Молитвы Грешников

Время неосязаемо, но оно пожирает всё, включая людей. Кого-то время делает послушным, стирает ему когти, другим оно меняет саму личность, превращая совершенно в иного человека. Всё меняется, ничего не остаётся прежним. Мы лишь можем подстраиваться под это течение, потому что сопротивляться или угнаться за ним бесполезно. Но даже оно не смогло помочь мне…

      Произошедшее в крепости оставило отпечаток почти на каждом из нас. Кто-то потерял родных, кто-то узнал правду, вес которой вынести оказалось практически невозможно. Это касалось и нашей с Азриэлем тайны. Рассказ длился несколько часов, но, несмотря на это, никто и не собирался уходить, пока он не закончится.       После эвакуации из крепости мы организовали небольшой лагерь рядом с заброшенным храмом. Раненых и большую часть детей, женщин и тех, кто не мог сражаться, распределили по разным поселениям и городам, лояльным к сопротивлению. Поэтому, когда я начала свой рассказ в палатке, находились лишь апостолы, несколько проклятых со своей главой, отец с дядей и Аарон с Беатрис. Мы приняли это решение вместе с Азриэлем. Хотя назвать его совместным будет тяжело, апостол лишь коротко кивнул, когда я предложила. Он до сих пор не может полностью принять правду, что обрушилась на него.       Габриэля не было с нами, мужчина сказал, что лучше пока ему не показываться. Многие знают о его связи с церковью и не доверяют. После рассказа теперь всё будет намного сложнее. Я не ожидала понимания или сочувствия, наоборот, мне даже стало легче. Сомнения ещё присутствовали в моем сердце и душе, но я не позволила им разрастись подобно сорняку. Так будет лучше. Мы не сможем скрывать правду, рано или поздно она откроется. Но тогда, может быть, слишком поздно. Я пошатнулась, чувствуя, как голова начинает кружиться, всё перед глазами мутнело и расплывалось. Кажется, скоро я рухну без сил. Рассказ в любом случае окончен, поэтому могу и потерпеть немного.       — Микаэла! — Азриэль придержал меня за плечи.       — Я в порядке. Просто немного устала.       — Пока не появится последняя стигма, не используй божественные силы, или это тебя убьёт. — Ты же знаешь, что выбора нет. — Я натянула на лицо вымученную улыбку. — Пусть крови не осталось ни на одежде, ни на теле, а на стигмы вновь наложили чистые повязки, я чувствовала себя ужасно вымотанной.       — Значит, из-за вас Разлом не закрылся полностью? — Злобно прошипела Юлиана. — Хороши защитники, ничего не скажешь.       — Нам нужен второй кинжал, без него ничего не получится. Я проигнорировала её слова. — Если он действительно в Цитадели, дела плохи.       — А как же тот церковник, то есть другой апостол? — Йохан задумчиво потёр рыжую бороду. Видимо, среди проклятых он не последнее лицо, раз ему разрешили присутствовать.       — Даже с силами Габриэля нам будет сложно пробиться. Скорее всего, сейчас там находятся почти все приближенные Короля демонов. — Спокойно ответила я. И ещё в Цитадели, возможно, Лауриэль. Я старалась не обращать внимания, как мысль о ней отозвалась в сердце глухой болью.       — Можно попробовать пройти через катакомбы. — Тихо произнес Аарон. Руки Азриэля, что придерживали меня, заметно напряглись. Ему не понравилось предложение Аарона.       — Это самоубийство! — Беатрис повысила голос. Хотя до этого она стояла неподвижно, изредка поглядывая на нас с Азриэлем. — Они почти полностью разрушены, одно неверное движение — и можно остаться под завалами навсегда.       — Кое-какие ходы ещё сохранились, но без чертежей не сориентироваться. — Принц нахмурился. — Их построили, чтобы в случае опасности вывести членов правящей семьи в Цитадель. Катакомбы почти не использовали, и невозможно точно сказать, в каком они состоянии.       — Где можно достать чертёж? — поинтересовался мой отец.       — Они хранятся во дворце. — Аарон сцепил руки в замок, опуская взгляд.       — Сначала дворец, а после Цитадель. С таким раскладом лучше просто дождаться Короля демонов, попивая чай. — Йохан покачал головой. — Так хотя бы умрем быстро и не мучаясь.       — Не нагнетай, — буркнул дядя.       — Нам нужно тщательно продумать каждую деталь. Мы потеряли достаточно людей, не хочется больше напрасных жертв. — Сильвия оставалась спокойной, может, в душе у неё была и буря, внешне этого ничего не выдавало.       Я вцепилась в одежду Азриэля, ещё больше ощущая накатившую усталость. Мне сложно контролировать божественные силы без последней стигмы. Они словно тянут из меня всё, что возможно. Азриэль одарил меня обеспокоенным взглядом, а после произнёс:       — Микаэле пора отдохнуть. Она едва стоит на ногах, мы могли ничего вам не рассказывать, так что не заставляйте нас пожалеть о своем решении. Всё, что вы услышали, никому больше не рассказывайте. И так слишком многие теперь знают, кто мы. Не нужно создавать лишних волнений.       — Куда вы собрались? Не думайте, что должны оставаться до самого конца? — Захария резко подорвался с места. Стул, на котором он сидел, с грохотом упал.       — Если кто-то решит нас остановить, попробуйте. Мне как раз нужно спустить злость. — Сквозь зубы процедил апостол. — Мы не давали вам никаких клятв. Я следую лишь за своей святой, а ей требуется отдых.       — Святой, которая даже не смогла выполнить свой долг. Как мы вообще можем ей доверять? — Юлиана сложила руки на груди.       — Закрой рот, Юли, и не выводи меня ещё сильнее. Если бы вы, люди, не начали сражаться за власть и постоянно устраивать войны, многих жертв можно было бы избежать. Вы постоянно жалеете себя, сами добровольно заключаете контракты с демонами, а после проклинаете небеса и говорите, что они вас не слышат. Вы ослабили этот мир. Сами разрешили злу в него вторгнуться. Мы лишь пытались помочь, и в итоге всегда видели страх в ваших глазах. Губы апостола исказились в злой усмешке. — Не твой ли отец заключил контракт с демоном, потому что лишился власти и богатства? Он не захотел работать и пойти трудным путем. Прекрати постоянно жалеть себя, ты вызываешь отвращение. Человек, подобный тебе, не достоин носить оружие Натаниэля. Потому что мой брат искренне любил вас, хотя не получал в ответ ничего хорошего.       — Азриэль, прекрати. — Я покачала головой. — Мы не должны ссориться, в подобный момент.       Апостол шумно вздохнул, крепче сжимая мои плечи, словно поддержка требовалась не только мне, но и ему.       — Половине из вас давно пора гореть в адском пламени, поэтому не нужно изображать из себя мучеников. Вы не знаете, каково было нам, ни Микаэле. То, через что вы проходите сейчас, лишь крохи нашего прошлого. — Когда мы подошли к выходу из палатки, он обернулся и произнёс эти слова довольно тихо. Только, скорее всего, его все слышали.       Я двигалась медленно и довольно часто спотыкаясь. Азриэлю приходилось постоянно следить за мной. Едва мы сделали несколько шагов, как апостол тихо произнёс:       — Прости…       — Ты не у меня должен просить прощения. — Я покачала головой. — Если тебе будет проще, можешь и дальше винить нас с Габриэлем. Но он действительно любил каждого из вас по-своему, как и я. На тот момент вы были единственной семьёй, что у меня была. Я жалею, что из-за меня ваши судьбы исковеркались. Может, просто я не выдержала той ноши, может, это была слабость, а может, изначально была недостойна. Прошу, не обесценивай чувства Габриэля. Дай ему шанс. И поговори с теми, кому ты стал дорог.       — Что вы решили? Ты действительно это сделаешь? Он принял твой выбор? — Намеренно переводит тему, но главное, чтобы Азриэль услышал и понял мои слова. — У нас обоих нет больше времени. — Я улыбнулась. — Мы желаем лишь искупить свою вину и грехи. — Может, он всё-таки простит Габриэля? Глупо на это надеяться, но я не перестаю молиться и ждать ответа.       — Как были жертвенниками, так и остались. Даже не понимаете, что чувствуют остальные после вашего ухода. — На лице апостола заиграли желваки. — Ты безропотно примешь смерть, не попытавшись найти другой способ?       — Его нет, Азриэль. Если честно, мне ужасно страшно и больно. Я умирала несколько раз, но привыкнуть к этому невозможно. Тем более, мне невыносимо думать о том, что будет с отцом и дядей, после моего ухода.       Дальше мы передвигались в полной тишине, пока не услышали звук шагов, а после и голос Аарона.       — Твоя первая любовь — это Святая? О ней ты нам рассказывал? — Я едва заметно вздрогнула от вопроса принца. Вспомнив прошлую жизнь, во мне закралось подозрение, что странное поведение Азриэля было связано с чувствами, которые он испытывал. Только я не хотела в них верить.       — Да. — Коротко ответил Азриэль. Если бы я узнала о них в прошлом, то не знаю, как бы отреагировала. Но сейчас прошло слишком много времени. И говорить что-то лишнее.              — Спасибо, что хотя бы сейчас ты мне не соврал. — Раздался приглушенный смешок, в котором всё равно ощущались горечь и обречённость. — Ты не думаешь, подобное жестоко по отношению к Беатрис?       — Я просил её не привязываться ко мне. Апостолам запрещено испытывать чувства. Мой старший брат жестоко поплатился за нарушение табу. Я не хочу участи, что постигла его. И ты тоже, если не хочешь страдать, отступи.       — Думаешь, имеешь право давать мне советы? Ты лгал нам с нашей первой встречи! Мы с сестрой считали тебя самым близким другом!       Я оглянулась, чтобы посмотреть на Аарона, но он уже был не один. Юлиана и Беатрис замерли неподалёку. Принцесса прижала руки к груди, неотрывно смотря на спину Азриэля. На секунду я почувствовала себя лучше, словно с души упал огромный камень. Когда мы с Габриэлем уйдём, Азриэль не будет один. Всё-таки он тоже нашёл людей, которые ему небезразличны, хоть и пытается сделать вид, что это не так.       — Поговори с ними. Ты им и правда дорог. — Тихо произнесла я. Нужно помочь Азриэлю, хотя моё самочувствие не в порядке, потерплю ещё немного.       — Это сложно… — Апостол нахмурился.       — Первый шаг всегда сделать сложно и непросто. Но ни мне, ни Габриэлю не хотелось бы, чтобы ты был один. Каждый заслуживает счастья. В мире и так слишком много горестей, чтобы добровольно от него отказываться. — Я коснулась щеки Азриэля. — Поэтому не упусти своего шанса.       — Не веди себя так, как в прошлом, я не маленький ребёнок. — Его брови сошлись на переносице.       — Конечно, я и забыла, что ты этого не любишь. Особенно учитывая, что ты был самым младшим из апостолов. — Я едва сдержала смешок.       — Но намного старше и мудрее тебя. Поэтому прекрати изображать обеспокоенного родителя, как Габриэль.              — Просто мы любим тебя, а ты порой бываешь вспыльчив. — Я мягко улыбнулась.       — Былой привязанности меж нами нет. Я ничего не знал, ненавидел его, проклинал, наговорил столько ужасных слов. — С губ Азриэля сорвался шумный вздох. — И до сих пор хочу врезать ему пару раз. Всегда тянет проблемы на своих плечах подобно мулу. Никогда и ни о чём не рассказывает.       — Такова жизнь. Мы часто причиняем боль тем, кого любим, в попытках уберечь их. Габриэль скучает по тебе так же, как и ты по нему. Если не хочешь жалеть, то прислушайся к моему совету.       — Пытаешься пробудить во мне ещё большие муки совести? — Он приподнял бровь.       — Нет. Я пытаюсь примирить двух упрямых мулов.       Азриэль поворачивает голову, смотря на Аарона и Беатрис, которые продолжают ждать его. В его глазах проскальзывает что-то похожее на чувство вины и сожаления. Я едва успеваю это заметить, как апостол обнимает меня, словно ища утешения и поддержки. Но мне кажется, я не та, кто на самом деле он хочет видеть перед собой. Пусть Азриэль и испытывал ко мне чувства, Габриэля он любит намного сильнее. Скорее всего, поэтому он и молчал, скрывая свою влюбленность от всех. Апостол отстраняется и произносит:       — Микаэла, я всегда буду благодарен тебе за поддержку, что в прошлом, что сейчас. Поэтому борись и не сдавайся, мы со всем справимся. Будь то Разлом или Король демонов. Не выбирай самый тяжелый путь.       — Обычно он и есть самый верный, а теперь ступай. Я сама дойду до палатки.       Аарон делает шаг в нашу сторону, но чтобы не создавать новые неприятные ситуации и недомолвки, нужно разорвать даже мелкие предпосылки. Вскоре он поймёт, что я не подхожу ему. Я всё ещё считаю, что Юлиана предпочла сбросить меня с обрыва, а не спасать, но это связано с её чувствами к Аарону. Ревность и зависть искалечивают душу и сердце. Поэтому я не могу по-настоящему ненавидеть эту девушку. Возможно, пройдёт время, и у них с Аароном получится стать счастливой и гармоничной парой.       — Аарон, прости и спасибо. — Я произношу эту фразу с едва приподнятыми уголками губ. Не отвожу взгляда, не прячась, как раньше. Поставленная точка не должна превращаться в многоточие. Лишь так он сможет двигаться дальше. — Будь хорошим правителем и помоги людям встать на ноги, когда война закончится. Я виновата перед проклятыми, но сделаю всё, чтобы искупить этот грех, вы обязательно сбросите оковы, обещаю.       Аарон ничего не горит, а лишь кивает и прикрывает лицо рукой. Я разворачиваюсь и медленно бреду в сторону палатки. В моём сердце боль перемешивается с облегчением. Ложь никогда не приносит ничего хорошего. Правда горька и неприятна, но лучше услышать её, нежели и дальше обманывать себя и других.       Гарри уже в палатке. Невольно радуюсь тому, что остаюсь не в полном одиночестве. Я почти падаю на небольшое подобие кровати, сделанное из деревянных досок и устланное теплыми шкурами, рядом с ним. Сейчас он в обличии животного, и лучше пусть так и остаётся. Хватит пока потрясений. Я глажу Гарри, слушая его мурчание, наслаждаясь мягкой шерсткой. Неужели в мире демонов есть такие существа? До сих пор не верится.       Мы привыкли думать, что демоны лишь приносят разрушение, но, возможно, их мир не так сильно отличается от нашего. Люди ведь тоже не идеальны, у каждого есть свои недостатки, каждый несет тяжесть совершенных ошибок и грехов. Мы виним во всех демонов, хотя сами порой поступаем не хуже, чем они.        Интересно, будь я сильнее и запечатай полностью Разлом, каков бы был этот мир? Как бы сложилась судьба апостолов? Остались ли они дальше бы помогать людям? Представляю, сколько могли бы они сделать совместно с людьми. Апостолы могли бы многому научить, наставить на правильный путь. Пусть Габриэль бы и тосковал по мне, но время бы залечило его раны. Конечно, он бы принял мой выбор не сразу. Может, смог бы жить без меня...        Дальнейшие размышления превращаются в прах. Я прекрасно понимаю, что не было никакого «может». Габриэль бы не смирился. Моя смерть в любом случае стала бы для него ударом, от которого он уже не оправился. Я остаюсь эгоисткой, потому что осознание, что чувства Габриэля никогда не угаснут, вызывает во мне мучительное удовольствие. Совсем как наша любовь. Мы не хотим существовать друг без друга. Пусть больно и тяжело, мы не отказываемся от этой любви. Проходим всевозможные муки лишь бы не разлучаться. Я никогда не думала, что смогу испытывать подобные чувства. Невозможно так любить кого-то, но я ошиблась. Я готова гореть в преисподней лишь бы оставаться рядом с ним. Сколько было уже возложено на алтарь этой любви, и я всё равно до последнего вздоха сгораю в ней.       Едва почувствовав, как проваливаюсь в сон, раздались шаги, и я приподнялась на кровати. Отец замер на входе с железным подносом в руках. Он неловко прокашлялся и произнёс:       — Прости, я тебя разбудил.       — Ничего, всё хорошо. — Я улыбнулась.       — Ты плохо питаешься в последнее время и ужин снова пропустила. Но силы ведь не восстановятся, если будешь так небрежно относиться к собственному здоровью.       — Свой чай вы тоже принесли?       — Не хочешь, можешь не пить.        — Я хочу. Вашего чая мне сейчас и не хватало.        После моих слов отец шумно выдыхает, словно с его плеч ушла вся тягость. Я продолжаю улыбаться, смотря, как он идёт ко мне и ставит поднос на стол. Сердце начинает обливаться кровью, когда я думаю о том, что оставлю его и дядю. Отец неуклюж в общении, немного грубоват, но так лишь кажется. На самом деле я не встречала никого добрее и ласковее, чем он. Просто порой ему сложно показывать свои настоящие чувства. Отец всегда наказывал меня лишь за дело и то быстро отходил. Он боится за меня, и я знаю, что все его слова связаны лишь с попыткой уберечь. Отец уже потерял дочь, и ему снова придётся пережить эту потерю.       Хоть еда чуть остыла, я всё равно съедаю похлебку. Она мне кажется довольно вкусной, а может, это связано с тем, что я действительно давно нормально не ела. Смотрела на еду, и кусок в горло не лез. Слишком многое приходилось обдумывать и воспринимать иначе. Еда казалась не такой значимой вещью. Пока я дожевываю булочку, отец наливает мне чай в кружку. Хорошо, что Сопротивление было немного подготовленным к отступлению, а не то неизвестно, где бы мы разместили раненых, детей и стариков. Да и ночевать в палатке приятнее, чем под открытым небом. — В этот раз, чай не такой горький. — Произношу я, грея руки о чашку. — У вас получается гораздо лучше, чем раньше.       — Да. — Отец хмурится и садится рядом со мной. Гарри сразу же перебирается к нему на колени. — В детстве ты почти сразу же его выплевывала.       — Не обижайтесь. Мне просто нужно было привыкнуть.       — Я был во многом плох. После переезда в Кратос приходилось словно учиться жить заново. Принимал привычные для меня вещи как данность.       — Думаю, вы хорошо постарались. Пусть сначала мои косички и выглядели криво, но вы натренировали руки. — Я начинаю улыбаться. Некоторые воспоминания о прошлом совсем не причиняют мне боли. Точнее, те, которые связаны с этой жизнью.        — Честно говоря, я и не думал, что воспитывать детей так сложно. — Мужчина покачал головой. — Селеста умерла совсем малышкой. А с тобой я прошел от детского бунта до того момента, как моя дочь стала прекрасной девушкой.       — Вы самый лучший отец. Просто дочь вам досталась... — Отец не дает мне договорить фразу.       — Самая замечательная. И пусть кто-то скажет, что это не так!       Я тихо смеюсь и прислоняю голову к плечу отца. Раньше мне оно казалось таким большим, словно рядом с отцом я могла ни о чём не беспокоиться. Только время скоротечно, оно уже оставило отпечаток на нём. Отец должен доживать свой век рядом с любящей семьёй и внуками, а не в скорби.       — Не вспоминайте меня слишком часто, я не хочу, чтобы вы грустили… И не торопитесь ко мне и к жене с дочкой. Проживите с дядей ещё очень долго. — Я едва сглотнула колючий ком в горле.       — Значит, после моей смерти мы с тобой снова встретимся? — Голос отца задрожал.       — Не знаю. — Честно призналась я. — После того, как Разлом будет запечатан, что станет с душой, мне неизвестно. Он никогда не рассказывал, а я и не спрашивала. Может, не хотел пугать или была другая причина. Мы с Габриэлем привыкли жить, как нам говорят, почти не имея собственной воли.        — Я всегда был верным защитником и слугой церкви, но этого не могу принять. Учить ребенка, растить и помогать, а после отдать, словно скот на убой. — Процедил он сквозь зубы.       — Я сама хотела стать полезной и помочь. Как и в тот раз с дядей, я попросила Создателя, поэтому не нужно никого винить. Я должна была еще давно умереть, но прожила намного дольше. Тем более встретила вас с дядей, мне не о чем больше просить и желать. Я так счастлива рядом с вами.       Отец взял меня за руку, крепко сжав её. Я видела, как на его лице отражается глубокая печаль, которую он безуспешно пытается спрятать. Всё-таки я снова причиню боль своими действиями тем, кого, наоборот, хотела бы уберечь от всех бед.       — Ты так и будешь топтаться и не войдёшь?! — Внезапно гаркнул отец.       — Прекрати кричать, как душевнобольной, ты всех в лагере потревожишь! — Дядя почти вбежал в палатку.       — Тогда веди себя достойно, а не подслушивай. Я предлагал тебе пойти вместе.       — Я не подслушивал, просто не смог подобрать момент, чтобы войти. — Он переминался с ноги на ногу.       — Ну, конечно. — Отец раздражённо хмыкнул. — Сам пришёл или приказали присмотреть?       — Она ведь тоже моя дочь. Мы вместе её воспитывали!       — Кто тебе это сказал? Виктории не нужен родитель, что ставит приказы выше любви к ней.       — Гидеон, не преувеличивай. Если бы всё было так, как ты сказал, я бы давно привёл Вики в Сопротивление! — Дядя сложил руки на груди. — Какой же у тебя дурной характер, а после жалуешься, что она не слушается.       — Виктория — моя дочь, неудивительно, что мы похожи. Если тебе не нравится, никто не держит. — Так пора заканчивать этот балаган.       — Не делите дочь, как шкуру недобитого медведя. — Я быстро отстранилась от отца. — Я не хочу, чтобы вы ругались, особенно из-за меня.       На губах дяди появилась горькая усмешка, только сейчас я заметила, сколько боли таится в его взгляде. Он совсем такой же, как и у отца. Мужчина быстро отвернулся, словно понял, о чём я думаю. Неужели он из-за этого не хотел смотреть на меня? Боялся, что я замечу? Они оба не могут смириться с тем, что мне придется умереть. Просто дядя держит эмоции в себе, не желая тревожить меня ещё больше и делать наше расставание сложнее. Всё-таки дядя всегда был и остается человеком, рядом с которым ничего не страшно. Он добр, справедлив и напоминал огромную гору, которой всё нипочём.       — Теперь я действительно счастлива. Чувствую, что смогу сделать невозможное и даже больше. — Я протянула руку дяде. — Выпила чая отца, вы оба рядом. Мне больше ничего не нужно, поэтому давайте проведём это время все вместе, не тратя его на ссоры.       — Честно говоря, лучше бы ты упрямилась, как всегда. Видеть твоё смирение намного сложнее. — Дядя шумно и обреченно вздохнул.       — Просто в этот раз у меня есть то, что я хочу защитить любой ценой. — Я посмотрела сначала на отца, а после на дядю и моя улыбка стала чуть увереннее.       — Ладно. — Подбородок мужчины задрожал на мгновение, но он быстро вернул голосу спокойствие. — Я поддержу тебя, как и раньше. Хотя и надеюсь, что будет другой выбор.       — Спасибо вам обоим за всё.       — Не говори подобных слов! — Отец повысил голос. — И не смей прощаться. Ты ещё рядом с нами…       Я прикусила губу в попытках сдержать эмоции. В уголках глаз предательски защипало, а сердце надрывалось от мыслей о расставании. Я хотела быть сильной ради них. Хотела показать, что я стойко принимаю свою судьбу. Мне так сильно будет их не хватать. Хотя едва ли я об этом буду помнить. Неизвестно, что произойдёт после того, как Разлом исчезнет. Возможно, от моей души не останется и следа.        Едва слеза успела скатиться по моей щеке, как дядя оказался рядом. Он и отец обняли меня с двух сторон, словно в попытке скрыть от всего мира. Не знаю, сколько мы так просидели, больше не проронив ни слова, но они нам не нужны, всё было понятно и без них.