Корпорация «Цифрослов», или букшифтинг для начинающих

Пистолетов пара,

Две пули – больше ничего –

Вдруг разрешат судьбу его.

А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

      Канон бета-версии 2.0 упорно тяготел к дуэли. Перо Александра Сергеевича, самого павшего на своей последней, вы только представьте себе, аж 29-й дуэли, просило крови.       А я… Я стояла над простёртым у моих ног телом Ленского, судорожно сжимая тяжёлый том немецкой поэзии.       Рядом, не жалея выражений, в ёмких выражениях XXI века сокрушался относительно женского самодурства Костик.       Ольга, тихонько всхлипывая и уже ни разу не в обмороке, припадала на грудь молодого поэта так, словно того уже сразила шальная пуля.       — Всё! Хватит! – рявкнула я, но шёпотом – только разбуженных слуг нам здесь не хватало.       Удивительно, но меня послушались – и я, окрылённая внезапным успехом, попеременно обратилась к айтишнику и «сестре», раздавая ЦУ:       — Ты – перенеси Ленского на оттоманку, найди каких-нибудь тряпок – хоть вон ту скатёрку порви! – и свяжи ему руки-ноги, да про кляп не забудь. Ты – перестань слёзы лить, сядь в кресло и успокойся – я тут, между прочим, твоего Володеньку спасаю!       И снова чудо – не перебор ли, для одной ночи? Даже если и так, то меня опять начали слушаться – даже Кельпи, просунув любопытную голову в окошко, старательно прядая ушами, не шумел и с интересом наблюдал за тем, что двуногие тут творят.       Я глянула на небо – луна скрылась, а темнота понемногу отступала. Ох, уже совсем скоро рассвет! Крестьяне выйдут на свои сельхоз-работы. Начнут суетиться домовые слуги. А в шесть утра, если верить первоисточнику, за Владимиром явится его секундант Зарецкий!       Ах, как же мало времени осталось! И как много нужно успеть!       Предоставив Костику грузить «тело» на указанный мной диванчик, я присела на корточки рядом со съёжившейся в кресле Оленькой. Вздохнула, чтобы самой успокоиться и не напугать неженку ещё больше. Бережно взяла её ледяные руки в свои, зашептала:       — Сестрёнка, просто доверься мне! Дуэли не будет. Этот «цыган» – Костик, он мне помогает. Но и тебе тоже придётся постараться! Во-первых, ты сейчас сядешь верхом на Кельпи и поедешь назад домой. Коня взнузданного кинешь во дворе – мол, конокрады увести хотели, да не сладилось. Во-вторых, сама тихонько проберёшься ко мне в комнату, подушки под одеялом сложишь – вроде как сплю я. Потом Акульку позовёшь, конфет ей дашь – у меня там, в ящике трюмо припрятаны. Скажешь, чтоб маменьке и Филипьевне говорила, что у меня – мигрень после маскарада. В-третьих, ко мне, для вида, пару раз заглянешь, сделаешь вид, что мы с тобой болтаем – уж придумай, как, но чтобы никто не заметил моего в усадьбе отсутствия!        Оленька всхлипывала, но слушала внимательно – мне хотелось верить, что сестра Татьяны понимает важность момента и сделает всё, как нужно. В конце концов, она кровно заинтересована в том, чтобы мой план – в который я её-впечатлительную посвящать не намерена – сработал.       — Танечка, а ты что делать собираешься? Ничего опасного, ведь так? – всё же не смогла удержаться от вопросов младшая Ларина.       Ах, сестрёнка, кабы знала ты, что именно я делать собралась! И насколько это «неопасно»!       Но вслух я такого, конечно же, не сказала. Зачем пугать человека (даже если он – не человек, а «цифра»)? Просто погладила Ольгу по блондинистой головке, вздохнула:       — За меня не бойся. Я эту кашу заварила – мне и расхлёбывать. А сейчас – торопись, уже почти восход. Костик! Помоги ей!       Константин как раз вполне оперативно и, как по мне, весьма профессионально для задохлика-айтишника, заканчивал «пеленать» нашего пленника – или, если выражаться словами Лермонтова, не пленника, а «невольника чести». Тот в себя пока так и не пришёл – и слава Богу, незачем ему знать, что его будущая жена в этом недостойном, язвительном для его чести мероприятии участие принимала. Как раз спроважу Оленьку, пока он «удар» немецкого романтизма переживает.       Костик, тем временем, «сестру» из окошка бережно спустил, в седло целомудренно, на попку не покушаясь, подсадил и, даже сделав ручкой отъезжающей Ольге, взобрался назад в кабинет.       А тут уж и Владимир, сдавленно застонав во всунутый в рот кляп, в сознание начал приходить. Не многовато ли обмороков на одну ночь, вы как считаете?       Пока взгляд Ленского не сфокусировался на мне, я критически оглядела исподнее и тяжёлый стёганый халат, в которые был облачён поэт. М-да, задачка!       — Костик! – позвала я, позвав «цыгананёнка» назад от окна, через которое скрылась Ольга. – Метнись-ка в спальню нашего поэта, найди костюм, в котором он на маскараде был – маску кошачью смотри не забудь! И тихонько, чтоб никто из домашних не видел, тащи сюда!       — Ты, мать, чё удумала? – напрягся Константин.       Но моего самого тяжёлого взгляда хватило, чтобы айтишник, неслышно ступая, скрылся за дверью. Эх, не потеряла я, видать, сноровки людей на подвиги мотивировать!       Окончательно очухавшийся Владимир же, дико вращая выпученными глазами, настойчиво мычал в кляп и дёргал руками-ногами. По счастью, Костик связал поэта разодранной на лоскуты скатертью достаточно крепко, чтоб я хоть об этом не волновалась!       Подтащив тяжёлое кресло к дивану, я присела на краешек и, успокаивающе похлопав ничего не понимающего Владимира по плечу, принялась излагать свою позицию по вопросам дурацких забав в виде кровавых дуэлей, в общем, извечного мужского упрямства, эгоизма и безответственности к возлюбленным, в частности.       — Мсье Ленский! Я, безусловно, признательна вам за то, что давеча, на балу, Вы заступились за меня. Да, мсье Онегин повёл себя….э-м-м, как бы повежливее сформулировать… как свинья. Но почему Вы – мужчины просвещённого XIX века – встреваете туда, куда не просят, и отказываете женщине в праве самостоятельно выяснить отношения с зарвавшимся… э-м-м… бараном?       Надо отдать должное Владимиру, слушал он меня весьма внимательно. Но когда я упомянула самостоятельность, замычал с удвоенными силами. М-да, рановато нести идеалы феминизма в неподготовленные шовинистские массы. Зайду тогда с другой стороны.       — Мсье Ленский! Вы же любите Оленьку?       По румянцу на щеках поэта я поняла, что любит. Хоть и отвлекается от этой своей любви на всяких, там, читающих стихи Цветаевой старших сестёр – но куда ж без этого в мужском организме! Но, хоть, линию (не партийную) нащупала правильно.       — Так вот и подумайте об Оленьке, – взывала я если не к разуму, то к сердцу молодого дворянина. – Каково ей будет без Вас? Да-да: Вы, мужчины, когда друг друга на дуэли свои дурацкие зовёте, не задумываетесь о том, что будет с теми, кто Вас любит, в случае, если Вас убьют. А ведь шансы-то 50 на 50! Только представьте: «Онегин выстрелил... Пробили часы урочные: поэт роняет, молча, пистолет, на грудь кладёт тихонько руку и падает. Туманный взор изображает смерть, не муку».       Нет, страх смерти – явно не то чувство, к которому мне следует взывать – разве ж в юности кто смерти боится? Вот и Ленский лишь упрямо мычит, горячится, силясь вырваться. Попробую сгустить краски, добавив нуара.       — Вот убьёт Вас Онегин – и что Вы этим докажете? Каким образом этот абсурдный поступок может защитить мою честь? И с чего Вы решили, что она – честь моя – в защите Вашей нуждается?       Владимир снова замычал, забрыкался – но скатёрка, приспособленная под путы, крепко держала, а кляп я, уж прости меня, Володя, вынимать изо рта, превращая монолог в диалог, не намеревалась, поэтому продолжила:       — Ладно, проехали. Вы вот лучше сами подумайте: что Вы оставите после себя, если (точнее, когда – уж мне-то виднее!) через пару часов вместо Вас-живого будет вот такая картина – донесу в стихах, чтоб Вам было понятнее: «Убит!.. Сим страшным восклицаньем сражён, Онегин с содроганьем отходит и людей зовёт. Зарецкий бережно кладёт на сани труп оледенелый; домой везёт он страшный клад. Почуя мёртвого, храпят и бьются кони, пеной белой стальные мочат удила...»       Ленский трепыхаться перестал, нахмурился – нет, всё-таки, перспектива такая даже в его возрасте не слишком окрыляет. А я и ещё реализма плеснула:       — А дальше будет всё вот как: вместо свадебного пира – тризна и погост. Памятник Ваш зарастёт, никто – нет, даже Ольга! – за ним ухаживать не станет. Кстати об Оленьке: сердце Вы ей своей глупой кончиной разобьёте. Но мы с маменькой, уж поверьте, сделаем всё возможное, чтобы она Вас-неблагодарного забыла. И какой-нибудь заезжий улан её увезёт. А Вы – нет, Вам не увидеть её –юную и прекрасную в свадебном платье. Потому что Вам в расплату за Вашу честь – могильные черви и забвение. Как, хороша картина? В духе Гёте и Гейне?       По щеке расчувствовавшегося от моей проникновенной речи Владимира скатилась крупная слеза. Нет, конечно, мне не удалось переубедить с молоком матери впитавшего основополагающие положения дворянского устава Ленского отменить дуэль. Но, как мне искренне хотелось в тот момент верить, если мой план сработает, счастье и тот самый свадебный пир для Оленьки и её Володеньки всё же обязательно будут.       И никаких заезжих уланов! И никаких заросших крапивой могилок!       Фиг Вам, Александр Сергеевич, а не «убийство юного поэта»!