И дольше века длится день

      Кривич бросился на Генриха, прежде чем он успел дотянуться до очечника. Двое вампиров сцепились, трансформируясь прямо в процессе, и катались клубком по комнате, круша мебель, как двое дерущихся котов. Ольга скрылась на кухне, хлопнув дверью, Барановский, подхватив Васька, вылетел в коридор, Андрей пытался вытащить упирающуюся Аннушку, рвущуюся к деду Славе, в коридор, Жан пытался отползти подальше, к стене. И пришлось бы Генриху несладко, если бы не подействовал препарат: движения Кривича замедлились, он стал неповоротливым и неуклюжим, а после и вовсе осел грудой посреди обломков, свертываясь в клубок и скуля. «Деточки, что ж вы, деточки! сгубили, окаянные… продали немчину… а я ли вас не жалел?! я ли вас не миловал…» — всхлипывал Кривич.       Изрядно помятый и подранный Генрих вернулся к человеческому обличью, и, не мешкая, стал натягивать перчатки. — Дед Слава… — Аннушка первой ворвалась обратно в разгромленную столовую. За ней, нечего делать, подтянулся и Андрей. — Дед Слава!       Генрих в это время деловито обшаривал всё тише бормочущего Кривича. Аннушка с размаха рухнула на колени, протянула руки к деду Славе. — Он умер?! Умер?! Ты его убил?! — оскалилась она на Генриха. — Да полно вам, Анна Петровна, — пыхтя, ответил Генрих и слизнул каплю собственной крови, стекающую из рассеченной брови. — Спит просто. И у нас есть минут десять, пока не проснется. Помоги лучше перевернуть! Или насчет яйца передумала? Пусть плодится?!       Аннушка на мгновение замерла, а потом вместе с Генрихом перевернула уже начавшего посапывать Кривича на спину. Тот постепенно обращался обратно, но с обличием древнего птицеящера расставался медленно, и эти неторопливые изменения завораживали своей противоестественной, извращенной красотой.       Генрих закопался в собирающуюся тяжелыми складками внизу живота кожу, и с торжествующим возгласом вытащил черное яйцо и передал Аннушке. Та с опаской взяла его в руки. — Андрей… гляди…       Жан, которого таки зашибло клубком из дерущихся вампиров, медленно приходил в себя, встал на четвереньки, хватаясь за мебель, попытался подняться на ноги… — Жан-Клод! Смотри! — выдохнула Аннушка, и поднесла яйцо к нему. — Оно и вправду… существует…       Жан снова рухнул на четвереньки, и, плача, стал слепо шарить в поисках футляра с очками, в который он переложил две иглы. Ему до конца хотелось верить, что он ошибается, что не было никакого яйца, что ему показалось тогда, и что Кривич действительно любит детей своих…       Генрих меж тем с истинно врачебным бесстыдством сунул руку и вовсе в непристойные места. И с изумленным возгласом извлек еще одно яйцо. А потом и еще два, последнее совсем маленькое, почти что с куриное размером, мягкое, пульсирующее, с покрытой сетью кровеносных сосудов оболочкой… — Это… что же… он их в себе… вы… высиживает?! — не выдержал Андрей. — Понятия не имею, — выдохнул Генрих. — Дайте какую-нибудь тарелку, что ли… — он завороженно рассматривал яйца. — Первый раз вижу!       Кривич меж тем почти завершил трансформацию, и теперь валялся на полу вполне себе обычным грузным дедом.       Жан, которому все-таки удалось встать, тоже подошел к Генриху, который укладывал яйца на добытую Андреем целую тарелку. Бросил на них взгляд, и аж зажмурился. Так вот они какие. Он отвернулся и опустился на колени бок о бок с Аннушкой у тела Кривича. — Ань… Давай его хоть на диван перенесем. И прикроем…       Пока они с Аннушкой возились, устраивая Кривича на диване, Андрей и Генрих пошли на кухню: они решили ополоснуть яйца, а то грязные, ничего не разберешь.       Кухонное окно было распахнуто, и никакой Ольги Анваровны там не наблюдалось. — Послать на поиски? — спросил Андрей Петрович. — Ищи ветра в поле, — махнул рукой Генрих. — Уже небось с Басмановым милуется.       Яйца обмыли теплой водой, выстелили тарелку чистым полотенцем, уложили в нее и водрузили всё вместе на кухонный стол.       Обращенные же сидели с Кривичем, Аннушка устроилась на полу в изголовье, а Жан сидел на диване в изножье, согнувшись пополам и обхватив голову. — Слушайте, Чебур не уймется, он жрать хочет, будет орать, пока не покормишь, хоть оно всё гори огнем, — выполз из коридора Барановский с ребенком на руках. — И че мне с ним делать? — Отец года… — мрачно сказал Жан, подымая голову. — Ань, дай ему ключи. Там в машине банка детской смеси. Ребенка только оставь! — Лучше я схожу, — сказал Андрей. Барановский покосился на деда Славу и заглянул на кухню. — Бля, это чё? — Предположительно яйца василиска, — ответил озадаченный Генрих, сидящий за столом, подперев голову рукой и глядя на тарелку. — А чё разные? — Судя по всему, разной степени зрелости. — А… откуда? — Из Кривича. — Так а… чо он, по ходу, не дед, а бабка? Генрих только вздохнул. — Ты замечательно сформулировал, Сергей… Но, если ты обратил внимание на некоторые выдающиеся детали анатомии обращенной формы, то это кажется сомнительным… — А где Ольга?! — огляделся Барановский. — Фьють! — помахал Генрих рукой. — Упорхнула. — Да бля… — Сергей опустился на стул напротив Генриха. — Истинно так, друг мой, — печально согласился тот.