И дольше века длится день

      Завтра же поезжай в Москву! Х-ха! У него, в некотором роде, работа! Впрочем, таких нюансов дед Слава, конечно, до конца не понимал. Не давал себе труда вникать ни в то, как организована работа Жана, ни с какими трудностями сталкиваешься при ненасильственной добыче крови…       Следующие дни прошли для Жана в бешеной суете. Узнав о его планах, на работе пришли в ужас. И сотрудники, и начальство. Да, в общем-то, и он сам, стоило осознать разверзающиеся перед ним бездны. Время нелинейно, это Жан понял уже очень и очень давно, и такие авральчики при всей их бессмысленности дают приобщиться бесконечности ада. Жан метался, переносил операции, распихивал больных коллегам, утешал их и забалтывал родственников, ругался с главным врачом, оправдывался перед завотделением, которого вытащили из отпуска, то суля ему немыслимые компенсации за такие страдания, то порыкивая и шантажируя, ужом пресмыкался перед гемотрансфузиологами, выпрашивая ну еще чуть-чуть, еще немножко, ну ради Высокой Науки, je ne mange pas depuis six jours* (донорской крови не хватало ни-ко-гда, и все это "этичное питание" так же прекрасно стоило людям жизни, как и прямое кровохлебство: каждый выцыганенный всеми правдами и неправдами пакетик стоил кому-то, ну, скажем так, здоровья и некоторых мучений). Помимо этого Жан еще и лихоимствовал, и аки тать в ночи потихоньку сцеживал драгоценную жидкость у здоровых мужиков из травмы, даже, в конце концов, набрал и трупной крови. На колбасу и гематоген сойдет.       Нет, ну а что вы хотите?! Обеспечить троих взрослых вампиров в дорогу и набить холодильник Семье перед отъездом - это вам не шутки. Аннушка-то до продуктовой безопасности не опускается, а Кривич вообще предпочитает вести жизнь домашнего кота...       "Очень разумно с его стороны, надо сказать. Надо бы и мне так", - думал Жан, отцепляя впившуюся в обшлага его халата несчастную женщину, убитую перспективой того, что оперировать ее роднулю будет не Жан Иванович. О бог мой!       Накануне отъезда Жан вышел пораньше, чтобы успеть сделать пару неотложных дел еще до пятиминутки. Как хорошо, что его усталость, в общем-то, не зависит от того, во сколько он встал и сколько спал. Слабое, но утешение.       У больничной проходной уже топтались пациенты на плановые операции. Тоскливая очередь неспортивного вида со спортивными сумками. Стояла промозглая сырость, и Жан, слегка поболтав с охранником, убедил его впустить страждущих в бюро пропусков, а то ведь стоять бедолагам под не то дождем, не то снегом до открытия проходной.       Жан бодро шагал к своему корпусу, виртуозно обходя лужи — их расположение мало менялось год от года, да что там, от десятилетия к десятилетию. А некоторые, вроде той, которую он сейчас обходил по гребню смерзшегося снега, стояла здесь как минимум уже столетие…       Выдержав краткую, но напряженную дискуссию с санитаркой — ее все никак не получалось убедить, что грязь с ботинок врача — целебная, а надевание бахил унижает достоинство его обуви, он переоделся, запустил кофе-машину — для запаха и поднятия боевого духа коллег — и пошел на пост. Глянул журнал, температуру, давление. Вроде все живы. Мельком заглянул в палату к бабусе, вызывавшей у него некоторые опасения. Убедился в отсутствии кровотечения. Заглянул в ординаторскую, сообщил, что пятиминутку созываем немедля и отпустил пару дежурных комплиментов. Пока народ раскачивался, позвонил главному врачу, для поддержания политеса, не без интереса выслушал от него сплетню о «бегстве в Египет» Костика. Тот полагал, что Костик слишком круто взял и проворовался. Дескать, ему об этом уважаемые люди намекали. При упоминании «уважаемых людей» голос главнюка становился бархатным и маслянистым чисто рефлекторно.       Жан так и представил высовывающийся длинный гладкий язык главврача, нежно ласкающий пятые точки оных «уважаемых».       О, бог мой… Везде и всюду, отныне и до века одно и то же, одно и то же! Восточная приторная сладость в сочетании с дикой тоской кровавого разгула!       Кстати о кровавом разгуле! Замечтался! Жан ринулся на рысях в отделение переливания крови, вдруг удастся на шару раздобыть еще порцию-другую? — Ты ее пьешь, что ли?! Жан с трудом сдержал сардоническую усмешку. — Нет! Колбасу варю! А то. Концентрат, как-никак, в дорогу с собой брать самое то. Кровяная колбаса на человеческой крови с вкраплениями жира и специями вызывала вполне умеренное расстройство желудка. Терпимое. И давала счастье съесть что-то по текстуре и вкусу отличающееся от их пакетированного корма. Так сказать, «натура»…       Жан искренне сочувствовал домашним питомцам, живущим на консервах, или, тем паче, сушке.       Кстати, Женек просил котенка или щенка.       Жан вернулся к себе, рухнул в кресло и представил, как живое существо, полное самозабвенной любви, будет лезть на колени в надежде на ласку и не просить взамен… разнимать их семейные склоки с небритым Сержем!       Да, но только собаки от них бесятся. А кошки по характеру смахивают на Ольгу. Да и закусить питомцем можно ненароком, в пароксизме голода, а потом мучайся! Стоило расслабиться, как в дверях кабинета нарисовалась Люсенька. — Мы вас ждем, Жааан Иваанович! — с укоризной сообщила Люсенька. — Главный врач позвал, — пожал плечами Жан, и не удержался от того, чтобы не задержать ее в дверях, прижать к себе, прикоснуться, втянуть живой дух, почувствовать настоявшееся тепло здорового тела, вырвать мимолетную ласку… Эротизм и сексуальность — доступная форма близости, бессловесная, как привязанность животного, такая же естественная и такая же простая. Замена невозможного общения. В конце концов, мне это доставляет так мало труда, а им так много удовольствия. Ну и некоторые бонусы по службе, не без того…       Ни одну из примет нового времени Жан так не приветствовал, как сексуальную раскрепощенность. Как только потенциальные партнерши перестали ожидать от него глубокой душевной близости, стало намного легче. Потому как ну какая душевная близость с бездушной нежитью? Исполнять роль и чувствовать себя при этом обманщиком, имитатором было мерзко. — Какой гостинчик тебе из Москвы привезти, Люсенька? — шепнул он ей прямо в ухо, и с сожалением выпустил из рук. Жан даже повеселел: то уникальное чувство, что заполняло от соприкосновения с чужой цветущей жизнью, было ни с чем не сравнимым. Что ж с того, что ради этого нужно время от времени совершить соитие?       Коллеги и медсестры втягивались в кабинет, рассаживались по танкеткам и на диване. Кофемашина намолола достаточно зерна, и Жан щедро угостил даже привычно опоздавшего второго ведущего хирурга отделения, Алексея Ивановича. Хотя по правилам опоздавшие кофею лишались.       Однако, так как пришлось раскидать свои плановые операции, и досталось в основном как раз таки и без того затраханному жизнью Леше, усугублять беспросветную мглу его существования еще и лишением кофе Жан счел неприемлемым. Впрочем, оператором Алексей был вполне достойным, а что касалось малоинвазивных лапароскопических методик, так и получше него. Сам Жан с грустью понимал, что время полостных, обширных операций уходит, а значит, скоро ему уходить в онкологию, не терять же преимущество гигантского стажа… Но быть рядом со смертью не хотелось, тянуло к жизни! Как он понимал своих соплеменников — акушеров и неонатологов!       Алексей Иванович слушал жановы планы распределения больных и перетасовки операций, и даже бровью не вел. Судя по отсутствующему взгляду, ему было «что воля, что неволя — всё одно». Люди с такими глазами кончают с собой, и Жан озаботился: — Давай займу тебе ординатора в помощь из общей? Или гнойной? Тот только молча пожал плечами. — …девушку симпатичную? — ловя взгляд соратника, продолжал Жан. Тот скривился и только махнул рукой. — Брось… — Алексей, послушай, — не выпускал его Жан, — если дело в деньгах, я тебе займу. Поверь, у меня есть… свободные суммы. Помилуй Бог, Алешенька, нельзя же так! — Справлюсь, — отмахнулся тот, и они пошли мыться. — Оперируете вы, Жан Иванович, залюбуешься! — зашла к ним из гинекологии хирургиня, одолжиться шовным. Сама, заметьте, зашла, а не сестру послала, и на Жана посмотрела взглядом, который тот умел распознавать слишком хорошо… А ну да, ходят слухи, она с мужем в процессе развода… Жан мысленно поставил галочку. Надо будет прощупать почву, что здесь — сексуальный интерес или матримониальные планы?       Жан распорядился дать, оставил ординатора зашивать, и отошел к анестезиологу. Задрал бровь.       Тот кивнул. — Один, Жан Иванович. — Обижаешь! — наклонил голову Жан. — Сколько перелил-то — и один?! — Нехватка… — Да брось! — Никак не получается! Тромбоцитарная есть. — Не нужно, — вздохнул Жан. Уже после операций, в кабинете Жан обменял у анестезиолога полный пакет крови на использованный, виртуозно переклеив наклейку* и в который раз подумал, что однажды они, конечно, нарвутся, и пошел делать обход.       Потом были снова звонки, потом прорвались родственники, потом срочно вызвали проконсультировать в неврологию, потом спешно дописывал истории и подписывал те, что свалили скопом ему на стол, потом заходила Люсенька, но времени не было ну совсем...       Домой Жан притащил полную сумку, забил холодильник. Отложил то, что приготовил с собой, на всякий случай и на обратную дорогу тоже. И туда, и обратно Жан выкупил по целому купе на фирменном "Янтаре". Рисковать и ехать сидячими на "Ласточке" он не решился, кто знает, как Женек и Сережка перенесут дорогу. Но, по идее все должно было пройти гладко. Аннушка вон постарше их будет, а до Москвы и обратно катается безо всяких проблем. Правда, кто ее знает, вдруг она перекусывает в дороге.       Запах сырости и гнили, подвальной затхлости неожиданно шибанул в нос, и Жан таки решился нехотя спуститься в подвал. И правильно сделал! Иначе по возвращении ждало бы его море разливанное, фекальное.... Благо поезд уходил в полпятого утра, и времени на общение с экстренными службами хватало. В кратких очень выраженьях. Препоручив дальнейшее деду Славе, Жан обозрел себя - и понял, что в таком виде в Москву не ездят. Пришлось срочно гнать на серегиной развалюхе в больничку, мыться - ибо дома воду отключили в силу ремонтно-спасательных работ.       Было около трех часов ночи. Объяснив на проходной в чем, собственно, дело (запах двойных толкований не допускал), Жан попал внутрь. Зашел за ключом - и отправился подвалом в душевую для дежурных врачей. Можно было бы и в отделении сходить, в пациентскую, корона не упадет, но это означало бы незапланированные контакты с постовыми сестрами, а времени было - в обрез. Женек и Серега ждали в машине.       Больничный подвал... Идеальный образ ада. Куда там Достоевскому с его покосившейся банькой. Жан-Клод Дешам не испытывал иллюзий: тут и галогеновые лампы не прочь закусить живой душонкой. Но он-то не без тайной гордости считал себя самым страшным из здешних монстров. В конце концов, кто ещё тут будет варить кровяную колбасу в кабинетной мультиварке!