Третьего раза не будет

Kim Hyun Joong – Fortunate  

      Оказывается, это очень сложно – ни о чём не думать. Особенно когда дыхание Чан Ди греет ему шею, а её маленькая рука лежит на его груди. И так хорошо, так приятно касаться любимого человека! Просто – прикасаться. Просто – хорошо. Как же мало он позволял себе этого наслаждения раньше! С ума сходил от желания обнять – и не мог...       Джи Ху склонил голову к макушке Чан Ди и, едва дотронувшись кончиком носа, глубоко, медленно вдохнул запах её волос. Такой родной, уютный, обволакивающий покоем запах. Он не мог им надышаться, ведь она пахла счастьем. Невозможным. Недосягаемым. Его.       С Чан Ди ему всегда было комфортно и тепло, а с другими... никак. С ней он оживал и начинал чувствовать окружающий мир, воспринимать его в звуках, красках, движении. Он начинал ощущать себя его частью, а не сторонним наблюдателем. И становился собой, настоящим, вместо безжизненной непроницаемой оболочки боли, вины и вечных сомнений. И как-то всё сразу возвращалось на свои места.       Только рядом с Чан Ди.       Джи Ху тихонько поглаживал её плечо. Сон к нему почему-то не шёл. Видимо, он успокоился. Или недавний физический и душевный катарсис настолько его опустошил, что терапии дневным сном не потребовалось. Хотя какой тут день, когда солнце давно зашло.       Странно, что ему не хотелось спать. А может, как раз наоборот. Во сне он обычно мучился и лил слёзы, которые не мог контролировать, как при свете дня, или заглушить музыкой. Сейчас же он чувствовал себя иначе.       В полумраке комнаты дремала тишина. За стенами дома продолжал по-осеннему на что-то жаловаться дождь, а мысли Джи Ху вслед за неспешным шуршанием водяных струй мягко перемещались с предмета на предмет, убаюканные неожиданной близостью Чан Ди и её размеренным сладким сопением. Он всегда был готов слушать тишину, музыку и это лёгкое спокойное дыхание рядом. Если бы только это было возможно!       Рассеянный взгляд скользнул по скрипке, которую Чан Ди переставила от кровати ближе к окну. В своё время именно этот инструмент спас его, не дав захлебнуться отчаянием. С того самого момента, как Мин Со Хён подарила ему первую скрипку, предложив научиться на ней играть, он погрузился в музыку и прятал в ней свою боль, которая притуплялась только тогда, когда он прикасался к струнам. Немного – но всё-таки. И до сих пор, когда страдания превышали всякий допустимый лимит, он играл. Звуки музыки растворяли его мучительное, непроходящее чувство вины и спасали от помешательства.       Ни на минуту, ни на единый миг Джи Ху не забывал, что он и только он виноват в смерти родителей. И чувство вины годами давило и душило его, по какой-то неведомой причине ненадолго отступая лишь перед музыкой, да и то если получалось забыться над струнами или клавишами. Исправить он ничего не мог: прошлое не изменить. Может, именно поэтому он всё время пытался помочь Чан Ди? Чтобы… искупить?       Подумав так, Джи Ху легко сжал плечо спящей и грустно улыбнулся своим странным мыслям. А с другой стороны, иных у него, по мнению многих, и не бывало. Мыслей у него вообще всегда было больше, чем слов.       И, кстати, о помешательстве. Он тогда, после похорон родителей, ушёл в себя и почти перестал говорить. Просто не считал нужным общаться с чужими людьми, раз все родные бросили его. Игнорировал любые попытки растормошить его и вернуть к «нормальной» жизни. К нему приглашали врачей, психологов, даже намеревались поставить аутизм.       Ну да, конечно, – скривился Джи Ху. С позиции его нынешних познаний в медицине это действительно выглядело смешно. А тогда он никого не переубеждал и не пытался доказать, что нормальный. Ему было всё равно. В конце концов специалисты сошлись на мнении, что он всего лишь ярко выраженный интроверт с посттравматическим стрессовым расстройством, – и отстали.       Правда, не совсем.       Пристальное внимание к ребёнку-сироте, внуку бывшего президента Юн Сук Ёна, наследнику арт-центра «Суам» и много чего ещё, не ослабевало ни на минуту, просто перешло в иную плоскость: из медицинской в духовно-эстетическую.       Если сперва все беспрестанно ужасались его недетской замкнутости и добровольной немоте, то довольно скоро стали с таким же пылом восхищаться им. «Как это несчастное дитя виртуозно играет на скрипке! А фортепиано с гитарой? Это же не талант, это гений! Такие успехи в музицировании в столь юные годы!»       А Джи Ху играл, глотая слёзы, и ему не было дела до мнения окружающих, равно как и до них самих. На всей земле существовали лишь несколько человек, которые для него имели значение в то время: Мин Со Хён и парни из F4.       Со Хён вытащила его из тьмы, заменила ему мать, будучи старше всего на три года. Она вырастила его. Более того, стала ему сестрой, подругой, любимой. Только её Джи Ху подпустил к себе после трагедии, да так близко, что она проникла ему в душу и пропитала её собой насквозь.       Теперь мысли о Со Хён вызывали у Джи Ху лишь размытую, приглушённую временем тоску по материнской заботе и ласке. Он думал о ней с благодарностью и теплом, без горечи, упрёков и сожаления. А ведь когда-то он так сильно, собственнически любил её, что ревновал даже к школьникам, которые фотографировались у билбордов с её изображением.       Джи Ху вспомнил, как сам часами простаивал на улице возле светящихся рекламных щитов, с которых Со Хён улыбалась прохожим своей манящей загадочной улыбкой, – и усмехнулся: как нелепо, должно быть, он выглядел со стороны!       Всё это осталось в прошлом. А Мин Со Хён навсегда останется в его душе, правда, в одной-единственной роли.       Вслед за Со Хён и парни из F4 как-то незаметно стали ему дороги и близки, словно родные братья. Если бы не они, трудно представить, что бы с ним было. Ку Джун Пё, Со И Джон, Сон У Бин заменили ему семью, хотя никогда до конца не понимали его, считая слишком странным, меланхоличным и замкнутым. Джи Ху это прекрасно знал. И был им благодарен за то, что они рядом, надёжной стеной защищают его от мира, контактировать с которым он не был готов. Не научился. Не хотел.       Сколько Джи Ху себя помнил, он всегда был в F4. С ними и при этом сам по себе, в своём привычном, спасительном для травмированной психики состоянии полусна. Парни, как могли, оберегали его спокойствие, поддерживали его редкие инициативы по совместному времяпрепровождению и неизменно находились рядом, когда он в этом нуждался особенно остро. Как они ловили, чувствовали эти моменты – для него всегда оставалось загадкой.       Сейчас, по прошествии стольких лет их дружбы, Джи Ху ясно осознавал, что, если бы не F4, он бы не справился и как минимум лишился рассудка. Они действительно были его семьёй, его прикрытием, его убежищем – и в этом не сомневался никто, сколько-нибудь знавший эту неразлучную четвёрку.       Он улыбнулся, вспомнив случай, когда умудрился заснуть в VIP-ложе у самой сцены в ночном клубе, куда их потащил отмечать свой день рождения Со И Джон. Тогда ещё F4, сидя за одним столом, общались преимущественно жестами: до того оглушительно в зале грохотала музыка и девичьи визги: на сцене выступали какие-то айдолы, кажется, SS501, но Джи Ху не был уверен ни в цифрах, ни в названии группы в целом: k-pop его никогда не интересовал в отличие от симфонической музыки. Он просто дремал под окружающий гул, который ему абсолютно не мешал.       Ку Джун Пё весь вечер вертел в руках новый навороченный телефон (естественно, корпорации «Шинхва»), а два неразлучника И Джон и У Бин вполне ожидаемо притащили в их ложу стайку красоток. Одна из них плюхнулась на диван рядом с Джи Ху, окутав его приторным облаком парфюма, от которого он едва не расчихался, хотя глаза открыть так и не соизволил.       – Ой, какой лапочка, прямо принц из сказки! – промурлыкала девица, наклоняясь к его лицу.       Густой запах сандала и пачули раздражал ноздри, но Джи Ху даже не пошевелился.       – Точно, – подхватила вторая. – Спящий красавец.       – А там разве не девушка была? – озадачилась первая. – В сказке? Красавица. Спящая. Нет?       «Надо же, начитанная!» – змейкой мелькнула в голове у Джи Ху ехидная мысль.       – Да какая разница? Ну тогда он Снежный ангел! Или Белый принц! Смотрите, весь в белом и такой хорошенький!       На плечо Джи Ху легла лёгкая рука.       – Эй, Спящий красавец, хватит, просыпайся. Выпей с нами!       – Может, его поцеловать, чтобы он очнулся? – хихикнула та, что сидела поближе.       – Двинуть слева надёжнее будет, – добродушно хмыкнул У Бин и вдруг совершенно другим тоном воскликнул: – Йоу! Цыпочки, а не пойти ли нам лучше потанцевать? Оставим Спящего принца или как там вы его окрестили в объятиях Морфея, а сами оторвёмся по полной, что нам время терять?       И увёл весь благоухающий курятник на танцпол, за что Джи Ху по сей день был ему глубоко признателен.       Хотя Сон У Бин за каждого из них душу бы вытряс или шею свернул (в зависимости от обстоятельств), но ближе всех в F4 ему всегда был Со И Джон. Донжуан и Казанова великолепной четвёрки, эти два неисправимых ловеласа как будто сговорились взять от жизни, молодости и красоты, которой наделила их природа, всё возможное, пока семейный долг неизбежно не закатает каждого из них в кандалы. Они были практически неразлучны, понимали друг друга с полуслова. Этакая дружба внутри дружбы. Временами Джи Ху неохотно признавался себе, что завидует их незримой телепатической связи.       Но при всём при этом его связь с Ку Джун Пё была куда сильнее.       Трудно представить двух более непохожих людей, чем он и лидер их четвёрки. Однако при всей диаметральной противоположности их характеров, взглядов, воспитания и даже внешности они были парадоксально, необъяснимо близки. Что бы ни происходило между ними и вокруг, если нужен был совет, Джун Пё шёл прежде всего к Джи Ху. Если возникала проблема, требующая быстрого кардинального решения, Джи Ху звонил Джун Пё. Они понимали друг друга не с полуслова – с одного мимолётного взгляда. С единственного непринятого звонка.       И как же зло, как жестоко подшутила над ними судьба, заставив полюбить одну девушку!       Однако даже тогда Джун Пё обращался к нему за поддержкой. К нему. Юн Джи Ху. Просил о помощи, зная его отношение к Чан Ди, ревновал, злился, мучился, но доверял, как никому другому.       «Джи Ху, ты мне как брат. Всегда им был и всегда им будешь…»       Ку Джун Пё спас ему жизнь. Едва ли не ценой своей, как когда-то родители. Не задумываясь, не сомневаясь. И поэтому он, Юн Джи Ху, должен ему. До самого последнего вздоха должен. За этот самый вздох. И за каждый до него.       Разве мог он предать Джун Пё? Не мог, вот и разрывался между любовью и дружбой. Раз от раза жертвовал собой, своими чувствами, своим сердцем, разодрав его в конце концов в клочья…       Он столько лет запрещал себе думать о Чан Ди! И постоянно нарушал все запреты. Однако снова и снова отдавал её Джун Пё. Ломал себя, наизнанку выворачивал – но делал всё это, потому что так хотела она. Ведь выбирает всегда девушка. И Джи Ху предоставил Чан Ди этот выбор. Ему очень тяжело далось это решение, и тем не менее главным для него всегда было её счастье. Её улыбка. Пусть она улыбалась вовсе не ему.       И Чан Ди свой выбор сделала.       А чего всё это стоило ему, лучше никому не знать…       Вновь ощутив неприятный металлический привкус во рту, Джи Ху сглотнул, облизал закусанные губы и понял, что уже долгое время лежит, не отрывая взгляда от фотографии, висевшей на стене прямо напротив кровати. Но лишь теперь до него дошло, что это не прежний портрет Со Хён, а их «свадебная» фотография с Кым Чан Ди. С той спонтанной уличной фотосессии, когда насмешница-судьба решила подразнить его несбыточным.       Он часто рассматривал пачку снимков с того дня, спрятанных у него в столе. Зачем? А кто бы знал. Ему просто нравилось перебирать эти фотографии, теша себя кипенно-белой ложью. А один кадр настолько нравился ему, что он увеличил его и повесил на стену. И каждый день, когда закрывал глаза, видел себя и Чан Ди. Вместе. И когда открывал – тоже.       Мазохизм. Самый настоящий мазохизм.       Джи Ху ясно понимал, что издевается над собой, но ничего не собирался менять. Вот и теперь он смотрел на это фальшивое счастье, не в силах отвести взгляд, когда его вдруг прошила догадка, от которой он вздрогнул всем телом.       Чан Ди видела.       Просто не могла не обратить внимания на фотографию размером со среднюю картину в простой широкой рамке. Как, вероятно, и на маленькую её копию на рабочем столе в кабинете.       Она видела. И, скорее всего, окончательно убедилась в том, что Юн Джи Ху не в своём уме. Так и есть. Исцелившись от первой тягостной любви-зависимости, он и сам не заметил, как его одержимость переключилась на другой объект, похоже, на этот раз неизлечимо.       Однако он тоже изменился. В той своей первой привязанности он искал защиту и утешение для себя, в этой – хотел дарить всё это сам. Защищать. Заботиться. Давать и только потом получать. Если получать.       И что теперь? А ничего – обречённо подумал Джи Ху. Ему не хотелось ни в чём разбираться, анализировать, предполагать. А больше всего – надеяться. У него остались силы только на то, чтобы быть здесь и сейчас. Чувствовать, впитывать эти минуты так, чтобы, когда это закончится, помнить как можно дольше. Что Чан Ди вот так спокойно и доверчиво спит на его плече. Что он обнимает её, будто у него есть на это право. Что они вместе и принадлежат друг другу, как на этой поддельной свадебной фотографии.       Все эти его фантазии были бы восхитительны, если бы не приносили столько муки.       Да, мазохизм. Чистейший. Изощрённый. Отточенный. Добровольный.       «А все эти годы не были мазохизмом? – едко поинтересовался внутренний голос, решивший, видимо, довести его сегодня до ручки. – Все твои уступки, честь, совесть, благородство?»       Конечно, были. Он это знал. Как наверняка знал и то, что внутри не перегорит. Пеплом не осядет. С последним аккордом не утихнет.       И продолжал. Любить. Ждать. Мучиться.       Откинув голову на подушку, Джи Ху тяжело вздохнул. Как же он устал! До смерти устал за эти годы находить и терять Чан Ди. И снова терять даже то, что не находил, что ему и не принадлежало никогда. Он давно понял, что надежды и мечты для него – непозволительная роскошь.       Так нельзя. Нельзя продолжать думать о Чан Ди как о чём-то вероятном, возможном для него. Это фатальная ошибка, за которую придётся платить не только ему. И тем не менее…       Его любовь к ней слишком долго зрела. А когда он осознал, ощутил её в полной мере каждой своей клеточкой, было уже слишком поздно.       Горло сдавила тоска. И всё пошло по кругу. Боль. Отчаяние. Безразличие. Надежда. Боль. Карусель завертелась с новой силой.       Как же плохо, Господи, как тошно…       Опять! Опять эти мысли, которые он без конца прокручивает в голове вот уже так долго, так невыносимо долго!       Хватит, Джи Ху. Хватит себя терзать!       Но самовнушение сбоило. Быть может, потому что Чан Ди пришла к нему сама и вспорола все ещё толком не зажившие раны на сердце. Так неожиданно. Так необъяснимо. И ни слова не сказала, в чём причина её возвращения.       Зачем он вообще попросил её остаться рядом с ним? Настолько рядом… На этот вопрос Джи Ху не сумел бы ответить даже под пытками. Сиюминутный отчаянный порыв, на который Чан Ди почему-то откликнулась. Почему? Пожалела его, больного, одинокого и несчастного? Наихудший вариант. А впрочем, неважно. Carpe diem. Ну вот и пусть. Исход-то всё равно один. А больнее не будет точно. Он это знает наверняка.       Какое натуральное издевательство над собой! Но отказать себе Джи Ху уже не мог. Завтра бывает разным. И бывает не у всех. Поэтому… К чёрту все эти мысли! Он слишком устал. Сейчас у него абсолютно не было сил разгадывать загадки и складывать пазлы. Потом. И – если.       Чувствуя себя совершенно измотанным, Джи Ху уткнулся подбородком в макушку Чан Ди. Не сейчас, так через час-другой или утром она проснётся и высвободится из его объятий. Он думал об этом с нарастающей сосущей тоской и не замечал, что сжимает её плечо всё сильнее.       Она – всё, что у него есть. И всё, чего ему не хватает. Чего у него на самом деле нет и никогда не было. Обнимать бы её так всегда, чтобы не ушла от него. Не смогла уйти.       Эта полночь, это ускользающее от него время рядом с Чан Ди было для Джи Ху каким-то невозможным, безумным счастьем с примесью обречённости и горечи – так близко ощущать её, видеть её, вдыхать её запах. Эта нереальная действительность оказалась стократ лучше, чем любая из его фантазий, которыми он обманывал себя, чтобы хоть как-то держаться. И пусть боль продолжала жечь его сердце, он думал только о том, что сейчас Чан Ди – в его руках. Он бы с радостью впал в летаргию, если бы она осталась рядом, спала на его плече и продолжала ему сниться. Вот так...       Джи Ху осторожно потянулся, взял руку Чан Ди и легко поцеловал, задержав губы на костяшках её пальцев вместе с дыханием.       Кольца на её левой руке не было.