И дольше века длится день

— От жеж вы посмотрите на него! Не уследил я! — причитал Кривич, гладя по голове и спине все никак не желавшего возвращаться к человеческому облику Женька. — Старшей крови нализался, опёнок несмышлёный… Что ж мне с ним делать-то теперь…       Женёк дрожал, всхлипывал, жался к деду и принюхивался. Увидев Генриха, Женька бросился от него в окно, и Генриху ничего не оставалось, как принять истинное обличье и ринуться за ним, так что обратно Генрих притащил Женька как мамка-кошка котёнка.       Так что теперь Женёк косился на Генриха опасливо. Тот мрачно потягивал кровь из белой эмалированной кружки с незабудками и постукивал пальцами по накрытому клеенкой столу. Аннушка угнетенно молчала. Барановский посматривал на Ольгу: та с головой ушла в свой телефон. Усачёв переводил взгляд с одного вампира на другого. Ночные бабочки беспрепятственно залетали на недостроенную террасу, бились в абажуре низко висящей лампы, и тени их метались по лицам сидящих вокруг стола. — Думаю, — наконец нехотя сказал Генрих, — эту пожилую даму, условно говоря, «ведьму», мы найдем без труда. Во-первых, больные оставляют свои личные данные в амбулаторной карте, а во-вторых, даже если и соврала, расспросим прочих пациентов, побывавших в тот день. Здесь все друг друга знают. Поговорить с ней будет небезынтересно.       Кривич тяжко вздохнул. — Надо, надо поговорить, что ж не поговорить-то, конечно… О-ох, Жанчик-то, бедолага… так с ума-то сойти… не вовремя, только на поправку пошел… О-ох, несчастье… Это все потому что француз, психика у них такая… деликатная. Не выдерживает.       Генрих слегка пристукнул кружкой. — Я бы не стал пока утверждать версию его безумия в качестве единственной, — сказал он.       Ольга хохотнула. Барановский вжал голову в плечи, опасливо косясь на дверь: не появится ли Аглая. Уговорить ту потерпеть Ольгу под своей крышей было совсем нелегко, и усугублять не хотелось. — Что ржешь, стрыга*? — хмуро спросил дед Слава. — Это я не вам, простите, — с холодной вежливостью отозвалась Ольга. — Я не прислушивалась к разговору, увы. А, кстати… зачем мы здесь? — Вы, в некотором роде, его обращенные. Вас ничуть не интересует, что с Жаном? — спросил Генрих. — Интересует, — опустил глаза Сергей. — Нет, — решительно ответила Ольга. — Да ты че, интересует, — толкнул ее в бок Барановский, — он сколько нам помогал! И деньгами… — Надеюсь, Жан оставил завещание, — тонко улыбнулась Ольга. — Я знаю, у него есть счет в Швейцарии, правда, к нему теперь будет не так легко получить доступ… — Вот ни стыда, ни совести у бабы, — сокрушено покачал головой дед Слава. — Ты б хоть для вида слезинку проронила! — Не вижу смысла. Все здесь присутствующие прекрасно знают, какие у нас были отношения, — отрезала Ольга. — Жизнь Жана-Клода Дешама все опасности, — светски сообщил ей Генрих. — И не надейся, — добавил он уже от души. — Кстати, насчет швейцарского счета я бы особых иллюзий не строил. — Так вы, Генрих Адамович, полагаете, что игла… м-м, действительно была, и могла… произвести некоторый эффект? — уточнил Усачёв. — Вполне может быть. Не берусь утверждать, что иглу воткнули, рентгенография бы показала, возможно, был укол иглой, но и он мог иметь некий, так сказать, противовампирский эффект. В местных деревнях бытует немало способов борьбы с упырями, и далеко не все из них безобидные. Для нас. — То есть подозреваемая могла быть… осведомленной? Генрих покивал. — Всякое могло быть. За некоторое время до этого… Жан-Клод стал замечать некое существо, якобы шныряющее вокруг дома… тогда я не отнесся серьезно… а теперь не исключаю, что это было… следствием колдовства. — Колдовства? — недоверчиво спросила Аннушка. — Вы в него верите? — Вампиру не верить в сверхъестественное довольно странно, не так ли? — ухмыльнулся Генрих. — Раз здесь утечка информации и вредоносное колдовство, то это уже относится и к нашей компетенции. Я свяжусь с коллегами, работающими по этой тематике, — кивнул Усачёв, — вдруг есть какие-то наработки. — Женька-то домой забрать надо, — невпопад снова начал про свое дед Слава. — А то ведь тяпнет ненароком Жанчика-то. Распробовал старшую кровь! А Жанчику и без того хватит… — В данном случае… — вздохнул Андрей Петрович, — я, конечно, не понимаю всех нюансов, но… кажется, в город следовало бы перевезти господина Дешама. Хотя бы на время. Пока мы не выясним подробностей насчет… умений и навыков местных жителей.       Дед Слава и Генрих начали возражать одновременно, Кривич заявлял, что тяжело ему уже в таком возрасте за буйнопомешанным-то ходить, а Генрих упирал на то, что в городе Жану несомненно станет хуже. Однако как-то так незаметно вышло, что дед Слава согласился забрать Жана вместо Женька. — То есть Жан останется один на один с Кривичем? — уточнила Аглая, когда Генрих пересказывал ей итоги разговора. — Женя у нас, Анна на квартире, м-м, будущего супруга, Сергей с Ольгой сами по себе… — Выходит, так, — согласился Генрих. — Это слишком опасно, — помолчав, сказала Аглая. — Но… это… — Генрих ходил из угла в угол. — В сложившихся обстоятельствах, это, несомненно… будет правильным. Рациональным. — Генрих, нет. После сегодняшнего! Это уже чересчур! Хватит с него! Генрих снова вздохнул.       Жан выслушал решение со спокойствием полностью принявшего свою участь и даже не стал собирать вещи, более того, не уделил внимания тому, во что одет. — Генрих, вчерашнего… если вдруг какие-то подозрения будут, отвези все-таки в Смоленск, сделать лапараскопическую ревизию, позвони мне, я скажу, к кому обратиться… Хотя нет, давай лучше сразу напишу.       Генрих взял исписанную бумажку, промолчав о том, что разобрать в налезающих, заваливающихся друг на друга строчках ничего все равно невозможно. — Прости, что так… получилось. — Ничего. Ты… сделал всё, что мог, и… я очень тебе благодарен. Тебе и Аглае. Аглая Никифоровна, прощаясь, отвела глаза.       Жана и деда Славу усадили в машину к Усачеву, и поехали. Жан отрешенно смотрел в глубоко затонированное окно, и Смоленщина сквозь него казалась ему погруженной в февральский сумрак, так что когда дверь распахнулась и они вышли на раскаленную улицу у дома, жара и солнце ударили, будто обрушилась сверху гулкая железная бочка… а после деревни казалось, что воздуха и вовсе нет.       Кривич возился с замком, и Жан подошел к Аннушке. — Ну… я зайду вас проведать на днях, — сказала Аннушка. Жан молча улыбнулся и вдруг обнял ее, хотя это и не было между ними принято, и стиснул неожиданно крепко, прижимаясь. — Хорошо, Аня. Хорошо. Буду ждать. До свидания… Прощай, Аннушка. Хорошего тебе… всего. Я… иди, иди.       Аннушка взглянула опасливо и недоуменно, взяла Жана за руку — и тот не отнял ладони, но понять ничего не смогла: какой-то хаос обрывочных мыслей и обреченность. — Я зайду! — повторила Аня, но тут Кривич справился наконец с замком, распахнул дверь и позвал из глубины темного коридора: — А заходите, заходите, холодненького попьете! Дома-то как хорошо! Жан выдохнул, замер на мгновение — и переступил порог. — В гостях хорошо, а дома-то лучше, правда, Жанчик? Дома и стены помогают, дома-то как хорошо… — приговаривал дед Слава, шаркая на кухню и обратно.       Жан присел к столу. Нет, дома не было хорошо. Центр города раскалился, как адская печь, и даже толстые стены не спасали. В квартире стояла пыльная духота, отчетливо тянуло нечистотами из подвала, перебивая запах старого дерева и шерстяной трухи.       Жан поднялся открыть форточку, и какое-то слабое дуновение воздуха оттуда все-таки колыхнуло абажур над столом, тяжелые кисти плюшевой скатерти…       Когда-то, в конце девяностых, Жан уговаривал деда с Аннушкой сделать ремонт, скандалил, таскал как раз таки появившиеся журналы «maison et jardin», убеждал, что получится сохранить дух благородной старины, но избавиться от всей этой ветоши и убожества… Обещал даже сделать все на свои деньги, тогда как раз открыли границы, внезапно стало можно ездить по миру, а самолеты сделали Европу доступной… Нет, Кривич встал насмерть. Оберегал свои сокровища.       Тогда Жан плюнул, собрал все накопления и полетел во Францию. Убедился в том, что, конечно, родина стала неузнаваемой, да и он тоже. Восстановил доступ к когда-то, еще в 1890х годах с помощью поверенного открытому, счету. И стал летать часто, оставаясь недолго — на день, два, в надежде, что сможет адаптироваться, но голод терзал адский, а местная кровь, когда удавалось найти, казалась какой-то не такой, не насыщающей, но вполне можно было взять с собой запас…       А потом в самолетах запретили провозить жидкость. И двухсотмиллилитрового пакетика не хватало на перелет ну никак. И когда на обратном пути Жан однажды чуть не покусал соседа, он понял, что счастье кончилось…       Но ведь было, было. Не такая уж плохая вышла жизнь… В смысле, не-жизнь. Существование. Ладно, в этом существовании были отдельные светлые моменты, скажем так… Ведь и Ольга когда-то была…       От этого воспоминания буквально заныло сердце, то есть сдавило за грудиной во вполне себе конкретном приступе стенокардии… Жан вздохнул и достал из комода коробку с лекарствами. Рассосал пару горошин нитроглицерина. — Духота невозможная, — сказал он деду Славе. — Давай хоть кондиционер поставим! — А ты вот холодненькой выпей, — дед достал пару пакетиков из холодильника. — Пей, пей… — Правда, дед, поставь кондиционер. И вообще, все-таки соберитесь и сделайте с Женьком ремонт, хотя бы лет через десять-двадцать, когда все утихнет, и Кристину эту додави, чтобы в подвале всё толком в порядок привели… — Жан сделал пару глотков, отложил запотевший пакетик с кровью и полез в кухонный шкафчик под раковину. — Трубы уже ни к черту, опять там сочится что-то… Хоть Женьку комнату в порядок приведи, а то он от такой жизни у тебя взбесится. Не протянет Женька сто лет вот так. Петровича Аниного напряги, он мужик дельный, пусть займется… Обратите его вообще, он вас и кормить будет нормально, и хозяйством займется по-человечески… Вещи мои Барановскому отдай, они ему более или менее впору. — Жан наконец-то нашел и выложил на стол маленький топорик для разделки мяса. Сел, сложив руки. — Давай, Святослав Вернидубович, не тяни. Где твое яйцо?