***
Не знаю, сколько прошло времени. Я предложил десяток идей, которые, как оказалось, в магическом царстве мертвых не работали. Охуительно неприятно разочаровываться, но я не сдаюсь. — Дамблдор, вы же великий волшебник, — пытаюсь не подчеркивать язву интонацией, — хоть какие-то бонусы вы получили с этого? — В ином мире все равны, мой мальчик. Не думаю, что можно что-то сделать. Я снова пошел стучаться к женщине. Но на удивление она, наконец, заткнулась, хоть и не вовремя. Я встал у стены с окном и застыл, облокотившись о собственный кулак. Через раз стучал по окну, звал ее разными кличками, но в ответ получал молчание. Снегг неожиданно раскрыл рот и тоже начал накидывать варианты. Лед тронулся, дамы и господа. — Здесь вряд ли предложат вернуться, но на другой стороне, — он многозначительно переглянулся с Дамблдором, и старик, дернув бровью, солидно вздохнул. — Значит, пойдем на другую сторону, — они решили, что я так просто сдамся? Так каким я запомнился, мать твою. — Не положено! Сначала подпишите отказ, — ангельский голосок прорезался из стены, чудно. Дамблдор вышел из-за стола, поклонился и жестом, выпятив ладони, сказал, что уладит это. Вау, неужели. Снова превращаюсь в пацана, которому все должны. И почему-то становится на это плевать, слишком много сделано и переучено, чтобы уйти из-за магловской аварии. Вывод три: если твои руки бессильны, ищи другие руки, чтобы избежать катастрофы. Старик недолго общался с женщиной, но я не слышал о чем, хоть окно и было в паре метров. — Значит, здесь уважают приватность, — кинул мысль просто так. — Как дела? — Снегг упирался глазами в меня. Я раскинул руки, как бы описывая ситуацию вокруг, но он, как водится, и глазом не моргнул. — Нормально. Все было нормально. — И Люциус одобрил ваш союз? Грустно, что призраки устают. Меня хватило только на то, чтобы сверкнуть глазами, и его это убедило. Снегг даже расслабился, убеждаясь, что имеет дело не с диким животным, в ком эмоции плещутся, а настроение меняется каждую четную секунду. Хоть и до этого было недалеко. Мне, мать твою, не пятнадцать. Да, рад, что ты заметил. Да, не думай, что Люциус всерьез мог повлиять на этот выбор. Только не на этот. — Ты вырос. — Мне тридцать. Как же хочется курить. Ставлю локти на стол и массирую виски. Виски тоже бы выпил сейчас, и желательно в ее компании, потому что она чертовски красиво их пьет. — Драко, я пойду с тобой, как проводник. — Я правда умер? Из последнего помню, что был в коме с приступами клинической смерти. Никто не удивляется этим терминам, значит, такое на самом деле происходит и с волшебниками. — Ты окончательно умер. — Но я же еще не решил! — Вы не можете решать, мистер Малфой, — снова щенячий голос женщины. — Я не договорил, — остаюсь спокойным, — меня могут снова перевести в кому? Чтобы я не очнулся под завалами земли? Дамблдор поднимает голову вверх и обдумывает вопрос. Потирает бороду. — Ну прав же, Пеймлия, — старик кидает через плечо. Пеймлия? Сколько ей лет? Тысяча? — Ничего нельзя сделать разве? Так все же влиятельный здесь Дамблдор или нет? Вывод четыре: когда вопросов становится слишком много, выкинь нахуй их все. — Драко, сигаретку? С оживленными глазами киваю. — Подожди меня пару минут. Я позволю себе потратить еще немного на разговор с Пеймлией. Поднимаю благоговейный взгляд на Дамблдора. Пачка и спички появляются с двумя щелчками. Люблю спички за грациозность пальцев при зажигании. Как наркоман затягиваюсь запахом чистейшего табака, в чем не сомневаюсь ни на секунду, вряд ли старик позволял себе пачкаться химией. Зажимаю сигарету зубами, распрямляюсь и поджигаю. Снегг морщится, я по-пацански доволен.***
— Обязательно нужен проводник? — Нет, но, боюсь, старик может обмануть. — А я думал, в аду за главного Волан-де-Морт. Стараюсь не смотреть по сторонам. На двери, через которую выходили из приемной, надпись: «Чем больше смотришь, тем больше видишь». Нет желания потом мучиться ночными кошмарами. Хочу рассказать ей об этом, обо всем. А потом пошутить над своим оптимистичным настроем вернуться домой. Хочу услышать ее смех. Я вернусь, ты еще помнишь? — Мы называем это место бездной, во главе приличный человек, умный и порядочный. Но порой заигрывается. — Кто-то возвращался? — Наконец, озвучиваю то, что так боялся спросить. — Немногие, цена обычно велика. Дальше идем в тишине. Длинный коридор напоминает дорогу до пыточной Азкабана. Все вокруг струится красным и черным вперемешку, зато нет света. Спасибо и на этом. Торжествую, что выиграл хоть одно дело — даже если не своими руками (смотри вывод номер три), потому что меня вернули в кому. Снова думаю о Грейнджер и просто надеюсь, что она справляется, а Блейз и Тео не дают ей унывать. Потому что я, Салазар, уверен, что рыжая только поддержит слезы и срывы. Нельзя сдаваться. Мне кажется, уж этому я ее научил. — Вам неинтересно, что происходит внизу? — А правда. — Волшебники умирают чаще, чем раз в год, — через улыбку говорит Дамблдор, жуя во рту, готов поспорить, лимонный шербет. Даже здесь их нашел, чертов старик, — они болтают. То там, то тут подслушаю, этого хватает. — И не волнуетесь? — О, за дверью испытываешь немного иные эмоции. — Эгоистично. — Согласен, — поворачивает голову на меня и давит эту милую улыбочку. Сдаюсь и поддаюсь его доброте, расслабляюсь. — Значит, если я зайду за дверь … я не буду волноваться за ее состояние? Кивает. Ебучий Слизерин завладел елисейскими полями. Вывод пять: если ты влюбился в Гермиону Грейнджер, то не имеешь права кинуть ее вот так, наплевав на то, в каком дерьмовом состоянии она лежит в нашей спальне на втором этаже левого крыла.***
Давно сбился со счета, сколько дверей и порогов мы перешли. Вокруг струились черные стены, уже не удивился бы и виду лодочника. Дамблдор идет слишком уверенной походкой, словно был здесь десятки раз. Уверен, что не получу вразумительного ответа, если спрошу. Он снова начнет издалека, а потом выдаст порцию загадок, от которых меня всегда тошнит. — Красивые часы. Что? Не помню, когда он мог их заметить, да и сам не сразу понимаю, о чем речь. — Подарок. — От магла. Драко Малфой не может носить магловские вещи? Доебка не тянет даже на десять факультетских очков. — Хорошо сидят. — Они остановились. Видимо, магия сильнее науки. Не прошло и трех дней носки. — Распрощаешься с ними? — А есть какой-то смысл в них? Мы остановились в пустой комнате не больше двадцати квадратов. Темная с отливами красного, но я не смотрю по сторонам. Убираю руки в карманы и вопросительного смотрю на старика. — Мы пришли. — А где …, — не успеваю спросить. — Что где, Драко? Старик улыбается и глазами указывает ниже и левее меня. Расширяю глаза от удивления и хочу ударить по щекам. Потому что, мать твою, Драко, возьми себя в руки! Нахожу себя за сидящим за длинным столом, который, кажется, противоположным концом уходит в пустоту. Вау. Слегка некомфортно от того, что я не помню, как появился стол и сел я. И немного безумно, что я всерьез думаю над тем, что стол в этой крохотной комнате стоял с самого начала. Сразу, как мы вошли. — Когда придет … как его называют? Без малейшего понятия, можно ли спрашивать, как зовут главу смерти и плохих парней, когда ты уже пришел к ним. — Приглядись и ты увидишь его. Но я не вижу. — Как только ты будешь готов, он будет прямо перед тобой. Ненавижу метаморфозы. Стараюсь успокоиться и не думать о ней, зарождающемся страхе и том, как блядски хочется затянуться. Выкручиваю на максимум весь остаток окклюменции в надежде, что ее эффект сработает. Выстраиваю последние стены и нарочно делаю их черно-красными. Яркими. Чтобы переебало. Чтобы больше не пугали существующие краски здесь, в реальном мире. Как бы парадоксально это не звучало. С выдохом открываю глаза, и со звуком скрежета иглы по металлу появляется он. Чувствую, как его подобие глаз осматривает меня настороженно, а затем, расслабляясь и закидывая ногу на ногу, он растекается улыбкой. Словно все будет проще простого. И я надеюсь на это, но вряд ли у нас одно понимание слова «просто». Через окклюменцию прорываются вопросы, на которые я не хочу знать ответа. Все они касаются купли-продажи. А я даже не успел подумать о том, насколько проебалось все вокруг, если придется на это пойти. Пожалуй, только в магловском мире процесс сделок романтизируют. Мы молчим, а он странно передвигается по помещению. То садится, то встает. Дамблдор попросил молчать и ждать всякий раз, пока тот не заговорит первым. Но мы же понимаем, да, что я долго не выдержу? У меня нет времени на это блядство. Закипаю и радуюсь этому чувству. — Сигаретку, мой друг? И вот он снова передо мной — одновременно нависает и нет. Хочу истерично смеяться и пить виски уже из горла. Ну что за ситуация, а? Брать ли сигарету из рук существа, заведующего адом? Вытягиваю два пальца в его сторону, и он предлагает мне пачку. Что происходит? К этому нельзя привыкнуть: пачка в загробном мире. Надеюсь выбраться отсюда, запомнить весь этот концерт и рассказать обо всем Грейнджер. Стоп. Не о ней. Закуриваю и с глубоким выдохом выпускаю дым, мелко кося взгляд в сторону Дамблдора. Нахожу его в обычном состоянии и забиваю. — Я начну, — без «пожалуй» и «если позволите», просто больше не могу ждать. Он одобрительно делает взмах рукой, а я просто надеюсь, что Дамблдор не позволит делу провалиться. — Считаю свою смерть ошибкой. Внизу, как оказалось, магия не справляется с магловской оплошностью. Что говорить о той стороне, — кивком указываю за спину, — там судьбу не переписывают. Я понадеялся отыскать помощь здесь. Не за бесплатно, конечно. — Конечно, — он заканчивается в голос со мной. Клянусь, его улыбка напоминает мне что-то среднее между улыбкой отца и матери. Это угроза или мое воображение? — Так умерли вы или нет? — Не совсем, — отвечает Дамблдор и рассказывает о состоянии, в котором я оказался. Так бежал от образа пятнадцатилетнего, и где мы теперь? По-е-бать. — Видите ли, есть, действительно, что-то вроде судьбы. Я не думаю, что ваш случай был ошибкой, иначе вас давно бы вытащили, как вы выразились, снизу. Не понимаю, к чему он ведет. Или не хочу понимать. — Вы просите не о возвращении, а о продлении вашей жизни на некоторые года. Теперь хочу послушаться Дамблдора и просто молчать. Пусть перетрет сам с собой и выдаст ответ. — Мне не сложно вам это обеспечить, но цена вас, вероятно, не порадует, хоть вы и Малфой. Не думаю о сарказме, думаю лишь о том, что слишком хорошо понимаю его расценки. Просто однажды я служил Реддлу и очень хорошо натаскался в этом вопросе, приятно познакомиться. Особенно хорошо знаю, как за это расплачиваться. — Так за какую цену? — За душу Гермионы Грейнджер. И что-то внутри ломается. Давление падает, в ушах вакуум, а перед глазами пелена. Ничто не стоит ее души, даже ее психическое состояние. И я никто, чтобы распоряжаться ее душой. И какого, блядь … Злюсь. И рад этому снова. — С чего вы решили, что можете говорить о ней, — раскидываю руками, обводя пространство, — здесь. Он закуривает, а я располагаюсь поудобнее, потому что он не имеет права просить с меня душу другого человека. Я помню теорию. — И я правильно понимаю, что теперь каждый может прийти к вам и, скажем, продать душу другого? Я думал, здесь правит холодный рассудок, а не хитрый нрав. Вы обычный карточник, мошенник. Ругаю себя за перебор со словами. Вывод шесть: в критических ситуациях, когда тебя пытаются наебать, будь немногословен, но четок. Как только ты начнешь кидаться словами, то забудешься и перейдешь на эмоции. — Как законный муж … — Это не дает никаких прав относительно души. — Не люблю, когда меня перебивают. — Не люблю, когда играют на слабых местах. — Мы подумаем, — прекратил наш диалог Дамблдор. Я уставился на него, но старик лишь встал, поклонился и, видимо, дожидался меня. Перед выходом я развернулся. Он смотрел на меня, а я удивился, что еще вижу его. Просто надеюсь, что он не будет ходить за мной призраком.