И дольше века длится день

      Дед Слава шустро прикрыл ладонями пах. — Ты совсем сдурел?! — строго поинтересовался он. — Какие тебе еще яйки?! А ну убери! Убери, убери… — Обойдемся без кривляний, а? — попросил Жан. — Ты пей красненькую-то, пей… А я пока пойду за таблеточками схожу, вон мне тут Генрих-то твой и рецептики написал… Пей!       Дед Слава споро прибрал со стола топорик и пошаркал к выходу. Жан уронил голову на руки, и сидел так все время, пока дед Слава возился в прихожей, и еще довольно долго после.       А потом снял пиджак, расстелил на полу газетку, сходил в сортир за инструментами и принялся разбираться с капающим сливом раковины. — Воот, — деда Славы не было довольно долго. — Вон, смотри чего купил в аптеке-то. Жан, скривившись, посмотрел на гематоген в яркой упаковке, на которой монструозная девочка душила плюшевого мишку. — Дед, там химия одна… На Милу похожа, — хмыкнул он, вскрывая упаковку и отламывая дольку. — И не жарко тебе в этой своей жилетке по такой погоде шляться? — Ну-кось… — Кривич налил холодной воды из-под крана, капнул в нее пару капель крови, — чой это за сласть такая? Женёк так пристрастился… — Так я ему хороший сделал, натуральный, — вздохнул Жан. — Дед Слав… не тянул бы ты, а. Я же… все видел тогда в лесу. И понял. — В каком лесу? — жуя гематоген, невинно уставился на него Кривич. — В том лесу. Весеннем. Когда меня Басманов измочалил. А ты… Дед Слава замахал на него руками. — Мало ли чего после Федьки-кромешника помстится-то. Пей таблеточки, вот… — Кривич, дожевав гематоген, вытащил блистеры и, сверяясь с бумажкой, выдавил три таблетки на стол. — О каки. А одну не дали, сказали, рецепт не тот, смоленский нужон, а у нас областной. Во как.       Жан вздохнул, сгреб таблетки и проглотил, запив водой. — Зря беспокоишься, я и так… Ночи ждешь? Скажи, а… Он живой, или у тебя… — Кто он-то, полудурок нерусский? — хмыкнул дед Слава. — Василиск, — весомо произнес Жан. — От угораздило на чём с глузду-то съехать, — вздохнул дед Слава. — Померли они давно все, полоумный! — Умерли? Да? А перо, которое ты Калите в подарок послал, на вид свежее было. Вряд ли тысячу лет пролежало. Ладно, я пойду в подвал спущусь, посмотрю, откуда там опять говна сочатся, а потом помоюсь. Ты уж, пожалуйста, меня, пока я не ополоснусь, не кончай. Ради всех лет вместе… — Жан тяжело поднялся. — Дед! Дай помойку, сожгу заодно, все равно весь в дерьме буду.       Жан, двигаясь, будто завязшая в сиропе муха, сунул в карман зажигалку, снял в коридоре с гвоздя ключи от подвала и пошел на двор.       Опершись на мусорный бак, он смотрел, как, корежась, горит пластик из-под крови, и вяло шевелил пакеты палкой. Открылось окно, какая-то соседка стала орать на него из-за вони, но Жан даже не поднял головы. Закончив с мусором, он побрел в подвал и долго лазил там с фонариком, помимо протечки выискивая еще и… что? Гнездо василиска? Интересно, у Кривича все-таки остались какие-то реликтовые яйца, из которых он выводит новых тварей каждые лет сто, или он нашел способ их получать? Как в сказке, черного петуха держать во тьме семь лет и кормить кровью, и тогда он снесет черное яйцо, из которого вылупится хут-айтварас-огненный змей… как только его ни называют на этой земле… Черного змееголового гада, страшного петуха-стервятника… А если кормить вампирской кровью, наверное, и получится василиск. Интересно, он его моей кровью поил, Женькиной, Аниной? Или своей?.. Все мы одной крови…       Конечно, никаких следов бытования черного петуха Жан не нашел, хотя ему то и дело казалось, что пахнет птичьим пометом (впрочем, в сортах говна он разбирался недостаточно хорошо…), зато обнаружил очередную змеящуюся трещину на старой, как сама смоленская земля, сточной трубе, сфотографировал сие чудо на телефон и потащился обратно, к свету. На выходе он поскользнулся на какой-то мерзости типа дохлой крысы, но даже не расстроился из-за испорченной одежды. Безразличие, вялость и апатия накатили какие-то просто неподъемные. Даже ругался с комунальщиками Жан, прислонясь к дверному косяку, прикрыв глаза и то и дело зевая. В ванне он снова упал, и был бы человеком, сломал бы себе что-нибудь, а так худо-бедно сполоснулся, кое-как натянул на себя майку и шорты, которые обычно не носил в принципе, и еле дополз до кровати.       Всё-таки дед Слава решил, что я буду сопротивляться, и подстраховался… Ну-ну. Да пускай. Может, так и впрямь легче.       Уже в сумерках дед Слава растолкал его и всучил еще три таблетки. Жан покорно принял и их и провалился уж совсем в какое-то тягостное небытие.       Стемнело. В коридоре раздались шаркающие тяжелые шаги. Невыносимо медленные, и сам коридор будто растянулся на километры… Они приближались, приближались, приближались — и всё никак не достигали, и всё естество будто выкручивало от этого кошмарного, вязкого ожидания…       В дверь позвонили, в коридоре зажегся свет, раздался голос Аннушки… Она приоткрыла дверь и заглянула к нему, и тут Жана скрутило первой судорогой: голова непроизвольно повернулась на бок, а глаза закатились до белков. — Дед! — крикнула Аннушка. Жана выгибало буквально всего. Если бы голова у него была бы хоть чуть яснее, он бы наверное решил, что это столбняк или типа того.       Аннушка с Кривичем испуганно перешептывались, стоя рядом с кроватью, потом звонили Генриху…       Аня сфотографировала упаковки таблеток и переслала Генриху. — Аня, тут десять миллиграмм, а я выписывал полтора! И где циклодол?! — немедля перезвонил он. — Сколько таблеток он ему уже дал?! — Дык как вот тут написано… — дед Слава трясущимися руками вытащил бумажку, — по три в день… — Звоните в «Скорую»! Скажите, чтобы укололи седуксен с акинетоном! Пока можно дать сирдалуд или мидокалм, но вообще не помогут! Набирайте 03! — Так это ж… как же… Аннушка позвонила Усачёву. — Вызывайте «Скорую», я сейчас подъеду. — У него ведь даже паспорт на мертвого… — Пока пропавшего, а не мертвого. Буду через пять минут.       «Скорая» приехала первой, и, изрядно налюбовавшись на не до конца схватившиеся рубцы на ногах, почти уже вызвала на себя психиатрическую спецбригаду, тем более что Жан лыка не вязал и плохо реагировал на попытки его растормошить между приступами судорог, но тут вовремя явился Андрей Петрович, продемонстрировал скорякам свои корочки, отвел врача в сторонку, долго с ним о чем-то разговаривал (к его чести вполне корректно), и, наконец, Жану промыли желудок и сделали укол. Второго препарата у них, правда, не было, его только спецбригада и возит, но Андрей Петрович сгонял водителя в аптеку, и после второго укольчика Жана явно стало отпускать.       Скоряки уехали. Аннушка сидела на постели Жана, в ногах, и гладила его по ступне. Дед Слава топтался в дверях. Андрей Петрович о чем-то разговаривал с Генрихом. — Одним словом, это случайность, — вздохнул он, завершив звонок. — Ну или небрежность фармацевта. Генрих прописал дозу в десять раз меньшую, и давать лекарство надо было с корректором… В общем, он сказал, завтра день пропустить, он постарается подъехать. — Я останусь, наверное, — Аня подняла глаза на Усачева. Тот кивнул, вздохнув, и вдруг наклонился к Жану. А потом и вовсе надел очки и склонился к самым его ногам. — Ань, дай салфетку какую-нибудь… А еще лучше, у тебя есть пинцет? Аннушка сбегала в свою бывшую комнату и вернулась с рукодельной шкатулкой. Андрей покопался там, достал рейсфедр и, воспользовавшись им, подцепил что-то черное, торчащее из кожи Жана, и вытянул на свет тонкую иглу. — А мы не верили… — выдохнула Аннушка. — Занятная, — отозвался Андрей. — Кажется… это какой-то композитный материал. Анна подошла поближе, потянулась посмотреть. — Не трогай! Вампиру это может оказаться… небезопасно. Отнесу в отдел, пусть просветят, что это за штука такая, может быть, уже встречали. Откуда такая вещица у деревенской бабки, вот в чем вопрос… — От Ольги! — резанула Аннушка. Жан открыл глаза. — Иголка… Нашли! — сказал он и удовлетворенно выдохнул, поворачиваясь на бок. — Вот что галоперидол животворящий делает! — поднял палец дед Слава. — И впрямь, беса гонит…