И дольше века длится день

      Генрих вздохнул, очнулся от ступора, сфотографировал яйца на телефон и погрузился в какую-то напряженную переписку.       Андрей тоже сделал фото и пошел за банкой питания, вернулся, и они с Барановским под истошный младенческий плач погрузились в изучение инструкции и приготовление смеси.       Кривич меж тем всхрапнул и перевернулся на бок. Жан очнулся. — Аннушка. Давай-ка переоденем деда в целое, — вздохнул он. — А то что он еще и в дранине у нас будет, ко всему прочему позору!       Совместными усилиями удалось надеть на Кривича рубаху с короткими рукавами, и теперь Жан возился с бельем и летними брюками. — Давай помогу, — сказал, выходя из кухни, Генрих. И заодно обратил пристальное внимание на анатомическое строение интимных зон Кривича. Да нет, всё как обычно…       Генрих почесал в затылке. — Знаешь, где я нашел еще три яйца? — негромко сказал он Жану. — в… я бы сказал так: в клоаке. Ну как у кур… — А что по этому поводу говорит богатый архив Бденного приказа? — Ничего. По анатомии василисков у нас, гм… ссылки на такие источники, как Плиний Старший, Кирилл Александрийский… — Поучительно… Ты уверен, что это… его яйца? Может, это способ оживлять, так сказать, активировать древнюю кладку? А если его, то… кто папа?! И… как они… как оно… э-эм… как происходит оплодотворение? — Понятия не имею! Но могу себе представить, — хмыкнул Генрих. — Однако, вспомни низовую славянскую мифологию… Всякое рождение айтвараса, хута и тому подобных змеев — из яйца, снесенного петухом… Не курицей! Черным петухом, которого кормили кровью… — Ох, дед… — простонал Жан. — Еще и это! М-м… Ну да… Погоди, носки на него надену… — А вы не думали сводить его на педикюр? — поинтересовался Генрих в процессе. — Паркет не царапает? — Х-ха, — мрачно ответил Жан. — Он их и просто постричь не дается. Если хочешь, попробуй. Сразу советую заручиться поддержкой всего Бденного приказа, или чего там у вас сейчас… — Ладно, попробую подарить сертификат, — легко согласился Генрих. — Ты как вообще? Сильно покусан?       Жан вздохнул. Потер шею. — Переживу. Не в первый раз. Муторно, конечно, и эмоционально штормит… то такая вина накроет, тянет лбом в пол биться, прощение у деда выпрашивать, то… на куски его порвать. От этого потом еще хуже. Душу выкручивает, ну как же, дед всё ради нас, а я его предал… а потом понимание — врет он! — и так тоской шибает… — Ох, ну терпи, минхерц. Укус обратившего. Все там были… — Все! Что б ты понимал…       Кривич вдруг дернулся, истошно зевнул и сел, стряхивая с себя недорослей. Уперся руками в диван, крякнул и попытался встать. — Ну что, еще подколем? — предложил Генрих. — И сколько будем колоть? — с сомнением спросил Жан, глядя на неуверенно воздвигающегося Кривича. — По гроб жизни? — Пока сверху ответ не придет. — И кто возьмется судить Кривича Смоленского?! — Ольга Псковская примерно ровня ему по возрасту. Но княгиня. Может, хоть ее послушает? — Да плевал он на авторитеты. Что же, везти деда в Псков? — Она в Москву собирается. Пока подержим седированным несколько дней, приедет, повезем в Москву… — В Москву?! В полон?! Живым не дамся! Ишь чего… удумали, басурмане, — Кривич сделал несколько шагов, его штормило и вело из стороны в сторону, — не дамся… вам… В свою землю… лягу…       Мотаясь от стене к стене, Кривич вывалился на кухню и издал дикий, полный тоски стон. — Детки мой! — возопил он, бросился к столу, лег грудью на него, подгребая под себя яйца, — маленькие мои… младенчики… — Кривич выпустил крылья, прикрываясь ими, словно палаткой, — не отдам вам болезных деточек моих, ироды, мучители! — По лицу у него текли неподдельные слезы. — Так это ваши, м-м, порождения? — уточнил Генрих. — Не реликтовая кладка? Кривич, что-то урча и воркуя, баюкал и облизывал яйца. «И маленького-то… маленького не пожалели!» — ворчал он. — Последнее яйцо, что от древних осталось, — наконец, поднял темный взгляд Кривич, — уж больше двухсот лет как вылупилось. Еще вот до того, как я предателя этого, вражину подобрал, чужина-паскуду, — бросил он взгляд на Жана. — И толку-то, что сыном называл! Толку-то, что берег, толку-то, что пестовал! Как своего растил… — Берёг?! — не выдержал Жан. — Да ты мне решил все грехи наполеоновской армии в вину вменить! На мне десять лет живого места не было! — А это потому что не разумел ты ничего! — Пока язык не выучил, не разумел, а ты меня про то смертным боем бил! — А-а, — махнул рукой Кривич. — Не понимаешь ты ничего… — Святослав Вернидубович, — встрял Генрих. — Поясните пожалуйста. Верно ли, что для того, чтобы дать вашим… деткам доразвиться, яйцо необходимо положить в еще живого вампира? Как вы пытались это сделать в апреле с погибающим от ран и отравления Жан-Клодом? — Да поднять я его хотел, — проворчал Кривич. — помирал он совсем. А он себе вообразил незнамо что! Немчин! Тварь неблагодарная! — И, тем не менее, обжегшись о пропитаную ядом плоть господина Дешама, вы передумали и бросили его умирать. И не попытались спасти по-другому. Вынести из леса. Дать своей крови! — Дык… а толку-то… не жилец он был… не жилец… — А вот на Евгения Дятлова вы крови дать не поскупились, своей и человеческой слили около 200 литров. И добавили туда реликтовое яйцо? Или яйцо из новых? Или части двухсотлетнего василиска? — Из новых, из новых… Не пожалел ради Женька младшенького братца-то его… Потому что наш он, смоленский! Плоть от плоти… Опустил я яйцо в кровь, да не родился василиск, — горько сказал Вериндубович. — Так вместе с яйцом и растворился. Все они… не рождаются! Я уж и так, и сяк пробовал! И в живого упыря, и в дохлого… Не хотят мои деточки жить! Не хотят… — И в каких же живых вампиров вы помещали яйца? — строго поинтересовался Генрих. — Да вон, в стрыгу бесстыжую, — признал дед. — В Ольгу! — ахнул Жан. — Дед! Как ты мог?! За что?! За то, что характер дурной?! — Нишкни, паскуда… я так подумал, может, просто доносить их надо? В бабьем чреве? Ну вот как матери детей донашивают… Взял я самое мелкое яйцо… Игры с ней устроил любовные. Как разошлась она в бесстыдстве своем, так ей в лоно и сунул. Прямо до упора. Да, видать, рассосалось! Васька-проныра затоптал, бесенок кромешный! — тяжко вздохнул Кривич. — Не вышел василиск… — Чего ты там про Васька сказал, курица?! — внезапно встрял в разговор Барановский. — Слушайте, это… Не ест он смесь… — Крови добавь в нее, — устало сказал Жан. — Лучше всего свежей, своей. Ложку столовую или две. — А-а. Попробую… Стоп, стоп! Погоди! То есть как ты Ольгу?!       Кривич слегка смутился, пожал плечами, от чего крылья с шелестом зашевелились. — Ну… так… по-упырьи… Она так уж давненько… завлекала-то… Нет у нас других упырей взрослых, я да Жанчик… Он характер выдерживает, нос от нее воротит, мне-то уж и невесело в кольцо со свайкой играть, но, ежели для дела надо, то могу! — Снохач… — процедил Жан. — Плебейский этот ваш обычай… все со всеми… привыкли там у себя в земляных этих норах, курных избах, к свальному греху… И Ольга… Как она могла?! Ладно еще этот… — скривился Жан, глянув на Барановского, — молодой хотя бы… Полнокровный. Басманов… Соблазнитель, воин, роковой красавец… Но дед?! — Вот блядь, — выдохнул Барановский, и, опустив плечи, снова взялся за бутылочку со смесью , — а еще графиня… — И когда же вы, э-э, разместили яйцо на доращивание? — уточнил Генрих. — Может еще не время? — О-ой… давненько… зима прошлая на весну повернула, так где-то… — вздохнул Кривич. — И вот скажи мне, ученый человек, как их к жизни-то пробудить?! Чего не хватает-то деткам моим?! — Совести тебе не хватает! — рявкнул Жан, встал и пошел прочь с кухни. Видеть больше не мог эту тварь лживую. Ольгу он, видишь ли, под инкубатор себе выбрал! — А как ты через шейку матки-то его протолкнул, нежить смрадная? — сунул он голову обратно. — Это же надо было бужировать… — А… книжки твои глянул. Сверху взрезал. Зачаровал ее, значит, и… — Сволочь… А зачем тогда трахал?! — Ну а коли начнет василиск расти? Чтоб не спрашивала! Ты не думай, Жанчик, крови ей своей испить дал… Зажило всё мигом! — Мерзавец… Надеюсь, Ольга Псковская сожжет тебя, аспида, за такие дела! Из огнемёта! — Жан медленно побрел к себе в комнату и наткнулся на молча рыдающую у дверей Аннушку. — Дед Слава… как он мог… — шептала она. — Пойдем, — Жан обнял ее за плечи, — пойдем… Вот такая у нас… семья, Аннет. Поплачь, и впрямь, слезы помогают. Поплачь, и собирай вещи. И беги отсюда, Ань, пока не поздно, бегите с Андреем куда подальше, в Москву, а еще лучше в Питер, там Юсупов из старших, говорят, гомосексуал, но не пидорас, ничего так, не самый плохой вариант, а лучше — беги еще дальше! Ты на датчанку похожа, бегите в Скандинавию… — Андрея не отпустят из России… — Тогда в Питер! — Жан… я тебя бросать не хочу… Мне без тебя грустно будет… и деда! Не могу я! — Ань, тебе еще и ста нет. Пока можешь. Забудешь, поверь, переболеешь и забудешь… — А ты?! Останешься с ним?! Жан молча покачал головой. — Я… на войну уйду. Врачи там нужны, у меня смена биографии, как раз. Да и рядом. Сильно не оголодаю. А там… — Не ходи… тебя убьют там… — Вампиру погибнуть на войне не так уж и просто. Разве что… А, не важно, я же не драться собираюсь. Свое дело делать буду. — Куда ты такой пойдешь?! Весь изломанный! — На войне всё быстро проходит. Не переживай, Аннет, дело мне знакомое. Поверь, за сто лет наверняка ничего по сути не изменилось. — Тогда и я с тобой, — утерла слезы Аннушка. — Ты с ума сошла! Ты женщина! А Андрей как же?! Анна! Тебе на войне… — Делать нечего?! Там милиция тоже нужна. Особенно нужна! Ты забыл?! Я в Чечню ездила! В командировки! — Помню… Помню, какой… черной ты оттуда возвращалась. И не разговаривала год. Не женское дело… — Заткнись! Не женское! Нашелся мне тут… шовинист! — рявкнула Аннушка.       Жан умолк, и они, тихо вздыхая, сидели, прижавшись друг к другу, в свете уличного фонаря, пробивающегося через фикусы на окне Аннушкиной девичьей комнатки. — Пойдём, — Аннушка сжала руку Жана. — Пойдем, дослушаем. Чем всё кончится. Жан помотал головой. — Мочи нет… Меня всего на куски рвёт просто… Прям хоть снова галоперидолом закидывайся! Я не могу! Дед Слава… Я думал... я хотел… мне нужно было, чтобы он меня принял! Из кожи вон лез, а он… тварью такой… Ольгу… и нас всех! использовал просто! — И я! Я его полюбила, Жан… — всхлипнула Аннушка. — Как теперь жить?! Нет! Ты как хочешь, а я должна знать, чем всё кончится. — Она решительно встала. — Пойдем, — через силу согласился Жан. — Генриху может понадобиться помощь. — Жан… А Генрих — кто? — М-м… представитель вампирской спецслужбы, скажем так. Я думал, бывший… но бывших у них не бывает, видимо. Что-то они прознали про дедовы делишки, надо полагать… И он явился прояснить. Кстати, после Крымской он меня от Хранителей спас. Явился и чем-то их так припугнул, что даже Кривичу перешибить не удалось. Тот Хранитель, что с ним разговаривал, до самой смерти мне реверансы делал. Честно говоря, когда я по делу космополитов залетел, надеялся, что он снова… подключится. Но Генрих тогда сам был на грани, только вернулся из ссылки, из Казахстана… Аглая за него хлопотала, она же у нас награды имеет за Отечественную, госпиталем рулила… В общем… — А как к ним попасть на службу? — задумалась Анна. Жан тяжко вздохнул. Они как раз дошли до дверей кухни.       Кривич лежал животом на столе, обеими руками сгребя яйца, и шипел. Генрих с Андреем наседали на него с двух сторон. — На опыты?! Живодёры! Деточек своих никому не отдам! — Святослав Вернидубович! Ну так и будут они у вас погибать, не наклюнувшись! Хорошо, к вам приедет специалист сюда! Изучит весь процесс! — А неча тут изучать! Появляются они, и всё! На весь мир ославить хотите, что Кривич-то, дескать, обабился! Несется! Лучше Федьку Басманова от деточек моих отгоните! Что, слабо вам?! — А нечего было его сюда заманивать! Да еще и в сговор с тюменскими вступать! Вот кнесь-Ольга-то вам всё припомнит! — посулил Генрих. — Так яйца-то, выходит, все равно почему-то нежизнеспособны, — втолковывал Андрей, — наши ученые разберутся! — Ученые! Поедят говна моченого! — огрызался дед Слава. — Не позволю срамить меня на старости лет… — Святослав Вернидубович! При гермафродитизме бывают разные варианты репродуктивной функции! Возможно, василиски вроде вас нуждаются в перекрестном оплодотворении, чтобы произвести на свет жизнеспособное потомство!       Кривич поднял голову. — Ты ври, да не завирайся! Я этим вашим гермафродитизмом никогда не занимался! Сам ты содомит! — Гермафродит, дед Слав, — вздохнул Жан, прислоняясь к дверному косяку, — это не когда мужик с мужиком. А когда у одного и того же и мужские части, и бабьи. Отросло у тебя за тысячу лет лишнее, вот и пошел нестись… Да только яйца без зародыша. Как в магазине. Потому и не всходят. Зря ты души губил, Кривич. Без второго василиска яйцо не прорастет, хоть в кого ты его заткни.       Кривич завыл с тоскливой злобой, и вой его перешел в жалобный плач. — Чего я только не предполагал про свою новую службу, — пробормотал себе под нос Усачев, — но вот только не то, что буду разбирать семейные драмы тысячелетнего василиска-гермафродита… — Наша служба не только опасна и трудна, но и непредсказуема, — легко согласился Генрих. — Опозорили, — выл Кривич, — дети мои меня же опозорили! Срам отца своего пред всеми раскрыли, любуйтесь, дескать, потешайтесь! Деточки мои кровные на всеобщее поругание выставили! Ни стыда, ни совести у тебя, — поднял взгляд на Жана Кривич, — мразь ты инородная! Один я остался я на старости лет, на позорище брошенный… — Ольги нет, — отвернулся Жан, пошедший красными пятнами. — Она бы оценила талантливую игру. — Жан, он правда горюет, — Аннушка склонилась, обнимая деда Славу, — дедуля, не плачь ты так! Наука найдет способ твоих цыплят вывести! И никакой это не позор, и не инвалидность даже, ты всё тот же дедушка наш любимый… — Только с яйцекладом, — хмыкнул Жан. — Жан! — укоризненно воскликнула Аннушка. — Дедуль, ты уникальный! Ты один такой! — Слава Богу, что один, — прошептал Жан. — Надеюсь на то. Дед, — уже вслух сказал он, — что ж ты ждал столько лет?! Надо было сразу ко мне идти, разобрались бы как-нибудь с твоими… особенностями. Говорил же, есть проблемы со здоровьем — не молчи! А то втихую жрал гадость всякую, — Жан показал на заставленную пачками витаминов, добавок и трав полку, где красовались упаковки витаминов для беременных, травяных сборов «женское здоровье», «климактерический», кальций Д3, минеральный комплекс 60+ и так далее. — А я-то на Аню грешил! — Что?! — возмутилась Аннушка. — А что я должен был думать? У кого тут может быть климакс? — пожал плечами Жан. — Своевременное обращение к врачу — залог успешного лечения!       У Генриха тренькнул телефон. — Я их, Аннушка, — цепляясь за ее руку, жалился Кривич, — как только высидеть ни пытался! И на себе носил, и под кур подкладывал, и под жаб, и… каюсь, в упырей сувал. Те-то, древние яйца, в упырях же всходили… А энти — нет! Не хотят! Гибнут! Ни единой деточки мне взрастить-то не удалось… — завыл снова Кривич, — так и помру одиноким… Некому будет воды подать… — А мы, дед?! — расстроилась Аннушка. — А как же мы?! — А вот как он?! — ткнул Кривич пальцем в Жана, — презлым отплатил за предобрейшее, нечисть басурманская! — Я меня обращать не просил!       С улицы раздалась автоматная очередь, у Андрея сработала рация. — Гости, — коротко бросил он. — Басманов. — Вот кромешник неугомонный! — выдохнул Генрих и обвел глазами вампиров, с горечью убеждаясь, что кроме совсем еще зеленой Аннушки и помочь-то ему некому, хотя Жан и сделал шаг вперед. — Ты, минхерц, давай иглы сюда, и… береги младших, — вздохнул он. — Андрей Петрович, какими мы силами располагаем? Рассчитывать надо на то, что против нас двое вампиров: боевик Басманов, четыреста, необученная Воронцова, двести. — Переговоры? — Попробуем.