Сигаретку, мой друг?

— Ну и о чем мы подумаем? Дамблдор «вызвал» стол и оперся бедрами о него. И ни черта хорошего в этом нет. — Вы не знаете, ведь так? — Может поговорить с мертвыми, — предлагает Снегг, а я непроизвольно хмурюсь от осознания, как легко дается ему это слово. И как в этом слове все равны. Лицо Снегга — та еще загадка. Но он покорно ждет реплик старика, и как он всю жизнь это терпит? Вечность в ожидании неизвестного. Вылитый я, когда Грейнджер подыхала после финальной битвы. Окклюменция окончательно рушится. — Если ты, действительно, хочешь вернуться, боюсь, придется согласиться на сделку и искать помощь среди живых. Ненавижу это чувство. Я всегда знал, что единственная малфоева пята — это любовь к ней. Еще в первый раз, когда потерялся в случайном подглядывании на нее и словил оглушающее. Меня больше не интересует, что будет со мной. И я искренне думаю о том, чтобы попросить дозу Обливиэйта. Хотя если я зайду за дверь, то все равно мои чувства притупятся. Дерьмово и так, и так. Однажды она сказала мне, что никогда не станет играть со мной в эмоциональные игры. И что, если я хочу испытать ее нервы, то могу развернуться и идти, куда хочу. Улыбаюсь от воспоминания. Грейнджер всегда чертовски мило хмурит носик. Она сказала мне, что как бы не любила, ей не нужны сотрясения от чувств. И я так долго старался, чтобы этого не было. И этого не было. Тогда смерть достаточная причина, чтобы она ушла? Надеюсь на это. Вспоминаю, что Дамблдор — король загадок, и распахиваю глаза. — И кто среди живых может помочь? Он с прищуром наклоняется через стол и шепчет: «Я». Ну а кто еще. Так устал, что уже все равно, что старик решил поиграть в шарады. — Как дела в новом мире с маховиками? Найдены. Собраны. Уничтожены. Как-то так. За исключением … автоматически ухмыляюсь от чувства довольства некой привилегированности. И они тоже знают, не нужно озвучивать вслух, что в одном из тайников Малфоев есть, пожалуй, слишком много артефактов. Запрещенных и разрешенных, редких и тех, что любой дурак может купить. — Разве тот тайник не уничтожили? Поднимаю на Снегга глаза, полные серьезности и вопроса: «С чего бы?». Тщеславно до мяса, и что вы мне сделаете? Я уже умер. Грейнджер всегда защищала Дамблдора. Говорила, что он умный и хитрый. И то, что бесит он меня, лишь потому что мы схожи. Не знаю, не уверен, сомневаюсь. Но думаю так — он с самого начала знал, как помочь. И знал, что достать маховик не будет проблемой. — Ты должен будешь найти меня, — Дамблдор резко подпрыгивает ко мне и усаживается рядом, — первый курс, день открытия Гарри Поттером люка, ведущего к подземельям. — Пушок … Очень медленно и глубоко втягиваю воздух. Мы сами себе злейшие враги. Тот день я знаю наизусть. Одна из любимых историй Уизела. И каждый раз я задавал им один и тот же вопрос: «Как мог Дамблдор не успеть остановить вас?». Потому что я видел, как они тогда побежали на третий этаж. Помню, как донес на них, и как быстро сорвался Дамблдор с места после услышанного. Минута в минуту. На мой вопрос их троица никогда не могла дать вразумительного ответа. Шли смешки, упреки и, конечно: «Твой детский мозг запомнил все неправильно». Но я знал, что запомнил все хорошо. Потому что с первого курса этот вопрос тянется за мной. И в какой-то из дней меня утешило, что старик — мудак, которому было плевать на последствия. Что для него главное, чтобы случилось все так, как должно случиться. И кто там будет числиться в жертвах — не такая уж большая беда. Обычно Гермиона на это цокает, закатывает глаза и переводит тему. Чудесно. Неужели я приблизился к разгадке тайны. Выпускаю смешок. — В тот год меня периодически навещал Люциус. По разным причинам. Но тогда его появление, не сочти за грубость, Драко, показалось мне нарочным. Для отвлечения. Тогда ты подошел ко мне с … доносом. А затем, не прошло и пары секунд, меня остановил Люциус. — Который тогда был в моем кабинете, — Снегг добавил это томным голосом и застывшим, почти удивленным взглядом, — я точно это помню, потому что … потому что мы впервые за долгое время говорили о Волан-Де-Морте. Да, он был со мной. — Именно так мне и передали, когда я вызвал тебя. Но Люциус стоял прямо передо мной. Да ну нет. — И я сразу решил отдаться ситуации. — Это мог быть любой из Пожирателей. Вы поступили по-ублюдски, Дамблдор, — покачивая головой, сказал я. — Возможно, что так. Мужчина, в обличье Люциуса, говорил мне что-то о том, как сильно я должен защищать детей, — старик улыбнулся, якобы решив, что Драко Малфой вырос хорошим мальчиком. Он указал пальцем на часы: — Они были на нем. Предполагаю, что ты придешь ко мне в ближайшее время. — Чтобы остановить? — Да, чтобы случилось все так, как должно случиться. Бинго. — Так все ведь уже случилось? — Лишь потому что ты пришел тогда. Но условия нужно выполнить и в будущем, а обстоятельства для них еще не случились. — Значит, мне нужно в обличье отца прийти к вам и задержать … на сколько? — Хватит десяти минут, — Дамблдор почесал бороду и начал закуривать. — А дальше? Нет, правда, а что дальше? — Не рассказывай, кто ты и почему пришел. Мой друг, твоя задача — просто отвлечь меня. — И я должен довериться вам? — Все что ты должен сделать, простить себя за то, что согласишься на сделку. И это правда. И это уже грызет меня изнутри. — Почему вы уверены, что у вас получится? — Просто я знаю, что предложить. Сколько бы ты желал ей лет жизни? О, как бы Грейнджер бесилась, если бы знала, сколько раз здесь пытаются что-то решить за нее. — Нужно так, чтобы я не умер раньше Гермионы. Я попрошу у него фору в тридцать лет, а дальше пусть решает сам. Дамблдор улыбается, долго, слишком тепло. — И это тоже цена — жизнь без нее. Дорогая цена. — Немного дешевле, чем его предложение. Но я все равно не готов согласиться. Не представляю ее глаза и пошатанное доверие, когда скажу, что продал ее душу. Даже если Грейнджер, как истинная гриффиндорская принцесса с определенной долей милосердия, убедит меня в необходимости принятия данного решения. Просто не понимаю, как должен жить и не знать, что с ней будет после смерти. Там я ее не смогу защитить. И я снова злюсь. Продолжим, Грейнджер? Ты уже слишком сладко пахнешь, чтобы сдерживать себя. Но я не могу иначе, все равно жду. Рваным движением просовываю указательный палец и останавливаюсь. Неторопливо углубляю второй до тех пор, пока ты не выгибаешься, с писком произнося: «Еще». Правой рукой накрываю сосок, оттягиваю, отпускаю, шлепаю. И по-новой. Мне никогда не надоест это. Ты жалобно постанываешь, а я пытаюсь вспомнить, когда позволил себе впервые трахнуть тебя за рабочим столом. Хочу смотреть на тебя, когда войду. Еще несколько быстрых толчков пальцами, еще немного дразню твой клитор и останавливаюсь. С порывом выпрямляюсь, а ты в удивлении поворачиваешь голову и смотришь на меня. Хочу выключить этот похабный взгляд охотника, но уже склонил голову и с приторным оскалом рассматриваю тебя. Маню пальцем, и ты знаешь, что делать. Наслаждаюсь тобой и ароматом кудрявых волос, пока ты щелкаешь пряжкой ремня и спускаешь мои брюки. Да, вот так, девочка. Наклоняюсь, чтобы поцеловать, и очень, мать твою, очень стараюсь сделать это нежно. Ты проводишь язычком по нижней губе и закусываешь ее первой. А я трусь всей длиной о твою кожу. Как же я люблю тебя. Ты чертова мечта, Грейнджер. Хоть на секунду ты задумывалась о том, что все эти годы сводишь меня с ума? Даже не представляешь, что творилось в моей башке, когда я понял, что стоит у меня только на твою миниатюрную фигуру в грозной мантии и боевой стойке. Наклоняюсь еще, чтобы поставить руку на стол и, обхватив, посадить на него. Кладу руки на бедра и спускаю до колен, подталкиваю к себе. Хочу запомнить этот момент. Бесконечно люблю твой мило открытый ротик, из которого выбивается дыхание, когда я вхожу. И в момент, когда головка уже возле твоего входа, я толкаюсь вперед и смотрю на твое лицо. Я знал, что так будет. Что не смогу увидеть тебя в хорошем разрешении. Твое лицо затуманено. Гермиона, я боюсь забыть тебя, если зайду за дверь. Ты нужна мне. Запрокидываю голову назад и с особой нежностью вхожу на всю длинную. Правые пальцы кладу на твой клитор и вычерчиваю быстрые четкие круги. Слышу, как ты шелестишь волосами, скребешь ноготками, и набираю темп. Еще стон и еще толчок. И я с жаждой закрываю глаза. Потому что ощущения, запах, твой голос — это все никому не забрать. С резкостью вбиваюсь и обхватываю за талию, чтобы поднять на себя. Ты не любишь эту позу, но, милая, я хочу тебя поцеловать. Поднимаю тебя и переношу вес назад, чтобы развернуться на сто восемьдесят, чтобы тебе было удобней, чтобы ты почувствовала под собой мой твердый член и мягкие руки, которые не хотят отпускать тебя. Ты насаживаешься, стонешь и хватаешься за плечи, целуя ключицу. И я чувствую, как воздух режет твоя лучшая улыбка. — Драко? Вернемся в реальность. Дамблдор хочет спасти, черт знает зачем, Драмиону волшебного мира, Снегг хмурится, а у меня стояк. — Сносное предложение, старик, — улыбаюсь и киваю. А что? Я правда благодарен ему, — но я не могу. Не могу распоряжаться ее душой. — Зачем вам это? Святая жертва? — Я много кем и чем платил в своей жизни, чтобы все предназначения, в тайны которых я был вовлечен, случились. Думаю, пора и мне чем-то заплатить. — Думаете? — С насмешкой. — Мне кажется, я всегда знал, какой ценой я соглашался на то или иное решение, но вряд ли хоть раз заплатил из своего кармана. О, эти метафоры. Но киваю, потому что он прав. Снегг молчит, а я уверен, он думает также. — Допустим. Какая гарантия? — Тебе нужен знак? — Как вы выразились, мне нужно простить себя. А я не уверен, что подобные вещи прощаются. Дамблдор одобрительно мычит, словно я сдал на высший балл экзамен по этике. — Ты сам поймешь, что ничего не угрожает мисс Грейнджер. — Малфой, — инстинктивно. Править эту деталь уже привычка. — Что? — Миссис Малфой. Потому что могу себе позволить с важным видом заявлять права на нее. Она моя. Дамблдор кивает. — Северус? — Чем пахнет твоя амортенция? — Начинает Снегг. Ею. О. — Это древний метод. Один волшебник случайным образом выяснил, что … — Что амортенция всегда пахнет человеком, в которого влюблен. — Верно, — кивает, — если любовь истинная. Я помню эту историю с двенадцати. Тео, придурочный романтик … — С историей о ведьме Кэтти ты, как полагаю, знаком? Знаком. Ведьма Кэтти влюбилась в волшебника большой любовью и бла-бла-бла. Периодически она варила амортенцию, чтобы по запаху проверить истинность чувств. Однажды амортенция стала горчить, но в целом запах оставался тем же — мандарины и костер. Время шло, горечь не проходила. В последний день перед смертью волшебника запах вновь стал прежним, чистым. Волшебник сознался, что продал душу дьяволу, а потому прожил долго в достатке, радости, любви и понимании с Кэтти. За день до положенной смерти черт отпустил его на час, чтобы тот ушел достойно. Как человек, хранимый светом, а не темнотой. Все это вспоминаю и проговариваю голосом Тео. — Вы верите в эту сказку? — Наблюдал примеры, чтобы она стала явью. — Неплохо. Значит, я должен: первое — продать душу Грейнджер. Второе — вернуться в прошлое, чтобы остановить старика. Третье — довериться амортенции. Четвертое — прожить жизнь, надеясь на чудо. Отлично, берем. Выпуская струю воздуха, я склонил голову и решил, что сошел с ума. — Ты ничем не рискуешь, Драко. — Почему вы решили, что он согласится на ваши условия? — Потому что я уже предложил их ему. Мне стоит лишь сделать последний шаг. — Вы ждали подходящего момента? Старик пожал плечами и вытащил пачку. — Не хотел сдаваться просто так. Сигаретку? Беру. — Значит, я достоин, по-вашему, жизни? — То тут, то там болтают мертвые. Дым, кажется, окутывал комнату. Либо мое зрение полетело к чертям. — Думаю, вы одни из немногих с мисс … ис Малфой, кто этого достоин. Наверно Снегг все время был здесь, чтобы придать старику правдоподобности. Ведь когда-то именно Снеггу я доверял более других. — Почему нельзя предложить сразу вашу цену? — Потому что за твою жизнь он выставил иную. Моя цена будет касаться души Гермионы.