И дольше века длится день

      …и наверняка Анна не отступилась бы так легко от деда Славы, если бы прямо в тот же день, уже почти ночью, не заявился новый, из Москвы прибывший Хранитель, пока "временно исполняющий обязанности". Точнее, хранительница. И, надо сказать, эта дама с вампирами держалась совсем по-другому, местами можно сказать даже — подобострастно.       Первая их встреча с дедом Славой выглядела достаточно забавно, когда солидная тетенька, чем-то смахивающая на холеного бульдога, присела перед Кривичем в старомодном реверансе, которым нынче, кажется, только королеву английскую (точнее, уже короля…) и приветствуют, а потом и вовсе пыталась поцеловать деду Славе руку, точнее, перстень на руке - да тот его сроду не носил.       Дед Слава при этом изображал испуг, и сам в ответ чуть перед новой хранительницей на колени не повалился, та бросилась его поднимать, и тут ушлый дед, кажется, утянул ее на пол специально, в результате они некоторое время валялись оба под столом, не пойми где чьи руки-ноги. Что, надо сказать, сильно снизило пафос момента, а Женёк так вообще при этом как-то неприлично захрюкал.       Но потом вроде все наладилось, столичную госпожу усадили за стол, напоили чаем, представили всем остальным… Ольга Анваровна, Кровавая барынька, так наслаждалась всем происходящим вовсю. Давненько она о таком мечтала. Всех смоленских Хранителей заставили перед ней, ползая на брюхе, извиняться, и теперь они ей разве что за памперсами не ездили и двор не мели.       А вот сам дед Слава вовсе не был так счастлив, потому как «московитка», как вскоре стал ее величать дед, при всей ее внешней почтительности и даже подобострастии бабой оказалась въедливой и очень даже непростой, и немедля сцепилась с Андреем Петровичем.       Однако за всеми их кабинетными играми как-то замылился вопрос с исчезновением Жана.       Прошла неделя, другая… Каждый день названивали из больницы, даже домой к ним оттуда приходили… Анна снова задумалась о поисках, ведь Жан не появлялся и никак не давал о себе знать. О том, что медсестра Люсенька успела той ночью сделать Жану какую-то пакость — впрочем, какую именно, Жан не уточнил, — знала только Анна. Сказала она об этом деду Славе — но тот категорически велел молчать, и особо настаивал, что не должны об этом знать ни «московитка», ни Усачёв. Анна расспросила Барановского, но тот отделывался какими-то общими фразами и угрюмо огрызался, даже хамил. Женёк мог сказать только, что у Жана кровь носом пошла после разговора с Калитой, но в этом ничего особенного не было. С Жаном такое нет-нет, да случалось. Анна даже съездила в психушку к Люсеньке, добилась разрешения с ней поговорить, но та только смеялась, а потом матом ее покрыла, и всё.       Меж тем Жана задним числом уволили с работы. И кончилась вся припасенная им кровь — что в общем холодильнике на кухне, что в дедовых кладовых, что в персональном Жановом холодильнике у него в комнате, который вскрыл лично Кривич. — Кристина Альбертовна, проблемка у нас… Хранительница регулярно навещала вампиров, каждый раз интересуясь, нету ли у них в чем нужды. — Крови нет! — развел руками Кривич. И к вечеру уже привезли, целую термосумку, с эмблемой городской станции переливания. Прямо на машине «Скорой помощи». А еще через пару дней всю семью зарегистрировали как носителей редкого генетического заболевания, и поставили на постоянное довольствие. Вот как, оказывается, можно было.       Зажили, одним словом, еще лучше прежнего. — Чот дядь-Жан домой возвращаться вообще передумал, по ходу, — сказал однажды Женёк Аннушке, открывая той дверь. — Не звонил, не писал? — Не-а, — мотнул головой Женёк. — Знаешь, что… Может, нам в его компьютер заглянуть? — предложила Аннушка. — Ну… — недолго посомневался Женёк. Однако ноутбук у Жана оказался продвинутым, и требовал отпечаток пальца. Анна взяла его с собой на работу, отнести айтишникам, но что-то засомневалась. Так и лежал он у нее в ящике стола… — Недавно связывалась с психиатрами, — сообщила Хранительница при очередном визите, — говорят, Людмила Смирнова пошла на поправку. Перевели ее в санаторное отделение, скоро разрешат прогулки и домашние отпуска. Вы по этому поводу возражений не имеете, Святослав Вернидубович?       Вампиры переглянулись. Еженедельные «семейные встречи» за большим столом, с участием официальных лиц, теперь стали чуть ли не новой традицией. — А Людмила Смирнова — это кто? — спросил Женёк. — Люська, — фыркнула Ольга. Она на этот раз притащила с собой ребенка, впрочем, занимался им Барановский. — Люсенька. Жанова последняя актуальная любовница. — Не рано ли? Хорошо ли… девушка подлечилась? — подобрался Андрей Петрович. — Официальных поводов для недобровольного лечения у нас нет, — сообщила Кристина Альбертовна, — однако, как вы понимаете, повод легко может найтись. Соседи, например, могут вспомнить какие-то факты и написать заявление… А, кстати, что сам Жан Иванович думает на этот счет?       Вампиры снова переглянулись. — А он у нас, — не сморгнув глазом, ответил дед Слава, — вообще редко думает-то. Вот не беспокоится! Не думает он о своих… полюбовницах-то! Вечно вот так! — А когда Жан-Клод Дешам планирует вернуться? — А, — дед Слава досадливо махнул рукой, — не нагулялся еще, но вернется, Кристиночка Альбертовна, вернется, миленькая, всегда возвращался, и сейчас вернется, еще недельку-другую… — Не подумайте, что я давлю, но сведений о его местоположении у нас по-прежнему нет… Жан Иванович не давал вам свой новый телефон? — Нет, — досадливо сморщился Кривич, — пишет только, на эту, как ее, Женёк? На «мыло»! Да? — Не на е-мейл, а в «телегу», — буркнул Женёк. — В Телеграмм, в смысле. Типа, все в порядке, пока не ждите. — А по поводу Люсеньки у нас возражений нету. Никаких. Пусть лечится пока, — кивнул дед Слава. — Фотки-то хоть шлёт? — усмехнулся Андрей Петрович. — Пусть пока Люсенька полечится, а я как-нибудь съезжу на днях, ее навещу. — Не возражаете, если я составлю вам компанию, Андрей Петрович? — поинтересовалась хранительница. — Ничуть.       Шел снег. Снег таял. И снова шел. Кровь пропитала снег до самой земли, и земля жадно принимала ее в себя… Жан чувствовал только холод — и безразличие. Бесконечное безразличие, похожее на тягостный сон, в котором гасли слабые отзвуки окружающего мира. Это было даже… не то чтобы приятно, но дарило какое-то странное облегчение. К тому же, от кровопотери тело становилось таким легким, пустым, словно полый прозрачный пакетик, хрустящий и хрупкий, тонкая скорлупка, символическая преграда, отделяющая от того, чтобы слиться с этим бесконечным холодом… Чтобы холод и пустота внутри растворились в холоде и пустоте снаружи. Мысли возникали и угасали, как рябь на поверхности пруда. Жан погружался в небытие и не стремился всплыть. Где-то, совсем отдаленно, тенью прежнего страха, смерть, точнее, развоплощение, пугали — пугали необратимостью, адскими муками, адской пустотой и одиночеством. Первое время после обращения Жан рыдал ночами, представляя себе вечную ледяную тьму, на которую он теперь обречен. Со временем он, кажется, смирился даже и с этим. Все его существование свелось к привычке, а тут вдруг привычка к бытию прервалась и распалась, так и стоит ли хвататься за оставшееся ему… Ад так или иначе неизбежен. После Первой мировой он его и бояться-то перестал. Тогда и тягу к бытию утратил, осталась только тупая инерция существования… А теперь, кажется, растворилась в бесконечном снеге, вое ветра, тьме, холоде и она.       Где-то еще красной жилкой пульсировала мысль, некая тень надежды, что его ищут, и вот-вот найдут, он попадет снова в свет, тепло, прикоснется к чужой жизни… и высосет ее, потому что он кровосос, упырь, нежить. Убийца. Его существование иссушает жизнь вокруг. Он ее в прямом смысле высасывает. Выпивает. Скверна и мерзость… Ну а раз ад неизбежен, то стоит ли его бояться, стоит ли оправдывать свою не-жизнь надеждой однажды все-таки найти aqua vitae, просочиться обратно в мир живых… избежать вечной тьмы и одиночества. Иллюзорной и глупой надежды. Никому их не избежать.       Время слилось в бесконечность, и Жан-Клод Дешам погружался в оцепенение всё глубже и глубже… Снег начал таять, и днем можно было уловить даже, как пригревает солнце, но и это вряд ли выдернуло бы его из небытия. Но однажды по полю проехал снегоход, подскочил на кочке, в которую превратился Жан, и поехал себе дальше.       А вот это было неприятно! Грубо, и, можно даже сказать, хамски. От возмущения Жан очнулся, хотя и не сразу. Он попытался было вернуться в состояние медитативного небытия, но куда там! Жарило солнце, орали птицы, и откуда-то, совсем недалеко, доносились голоса: местный агроном со старшим механизатором, остановив машину на обочине и зайдя немного в поле, обсуждали перспективы предстоящих сельхозработ…       В великом недоумении они наблюдали за тем, как сугроб посреди поля зашевелился, и оттуда поднялся какой-то до черта грязный мужик. У агронома аж сигарета изо рта выпала. В тупом оцепенении они стояли, пока Жан, шатаясь и падая, брел к ним, а когда он впился агроному в плотный загривок, механизатор, неожиданно для своей комплекции тоненько вскрикнув, попытался было бежать, но вяз в липкой грязи… Жан прикусил и его.       К счастью, Жану вполне удалось с собой совладать, и особого вреда он мужикам не причинил. Усадив обоих на заднее сидение их же машины, Жан с облегчением обнаружил ключи в замке зажигания, завелся и поехал. «Если вдруг остановят — перекусаю и гайцов», — решил он, пешком идти было пока невмоготу. Так и доехал до самых городских окраин, под конец уже мечтая о паре жирненьких гайцов и даже высматривая какую-нибудь одиноко стоящую патрульную машину… Но так и не решился, а те, видимо, тоже что-то чувствовали — и несмотря на, прямо скажем, далеко не идеальный стиль вождения, тормозить его не спешили.       Жан вообще давно замечал, что многие люди каким-то нутряным чутьем понимают, что вот-вот станут добычей — и неожиданно сворачивают, останавливаются, проезжают свою остановку…       Заехав в пригород, Жан кое-как припарковал машину, и обернулся на своих нечаянных пассажиров. Заметил на заднем сидении между ними термос. О, как хорошо! Есть чем восполнить потерю жидкости. — Открывайте и пейте чай, — велел он им. — По очереди. Вы ехали, увидели мужик какой-то "голосует", подбросили его, а потом сели попить чайку и покурить. Вот и все. Через полчаса очнетесь и поедете домой. Ясно?       Жертвы молча кивнули. — Вот и хорошо.       Мотор Жан глушить не стал и печку поставил на обогрев, чтобы пострадавшие ненароком не замерзли. Холод при кровопотере — один из худших врагов. Вылезая, он заметил блокнот, заложенный за солнцезащитный щиток, и потратил еще минуту: на одном листке написал «срочно сдать ПСА — гиперплазия простаты, возможно, злокачественная», потом зачеркнул и просто написал — «рак», на другом — «срочно лечить гипертонию. Высокий холестерин, риск инфаркта в ближайший год!» и сунул каждому свой прямо в руку. — Спасибо, что подвезли.       Жан вылез и медленно побрел к виднеющейся невдалеке остановке автобуса. Так, ну что, домой?.. Он не хотел бы себе в этом признаваться, но, если честно, в душе — хм, на том месте, где у людей душа — застряла заноза. Он все-таки думал, что его будут искать… Однако, искать ведь не значит «найти»! Может, и искали! С другой стороны, с обидой спорила вина — бросил своих в непонятной ситуации, а вдруг они уже вовсю сражаются с московитами — хуже того проиграли, погибли…       Жан почувствовал слабость и обрадовался возможности присесть на лавку остановочного павильона. Стоило бы сначала разведать обстановку. Да хотя бы определиться с датой, для начала! Судя по тому, что весна уже в разгаре, проспал я довольно долго.       Проходящая бабка обругала бомжей и алкоголиков, загадивших всё собою, и Жан с некоторым изумлением понял, что это она ему. Однако! Однако, да. Пролежать пару недель в собственной крови и весенней грязи… М-да. Запах и вид… специфические. Хорошо хоть холодно было.       Нет, в таком виде домой возвращаться стыдно. Да что там — его даже в автобус не пустили! Вытолкнул какой-то мужик при попытке сесть и тварью обоссанной назвал. Жан выбрался из придорожной лужи, не сразу поднялся и побрел, не особо выбирая дорогу. Куда-нибудь да приду.       Вообще, Смоленск Жан знал, мягко говоря, неплохо, но к окраинам это не относилось. Однако, вскоре он понял, что начинает узнавать местность. Когда-то он здесь бывал…и не раз ведь бывал! Дело в том, что ездил-то чаще всего на такси и привык смотреть из окна машины, а ведь это райончик, где живет коллега его, соратник, можно сказать, по нелегкой больничной жизни, Алексей Иванович! Удача, редкая удача! Дом удалось отыскать не сразу, подъезд Жан помнил смутно, а в номере квартиры была четверка, вот и все, что удалось нарыть в памяти, но такие мелочи не смущали. Хуже было то, что Леша вполне может дежурить или просто застрять на работе… Но это ничего! Дождусь! Жан определился с более или менее подходящим подъездом и начал обзванивать через домофон все квартиры, в номер которых входила «4». Или это этаж у него был четвертый?.. Жан на некоторое время впал в сомнения, а может быть, даже и придремал, присев на цветник у входа в подъезд. И тут ему снова повезло, из подъезда вышла какая-то девушка, и вместо того, чтобы послать его, ответила на вопрос, не живет ли у них в подъезде Алексей Иванович, врач, утвердительно. И даже номер квартиры назвала. И, да, там была четверка — квартира 54. И, более того, Леша оказался дома! И дверь открыл, правда, кажется, был слегка ошарашен. — Жан! Иванович… Ты?! — Я, я… Пригласишь войти-то? Да. Та самая старая шутка с необходимостью приглашения работала. — Заходи, да… Конечно… Ты куда пропал?! Тебя уволили ведь… — Запил, — привел Жан универсальный ответ на все вопросы. Понятный и очевидный. Ни у кого не вызывающий ненужных подозрений на просторах его смертины… — Да-а… видок у тебя… будто ты из земли отрылся. Хм. Людям порой свойственна неожиданная проницательность. Ненужная, я бы сказал, проницательность. — Слушай… ну, в общем, я просох… и белку вроде не словил, но… Можно у тебя… немного привести себя в порядок? Прежде чем домой являться? — Да… в общем, да… не проблема. Конечно. Оставайся, сколько нужно. Жан, конечно, чувствовал, что Лешка в смятении, озадачен и не слишком-то доволен, кажется, даже испуган, но решил, что, в общем, это чувства естественные. Мало кто рад увидеть на пороге невесть куда запропавшего, грязного, как черт, алкаша-сослуживца. — Я не зависну, Леш, помоюсь, переоденусь… Одолжишь что-то типа костюма спортивного? Домой позвоню, и… уеду. Пару часов. Даже меньше! — Да не вопрос, Жан, ты что! Ты голодный? Голодный! Да я сдохну сейчас от голода! — Нет. Есть пока еще… не могу толком. — Давай, может, прокапаем тебя… — В душ. Пустишь в душ? — Заходи. Вот. Снимай все, сейчас принесу переодеться… Блин, но шмотки у тебя воняют, прости… — Давай пакет какой-нибудь, и все их… К черту. На выброс. Прям выкидывай, и все!       Наконец-то Жан оказался под горячим душем, и аж застонал от облегчения. Сейчас. Скоро. Отмоюсь, позвоню… домой, и все выясню. И поем, наконец-то поем! От одной мысли о крови клыки полезли наружу, но Жан усилием воли загнал их обратно. Алексей заглянул в ванную, положил на стиральную машинку белье и одежду. Телосложение у них с Жаном было не то чтобы схожее, но разница была некритической. Кажется, Леша не закрыл до конца дверь, и сквозь шум воды было слышно, что он с кем-то разговаривает по телефону. на повышенных тонах… Кажется, даже с женщиной. Тааак… Я испортил Леше личную жизнь. Не-хо-ро-шо. За мной должок…       Жан вытерся и натянул белье. Посмотрел на себя в зеркало. Ну что ж… Щетина, которая уже может считаться бородой. Волосы превратились бог знает во что. Вид в целом соответствует версии длительного запоя. Снова полезли изо рта клыки. Безобразие. Назад, к чертовой вашей матери, назад…       Вытирая на ходу волосы, Жан вышел на кухню. — Спасибо, Леш. По гроб жизни твой должник. Алексей крутил в руках телефон и смотрел на него как-то странно. Что, впрочем, в сложившихся обстоятельствах нельзя считать таким уж неожиданным… — Слышал про Люсеньку? — каким-то странным голосом спросил его Алексей Иванович.