Таинственная рукопись

Путешествие к озеру Дунтинху прошло благополучно. Сойдя с лодки, путники зашли в небольшую чайную и, сидя на террасе с видом на озеро, наслаждались свежим чаем Юэя. — Чем хорошо путешествие по южным землям, так это возможностью в каждом городке пить местный чай, заваренный на воде здешних источников. Непередаваемое и неповторимое удовольствие, — проговорил Шэнь Цяо. — Много лет назад я путешествовал по землям княжества У в поисках ответа на один личный вопрос, — он улыбнулся своим воспоминаниям. — Чай «Белый нефритовый заяц» тоже весьма хорош, он обладает прозрачным мягким ароматом. Когда я пил его, я нашел ответ. — Вы никогда не сожалели о своем решении? — Нет, я никогда не жалел о выбранном мной пути, но всегда сокрушался, что тот человек, мой… друг, пошел другой дорогой. — И вы навсегда разошлись с вашим другом? — Я не мог дать ему то, что он хотел, а он не желал давать мне то, чего хотел бы я, — Шэнь Цяо чуть усмехнулся. — В любом случае, все это давно в прошлом. Его уже нет в живых. Но сколько бы лет ни прошло, я по-прежнему скучаю по нему, — и помолчав, добавил: — Хотел бы я знать, может ли всесильный и всещедрый Чжу Йесу позволить нам встретиться в вечности. Эти слова растревожили темную боль Лань Сичэня, и он, ощущая свою слабость, слегка коснулся пальцев собеседника, давая понять, что они с ним в одной лодке. Шэнь Цяо благодарно глянул на него. Допив чай, они продолжили путь — дальше на юг. *** Деревенька Водяных каштанов встретила их маревом над рисовыми полями, сонными лачугами, лаем собак. Храм Водяных каштанов — покосившийся, потемневший от времени дом — был пуст. — Надеюсь, настоятель дождался своего друга, и они отправились странствовать, — проговорил Лань Сичэнь, оглядывая давно покинутое людьми помещение. В прозрачных лучах солнца кружилась пыль, по углам свисала паутина. Вид у храма был необжитой и печальный. — Но если здесь никого нет, кто нам подскажет, где искать рукопись? — Давайте, почтим хозяина здешних мест, — предложил Шэнь Цяо, подходя к алтарю. Он зажег благовонные палочки, воткнул их в глиняную чашку с песком и положил рядом несколько водяных каштанов, сорванных ими по дороге. Лань Сичэнь поклонился изображению над алтарем и попросил: — Наследный принц, Ваше высочество, подскажите, где нам в вашем храме искать обрывок старинной рукописи? Солнце клонилось к закату и темно-золотые лучи, входящие в окна почти параллельно полу, вдруг пересеклись над алтарем, в воздухе вспыхнула надпись: «То, что вы ищете, я спрятал под тростниковой подстилкой». — Он знал, что мы придем, — кивнул Шэнь Цяо. Под подстилкой нашелся небольшой холщовый мешочек, из которого путники достали кусок тонко выделанной кожи, исписанный мелкими значками. Часть текста была испорчена, размыта, но кое-что прочесть все же удалось: «Не может ум победить демонское мечтание сам только собою: да не дерзает на сие никогда. Ибо хитры будучи враги наши притворяются побежденными, замышляя низложить борца изнутри, — через тщеславие; при призывании же имени Йесу и минуты постоять и злокозненствовать против тебя не стерпят…» *** Конечно, заклинатели, достигшие такого уровня совершенствования, как Лань Сичэнь и, тем более, Шэнь Цяо, не нуждались в регулярном приеме пищи или сне, однако путешествия и подобные случаи, выходящие за рамки обыденности, требовали больших затрат энергии, и путники чаще испытывали потребность в еде и отдыхе. — Мне никогда прежде не приходилось заботиться о себе: готовить, стелить постель, стирать одежду, — признался Лань Сичэнь. — Всегда рядом оказывались люди, готовые сделать все это для меня. Если же таковых не было поблизости, я просто обходился без всего. — Да-да, — отозвался Шэнь Цяо. — За мной тоже кто-то постоянно ухаживал. Но сварить чжоу и потушить водяные каштаны я, пожалуй, смогу. А вас, глава Лань, не затруднит ли принести свежего тростника для подстилки? Этот выглядит очень уж неопрятно… Лань Сичэнь с готовностью поклонился и вышел за порог. Он бы и подумать не смел отправить за тростником такого человека, как Шэнь Цяо (Чжу Шаньди, ему ведь не меньше двух сотен лет!). …У очага были сложены дрова и хворост для растопки, Шэнь Цяо очистил оплетенный паутиной котел, промыл рис и принялся за приготовление ужина. Нарезанные клубни болотницы тушились на сковороде, рис медленно булькал и пах аппетитно. Неожиданно Шэнь Цяо вспомнил жареных воробьев и запеченную на углях рыбу. Горьковатая тоска о прошедшем вплелась в аромат летнего вечера, примешалась к сытному запаху пищи. Дело, видимо, было в том, что он слишком близко подпустил прошлое к настоящему. А значит, следовало вскоре ждать незваных гостей. Одного гостя, который за долгие годы знакомства успел порядком его помучить. Они сидели за длинным обшарпанным столом и молча ели, погруженные в свои мысли. Лань Сичэнь очнулся первым и, мягко улыбаясь, заметил: — Шэнь-даоцзунь готовит не хуже, чем в Облачных глубинах, — Шэнь Цяо рассмеялся, а Лань Сичэнь добавил: — И уж во всяком случае, лучше, чем готовил настоятель этого маленького храма. — Неужели? — Да! Хотя в то время мне было совершенно безразлично, чем питаться (я практически не ощущал вкуса), но стряпня здешнего настоятеля ни с чем не сравнима и незабываема. Думаю, в частности, благодаря ее уникальным свойствам я смог вернуться к жизни. — М-м… Любопытное замечание. Все было настолько ужасно? — Моя душа была как застоявшаяся вода, мне казалось, она начинает отмирать, словно пораженная гангреной… ...Хотя обычно они ели то, что приносили в храм люди, однажды настоятель, смущаясь, подал Лань Сичэню плошку горячей похлебки и со вздохом проговорил: — Я знаю, что готовлю ужасно, не все могут это есть… По правде говоря, моя стряпня годится только для того, — он чуть улыбнулся, — чтобы изгонять зло. Но я посмотрел на вас… Мне показалось, вам не повредит, а может, даже пойдет на пользу. И потом мне вдруг очень захотелось сделать что-то для вас. Лань Сичэнь не мог отказать, видя искренность этого человека, и попробовал. — Пища, приготовленная им… да, она была отвратительна на вкус, однако в процесс было вложено столько благожелательности, столько любви, надежды на лучшее, столько веры в глубинную доброту, лежащую в основе мира… Не понимаю, как это возможно, но это чувствовалось. Его еда была как лекарство, возвращающее свет слепому, глухому — возможность слышать. И способность различать вкусы и запахи — человеку, утратившему радость жизни. — Вот как, — улыбнулся Шэнь Цяо. *** Ложась спать, Лань Сичэнь, поколебавшись, все же решился задать вопрос: — Шэнь-даоцзунь… а… тот человек… — Он умер семь лет назад во время уединенной медитации, — спокойно ответил Шэнь Цяо. — Искажение ци, — понимающе кивнул Лань Сичэнь. — Это явление можно назвать и так, — задумчиво проговорил Шэнь Цяо. — Но скорее, его тело достигло предела своих возможностей, и неизмеримо возросший поток ци взорвал меридианы, не способные его вместить. Это была… мучительная смерть. — Простите, — тихо сказал Лань Сичэнь. — Все в порядке, глава Лань, — отозвался Шэнь Цяо. — К тому времени мы уже много лет практически не общались. — Затем, подумав немного, он добавил: — Я знал, что это случится рано или поздно. Он был одарен небесами сверх всякой меры, его совершенствование шло семимильными шагами. Никогда не останавливаться, рисковать — в этом был весь он, — сделав такое признание, Шэнь Цяо надолго замолчал. Лань Сичэнь начал уже дремать, когда его собеседник, вздохнув, вдруг проговорил обезоруживающе: — Все-таки, пока он жил, мне было как-то спокойнее. *** Шэнь Цяо вышел на залитую утренним солнцем террасу и сразу узнал маленькое поместье школы Хуаньюэ за пределами уезда Фунин. По внутреннему дворику бегал тонконогий олененок и играл опадающими лепестками яблони-хайтан. Удивительно, что именно это место постоянно возникало в памяти. Возможно, кто-то хотел убедить его, будто прошлое подобно родному дому, покинутому навсегда. Иначе для чего здесь никогда не перестает цвести хайтан? Однако прошлое вовсе не родина для человека. На земле нигде нет родины для души. Путником случайным мы живем, Смерть лишь возвращает нас к себе, Небо и Земля — ночлежный дом, Где скорбят о вековой судьбе. (Ли Бо, перевод С. Торпцева) Впрочем, если признаться честно, воспоминания о днях, проведенных в том небольшом поместье школы Чистой луны, были самыми светлыми и теплыми из воспоминаний о Янь Уши. Нет, нет, они уже не имели над Шэнь Цяо прежней власти. Потому он позволил себе задержаться в свете весеннего утра, втайне наслаждаясь сладковатым ароматом цветущей яблони, принесенном легким ветром памяти. Напрасно. Неожиданно Шэнь Цяо ощутил движение у себя за спиной, оглянувшись, он увидел Янь Уши. Едва посмотрев ему в лицо, Шэнь Цяо понял, что боль потери вовсе не прошла, что она никогда не была до конца изжита, но лишь запечатана глубоко, заморожена, погружена в спячку. Теперь печать треснула и стремительный поток переживаний, надежд, смутных желаний обрушился в его сердце. Янь Уши точно знал, что с ним происходит и уверенно притянул его к себе: — Я говорил тебе, А-Цяо, что не стоит отказываться от меня. Ты ничего не выиграл, благодаря своей ложной чистоте обретя такое поразительное долголетие. — Я никогда не стремился к этому, — оправдывался Шэнь Цяо. — Я только старался поступать по совести. — Почему же ты отказался от нас? — Мы хотели разного. К тому же, помимо удовольствия от удовлетворения прихотей сластолюбивой плоти, существуют более важные вещи. Янь Уши хмыкнул: — Ты ведь все равно скучаешь по мне, А-Цяо. Шэнь Цяо вздрогнул. Он сам недавно вслух признался в этом. Кто-то подслушал, желая обратить признание против него. Ведь сейчас перед ним был не Янь Уши и даже не воспоминание о нем… Это был кто-то другой, принявший его облик. Он так близко наклонился к Шэнь Цяо, что от его горячего дыхания пылали щеки, мелькнувшая искрой насмешливая мысль: «Вот ведь, кто же это так смутил старика?» — погасла, сильные руки сомкнулись на талии. Шэнь Цяо попытался высвободиться из объятий, но в этом странном месте его совершенный цингун не работал. — Глава Янь, оставь меня. Это ведь не ты, тебя давно нет, и мои чувства к тебе больше не имеют значения. — Ты ошибаешься, А-Цяо: пока они живут в тебе, они имеют значение, — в глазах Янь Уши блеснула усмешка — такая знакомая… Шэнь Цяо прерывисто вздохнул, понимая, что никто не придет к нему на помощь. И страшнее всего было то, что он сам, всегда находивший в себе силы бороться, на этот раз был совершенно беспомощен. Он ясно видел, что все печати, наложенные им на эти чувства, ничего не значили. Вся его выдержка, все его самообладание не имели особого смысла. И тут в самой глубине сознания он увидел ослепительный луч, непобедимый голос, заставляющий повторять: «Чжу Йесу Цзиду! Помоги! Помилуй меня!» Едва Шэнь Цяо нащупал эту сияющую нить и ухватился за нее, как видение начало рассеиваться. Однако на его месте теперь зиял глубокий колодец, и в него торопливо сочилась ледяная боль. Шэнь Цяо неожиданно осознал, что сейчас не сможет вынести столько боли, что эта студеная вода остановит его сердце. — Чжу Йесу Цзиду! — снова позвал он. — Прости, я всегда слишком полагался на свои силы, но теперь вижу, что только Ты можешь меня спасти. Вскоре он почувствовал облегчение, тепло и утешение, распространяющиеся от светозарного голоса. Он открыл глаза. Занимался рассвет.