Таинственная рукопись

Лань Сичэнь уже встал, принес воды и развел огонь в жаровне, чтобы согреть чай. — Я хотел разбудить вас, Шэнь-даоцзунь, — Лань Сичэнь протянул ему чашку. — Следующий фрагмент текста находится в пещере в горах Цинчэн. — Очень хорошо, — блекло отозвался Шэнь Цяо. Этим утром он ощущал себя древним-древним стариком. Да он и был стариком… — Что с вами? Вам нездоровится? Вам надо еще отдохнуть? Может, стоит остаться здесь ненадолго? — встревожился Лань Сичэнь. — Нет-нет, глава Лань. Просто мне снился дурной сон, — слабо проговорил Шэнь Цяо. — Напротив, лучше поскорее отправиться дальше. Свежий воздух и смена впечатлений, — Шэнь Цяо улыбнулся. *** Несколько дней спустя ранним утром они сидели на балкончике постоялого двора, ожидая лодку, которая доставит их вверх по Цзяну в древнее царство Шу. Над рекой клубился пар, розоватое солнце вставало над густой зеленью, и нежное небо ласково смотрело на мир. Они пили чай «Облака и туманы». Едва сделав первый глоток, Лань Сичэнь перенесся на несколько лет назад, в тот влажный летний день, когда Цзинь Гуанъяо прибыл в Юньшэн, принеся в качестве подарка любезному другу чай «Облака и туманы»: «Я подумал, этот чай следует пить только в Облачных глубинах». Чай был, действительно, хорош, и теперь его легкий вкус и прозрачный аромат мгновенно переместили Лань Сичэня во времена мнимого покоя и благополучия. И тут же в памяти всплыли недавние слова Шэнь Цяо, сказанные о друге. — Никогда не останавливаться… он был одарен небесами сверх меры… — Лань Сичэнь вздохнул. — Удивительно, но этими фразами можно охарактеризовать и моего друга. Разве что… — Лань Сичэнь проглотил сухой комок, — стремление никогда не останавливаться порой превращалось в лихорадочное бегство затравленного зверя. Я… ничем не помог. Не сумел… — Человек не всесилен. — Если бы только я не закрывал глаза... — У закрытых глаз есть причина и следствие, — задумчиво проговорил Шэнь Цяо и добавил ласково: — Вижу, вы уже давно мучите себя подобными размышлениями, глава Лань. Но они совершенно бесплодны. Мы не можем ничего изменить в прошлом, и не нужно изводить себя этим. Человек беспомощен. Мы — жертвы собственных иллюзий и не в состоянии трезво оценивать происходящее. Мы почти ничего не знаем не только об окружающих, но и о себе самих. — Шэнь-даоцзунь, если бы вы знали, что я сделал… — Что бы вы ни сделали, глава Лань, ничего нельзя исправить и переделать. Тогда, в той ситуации, вы не могли поступить иначе в силу разных обстоятельств. Но нельзя позволять чувству вины разрушать вашу душу, — Шэнь Цяо осторожно коснулся рукава Лань Сичэня. — Теперь же, зная эту боль, вы можете помочь другим избежать ошибок, можете помочь нести их страдания. — Да, но где взять на это силы? — Конечно, в себе вы их не найдете, но отдавая, вы будете приобретать. Просите о помощи Чжу Йесу Цзиду. Он имеет неисчерпаемый источник света и жизни. Он позволял и мне приблизиться к этому источнику. *** Несколько дней дул неприятный ветер, поднимал волны, мелко раскачивая лодку. Лань Сичэнь вынужден был признаться, что с непривычки ему было тяжело это выносить. Он сидел на корме и пытался любоваться великолепием природы. Холмы и равнины озерного края У закончились, Цзин-мэнь — Врата Чу, открыли горные пейзажи. Утес у городка Фэнцзэ, сохранивший, по преданию, записи Чжугэ Ляна, пики гор Ушань, от которых вечно веет очарованием легенды о юной фее, сошедшей к князю. Наконец, три ущелья Санься, растянувшиеся на четыре сотни ли. Лодку кидало на порогах, толкало, трясло. Ущелье Силин — неповторимое зрелище. Как писал Лу Ю в путевых заметках: "Обе стены ущелья находятся друг против друга и вздымаются высоко в небо. Они гладкие, будто срезанные. Поднимаешь голову — и видишь небо, похожее на штуку белого шелка". Это действительно прекрасно, но непрестанная качка… Лань Сичэнь прикрыл глаза. Может быть, он задремал. Он оказался в беседке, окруженной морем цветущих пионов. Их аромат, густой и яркий, до краев наполнял чашу Ланьлина. Лань Сичэнь пил его маленькими глотками, как драгоценный чай, и понемногу, по мелким черточкам (вот медный жучок, ползущий по резному столбику беседки, вот увядший лепесток, поднятый ветром с дорожки, голоса, неожиданно прозвучавшие вдалеке и затем стихшие) он узнал тот день, давно похороненный памятью среди таких же бессмысленно прекрасных дней. Как бы ни были великолепны цветущие пионы, им предстоит осыпаться, и это цветение больше никогда не повторится, опавшие цветы не оживут. Лань Сичэню обычно было некогда печалиться о таких очевидных вещах: слишком много в его жизни было действительно стоящего печали. Но в тот неожиданный миг праздности залитые солнцем снежные клумбы, готовые вот-вот растаять, оживили его грусть о хрупкости и зыбкости бытия. Он достал Лебин и заиграл переложенную для сяо мелодию цзябянь — свою любимую древнюю песню тоски. — Эр-гэ, я ведь просил тебя не играть ее здесь… Лань Сичэнь обернулся. Цзинь Гуанъяо мягко и тепло улыбнулся, присаживаясь рядом: — Эта музыка разрывает мне сердце. — Эта песня как жизнь. Она не может не разрывать сердце, ведь в конце концов всех ждет разлука. — К сожалению, ты прав. Но зачем помнить об этом постоянно? — Ни зачем. Но как забыть, если дух потерь всегда витает в воздухе, — улыбнулся Лань Сичэнь, и внезапное осознание реальности пронзило его. — Вот и тебя больше нет, А-Яо. А я все возвращаюсь и возвращаюсь в те дни, когда мы были рядом. — И что ты думаешь о нас? — Думаю, что так и не понял, можно ли было исправить мою ошибку. — Какую именно? — Самую изначальную. Когда я надеялся одновременно быть главой ордена Лань и твоим другом и при этом избежать противоречий. Мне следовало выбрать что-то одно. — А что бы ты выбрал теперь? — Всей душой я бы хотел выбрать тебя, А-Яо. Но мой разум и мое чувство долга, моя ответственность перед дорогими мне людьми, привязанность и уважение к ним никогда не позволили бы мне это сделать. — И невозможно найти компромисс… — тихо проговорил Цзинь Гуанъяо. Лань Сичэнь промолчал. Он не знал. В любом случае, ничего не изменишь. — Впрочем, это не имеет значения, не так ли, эр-гэ? Все прошло, все давно забыто. Лань Сичэнь покачал головой. Нет, эта боль не прошла, не была забыта. Цзинь Гуанъяо приблизился к нему, нежный и ласковый, и прошептал: — А я бы хотел все вернуть назад… я готов переживать весь тот ужас снова и снова, если такова цена лишь одного поцелуя. Темный сладкий вихрь, обжигающий, головокружительный, подхватил Лань Сичэня. Он почувствовал, что теряет опору, ощущение времени, реальности, теряет себя самого. — Сичэнь-гэ, разве ты не хотел этого всегда? — повторил совсем близко его А-Яо. И этот соблазн был столь притягателен, что Лань Сичэнь устремился навстречу, желая отдаться ему, пренебрегая всем своим совершенствованием. Больше ничего не существовало, кроме душного жара и мучительного шепота. Вдруг во мраке чистыми звездами загорелись знаки: «主 耶 稣 基 督». Поскольку вокруг больше ничего не было, Лань Сичэнь прочел их: «Чжу Йесу Цзиду» — и вспомнил, что он существует. Он повторил еще раз: «Чжу Йесу Цзиду», — и понял, что должен находиться где-то в другом месте. «Чжу Йесу Цзиду!» — снова позвал он и открыл глаза. Над ним склонился встревоженный Шэнь Цяо. — Лань-эр, — ласково окликал он. — Лань-эр, с тобой все в порядке? Где ты был? Лань Сичэнь растерянно молчал. Уже смеркалось, ветер стих, над водой поднимался пар, в тростнике вдоль берега кричали выпи. Шэнь Цяо подал ему чашку чая, заботливо заглядывая в лицо, поглаживал его по спине, точно испуганного ребенка. — Что случилось, Лань-эр? — Неужели он тоже… неужели и он испытывал эти чувства? А я никогда не смел даже намекнуть… — Лань-эр, тот, кто был с тобой там, не является человеком, которого ты знал. Я не знаю точно, кто это. Возможно, это ты сам. Не надо говорить с ним, Лань-эр. Теплые прикосновения, ласковое имя, внимание и предупредительность Шэнь Цяо понемногу возвращали Лань Сичэня в мир живых. — Шэнь-даоцзунь… — благодарно отозвался он. — Спасибо, что ты рядом. — Спасибо тебе, Лань-эр, что согласился сопровождать меня. Этот дряхлый старик один не рискнул бы отправиться в столь далекое путешествие. — Как же все-таки держат меня прежние привязанности и несвоевременные чувства… — Человек так слаб, — улыбнулся Шэнь Цяо. — А ведь старые привязанности как вода. — Привязанности наши что вода: Неторопливо через нас всегда Текут, как полноводная река, Что Цзяна глубже, шире и длиннее, И мы приоткрываем свой рукав, Поток приняв, и сердце тяжелеет — Свинцовое. И спит в оковах льда Привязанностей теплая вода… …Молодая луна плыла над Янцзы-цзяном, тянула ленты света, плескалась в воде, любуясь своим чистым отражением. Нам и луну достичь непросто, И тех, кто в памяти живет… (Ли Бо, перевод С. Торопцева)