нее на голове замерла и будто потяжелела. — Я тоже не смог убить от… Озая, когда у меня была возможность. Может быть, зря. — А может, и нет. — Может быть. Больше он ничего не добавил. Зуко не обвинял ее, и не объяснял ей ничего, и ничего от нее не ждал. Она придвинулась поближе, положила голову ему на колени и закрыла глаза.