Третьего раза не будет

Kim Hyun Joong – Moonlight

      Джи Ху впился напряжённым взглядом в руку Чан Ди, в тонкий палец, на котором не обнаружилось неоспоримого доказательства её принадлежности другому мужчине, его лучшему другу.       «Это ничего не значит», – резонно заявил внутренний голос, загасив слабый всполох надежды в душе. Глупой надежды.       Ему вдруг сдавило виски, и тут же ледяной лавиной захлестнули воспоминания о событиях полугодовой давности.       После предложения Ку Джун Пё Чан Ди улетела вместе с ним в Нью Йорк. Так, одним днём, бросила всё и улетела.       Об их отъезде Джи Ху узнал от Сон У Бина. Сама Чан Ди ему ничего не сказала, не позвонила, не оставила сообщения. Исчезла – и всё.       Как и когда узнали другие, Джи Ху было всё равно. Услышав эту новость от друга, он просто оглох и ослеп на месте. И жить расхотелось. Вообще.       А Сон У Бин неожиданно напросился к нему переночевать. И лишь много позже, отойдя от шока, Джи Ху понял причину. Друг боялся оставлять его одного. Правильно боялся. Потому что неизвестно, что бы Джи Ху с собой сделал. Наверное, то, что он тогда испытывал, и называется состоянием аффекта. Сон У Бин это увидел, почувствовал – и заподозрил неладное.       Они всю ночь пили вдвоём, сидя на террасе. У Бин беспрестанно что-то говорил. Говорил, говорил, умолкая только для того, чтобы сделать очередной глоток соджу. По правде говоря, Джи Ху его не слушал. Слышал – да, но не воспринимал ни единого слова. После вспомнил лишь то, что голос У Бина был каким-то незнакомым: мягким, тихим, словно тот обращался к душевнобольному, что, в общем-то, соответствовало действительности. И если бы Джи Ху был вменяем, он бы весьма удивился, каким может быть Сон – принц грозной триады, мастер единоборств, энергичный, бескомпромиссный и суровый человек уже в таком молодом возрасте. Но Джи Ху был не в себе, поэтому подобные мысли его попросту не посетили. Уже потом, по здравому размышлению, когда он пытался восстановить в памяти тот ночной разговор на террасе, до него начала доходить вся суть ситуации и странного поведения Сон У Бина под непрекращающееся звучание соджу в стаканах и голове.       Он вообще плохо помнил, как они пили. Конечно, всю ночь – это сильно сказано. У Бин, закалённый гуляка, вырубился после пятой бутылки, а Джи Ху продолжал пить. По инерции. Мучаясь от обиды, депрессии и беспросветного отчаяния, сжимавшего горло. Пил, слушал тиканье часов и повторял за ними. Только чтобы не думать о Чан Ди и о том, почему она так с ним поступила. За что?       Вспыхнувшее желание немедленно свести счёты с жизнью, такой бессмысленной, несчастливой и нелепой, как-то размылось в алкоголе, но бесследно не исчезло. И Джи Ху отложил его осуществление на потом: всё равно его не держали ноги и не соображала голова.       Взять скрипку он не мог: тряслись руки. И остатками здравого смысла осознавал, что может испортить ни в чём не повинный ценный инструмент или вовсе разбить его в сердцах. Поэтому просто пил. А что ему ещё оставалось?       На следующий день У Бин, оклемавшись, убедился, что Джи Ху жив, пусть и весьма относительно, с облегчением сдал его дедушке и уехал.       А Джи Ху продолжал пить. Неумело. Много. Как никогда в жизни. Он пил не потому, что жалел себя, а потому, что ненавидел. Ненавидел свою беспомощность, слабость и трусость, неспособность разрубить этот гордиев узел одним махом. Чтобы раз и навсегда прекратить свою затянувшуюся агонию. Ведь способов – не перечесть. Мотоцикл с обрыва, прыжок в Ханган с Моста смерти, упаковка таблеток, да мало ли… Но – дедушка… Что будет с ним? И Джи Ху пьяно ненавидел дедушку за то, что он есть. А после рыдал у того на плече едва ли не столько же времени, сколько до этого пил.       У Бин тогда ночью признался, что завидует ему: мол, у него, Джи Ху, стальная выдержка и несгибаемый внутренний стержень, раз он столько времени держался. Интересно, с чего Сон это взял? Знал бы он, да и все они в F4…       Горло перехватило, стоило Джи Ху вспомнить, как он рыдал в объятиях дедушки, бесконечно долго рыдал и ничего не мог объяснить, даже пожаловаться толком не мог. Он этого попросту не умел. Не знал: каково это – плакать, когда тебя гладят по спине и нашёптывают слова утешения. С детства не знал. Поэтому только повторял: «Дедушка… дедушка…» и заливался слезами. От отчаяния. От одиночества. От безысходности. От невыносимой, захлёстывающей его обречённой, никому не нужной любви.       Когда дедушка отобрал у него остатки привезённого запасливым У Бином спиртного и запер в доме прийти в себя, Джи Ху, вернувшись в реальность, по привычке попытался найти утешение в музыке. Терзал скрипку до звона в ушах и порванных струн.       Не помогло.       Его как-то одним махом, резко сорвало с катушек. Видимо, слишком долго он жил какими-то иллюзиями и надеждами, но все они развеялись в прах, как только самолёт Чан Ди оторвался от земли в Инчхоне. И что-то сломалось внутри, непоправимо сломалось: не исправить, не заменить. Быть может, тот самый пресловутый внутренний стержень, на поверку оказавшийся иссохшим стеблем тростника…       Джи Ху тосковал по Чан Ди. Неизбывно. Мучительно. И чем дальше, тем сильнее. Так, что порой готов был завыть в голос от отчаяния, но вовремя вспоминал, что в доме, кроме него, есть ещё и дедушка, и глушил бесконечные рыдания подушками.       Его накрыла какая-то невыносимая пустота, больше всего леденящая в том месте, где всё ещё почему-то билось сердце. И пусть Чан Ди не принадлежала ему, но она была рядом. Он мог видеть её, говорить с ней, любоваться ею, слушать, как она смеётся, и согреваться её теплом. Иногда, хоть и крайне редко, касаться её, касаться самыми кончиками пальцев, передавая стаканчик кофе или поправляя шарф. Слёзы вытирать она ему больше не позволяла. Но Джи Ху было достаточно. А с её исчезновением, тем более таким, он лишился и этого. Должно быть, прирос к ней настолько, что больше не мог. Ничего не мог. Вообще ничего. Словно эта пустота парализовала все его чувства, кроме боли, все желания, кроме одного-единственного, от которого становилось страшно. Не за себя. За дедушку.       Джи Ху не находил себе места. Днём метался по Сеулу, ночью по снам, тяжёлым и выматывающим. Не признаваясь себе, лихорадочно искал тот несуществующий уголок на земле, где нет его любви к Чан Ди. Где он снова мог бы дышать. Просто – дышать.       Его словно приговорили к этой проклятой неразделённой любви, как к крайне мере. И он не знал, что нужно сделать, чтобы перестать чувствовать – а иначе было слишком, слишком больно…       Эти бесплодные метания продолжались два месяца, за которые дедушка поседел и состарился ещё больше, а сам Джи Ху стал походить на собственную тень. Пока однажды к нему не явились Со И Джон и Сон У Бин. Явились, ужаснулись и выбили остатки дури у него из головы. В буквальном смысле.       После их агрессивной, но действенной терапии Джи Ху неделю не выходил из комнаты. А когда вышел, решение было принято. Внешне благопристойное и, по его мнению, единственно возможное. И процесс пошёл…       Вот только родного человека обмануть не получилось. Может, зрение уже и подводило старого господина Юна, но сердце было зрячим и чутким. И оно в конце концов не выдержало.       Тот их разговор Джи Ху просто не помнил. В голове у него засели лишь последние слова дедушки: «Джи Ху, прекращай. Не лги, ни себе, ни мне: ты этого не умеешь. А то, что ты задумал… Полагаешь, это выход? Ты даже не…»       Договорить дедушка не смог. И то, что происходило потом, Джи Ху не запомнил тоже. Только не переставал благодарить провидение, что сумел дедушку спасти. Успел.       Но от плана своего не отказался. И стремился к своей цели вопреки всему. Упрямо и обречённо. Шаг за шагом. Прилагая титанические усилия для того, чтобы делать вид, что образумился, пришёл в себя. Что у него всё нормально.       Тщетно. Что доказал всё тот же Сон У Бин, нагрянувший однажды в его кабинет в клинике, один, без И Джона. Как он выразился, «кофейку глотнуть, потому что соджу в него отчего-то пока не лезет». Нагрянул, уселся в кресло, задумчиво покручивая в руках чашку, понаблюдал какое-то время за тем, как Джи Ху заполняет карточки пациентов, а потом вдруг спросил:       – Как жизнь?       На что в ответ получил лишь взгляд, мимолётный и абсолютно пустой.       – А ведь ты не живёшь, – протянул У Бин, перестав прикрываться остывшим нетронутым кофе. Очередной взгляд Джи Ху показался ему более осмысленным и даже вопросительным, поэтому он, помолчав, рискнул добавить: – Ты делаешь вид.       – И как? – едва шевельнув губами, равнодушно поинтересовался Джи Ху, заставив У Бина вздрогнуть от неожиданности.       Хорошо, что надоевшую кофейную чашку он уже поставил на стол.       – Никак, – констатировал Сон и вздохнул.       Больше с того дня они эту тему не поднимали. И без того обоим всё было ясно.       Никак. Именно. Лучше не скажешь. Да и говорить Джи Ху, собственно, почти перестал. Как в детстве, после смерти родителей.       Никак – большее, на что он был способен.       И всё было шло... никак. До самого конца. Если бы Чан Ди так невовремя не появилась в его доме!       Джи Ху с силой зажмурился, открыл глаза, поморгал, перевёл дыхание и сообразил, что по-прежнему, как загипнотизированный, смотрит на её руку. Без кольца.       Глупо. Как же глупо! Ну и что, что его нет? Зная импульсивный характер Ку Джун Пё, нетрудно было предположить, что они там, в Штатах, уже и свадьбу сыграли втайне от всех. А что, вполне вероятно. Для корпорации «Шинхва» подобный неравный брак – не повод трубить о нём по всем медиа. К тому же скоропостижного бракосочетания следовало ожидать после столь театрального предложения Джун Пё на закатном берегу. Странно, что он фейерверк тогда не устроил или типа того.       Но дело было даже не в обёртке, а в сути. Чан Ди – невеста его друга. И, быть может, уже жена. С кольцом или без.       Умом Джи Ху это понимал, но измученное сердце болело всё сильнее. Все эти месяцы пустоты после её отъезда болело. Время шло, а легче не становилось. Он уже до ручки себя довёл, загнал до потери сознания. А Чан Ди всё никак не отболит у него внутри. Никак!       И сейчас, в этот самый момент, в комнате, подёрнутой пологом дождя, он не был готов от неё отказаться, что бы ни произошло там, за океаном. А ведь дедушка, умышленно или нечаянно, тоже подпитывал его надежды! И не только он…       «Береги её. Эта девушка подарит тебе семью».       И он, дурак, тогда почти поверил старому монаху. Поверил! Позволил себе надеяться! Просто упивался эпизодами из прошлого, когда их с Чан Ди ошибочно принимали за пару. Продавщица пирожков в Макао, помнится, сочла их за молодожёнов. Он тогда не мог заснуть до утра, смакуя её слова. А всё оказалось гораздо проще. Его семья, что он получил от Чан Ди в подарок, – это дедушка, с которым она его помирила. Не она сама.       Сколько же можно обманываться!       Джи Ху едва не застонал от охватившего его отчаяния. Как же тошно, а... Он лежал без сна, обнимал чужую невесту и слушал. Слушал ноябрьский дождь и свою всколыхнувшуюся боль, с которой так и не сумел свыкнуться.       Утром Чан Ди уйдёт. Убедится, что ему лучше, и уйдёт. Снова. И когда это случится, то он… Джи Ху не знал, что он сделает, но что-то должен. У него просто не осталось сил жить вот так. И тем более выносить эту изощрённую пытку: ощущать, как Чан Ди лежит на его плече и дышит теплом прямо в сердце, согревая его и заставляя биться быстрее. А завтра это всё развеется, обернётся сном, одним из его неотступных кошмаров, в конце каждого из которых он оставался один.       Вот тогда он точно умрёт. Не выдержит. Не справится. Теперь – нет.       Хорошо, что дедушка на Чеджу. Или… да какая, к чёрту, разница?       Джи Ху лежал и дышал часто, поверхностно, словно из воздуха выкачали весь кислород. Его просто разрывало на части от усилившейся вдруг боли, и он ничего не мог с этим сделать.       Вот тебе и внутренний стержень! Он и сам не заметил, как его мысли, такие тёплые и спокойные вначале, окрасились в чёрное. Эти эмоциональные качели от полного умиротворения до вернувшегося раздрая от нахлынувших воспоминаний его просто раздавили.       Лучше бы он заснул и по привычке рухнул в один из кошмаров!       «А вдруг бы она ушла, пока ты спал? – возразил внутренний голос, которого сегодня было не заткнуть: как прорвало. – Разве такого не было? Было и не раз. Так что выспишься потом. Может быть».       В ответ на это Джи Ху, придавленный к постели внезапно ожившим страхом, уже не сдерживаясь, крепко обнял Чан Ди, прижимая к себе обеими руками. Плевать на всё и на всех. Сейчас она здесь, с ним. С ним! Она настолько рядом, что ближе и быть не может.       «Может!» – прошептала безумная надежда.       Юн Джи Ху, даже думать не смей! Не смей!       Но сопротивляться не было ни сил, ни желания.       Он, не сдержавшись, застонал – и Чан Ди зашевелилась, просыпаясь.       – Который час? – сонно пробормотала она, по-детски кулачками потирая глаза.       – Уже ночь, – ещё до того, как она заговорила, он успел разомкнуть руки, отпуская ускользающее умиротворение.       – Почему ты меня не разбудил? – Чан Ди приподнялась на локте, убирая упавшие на лицо волосы.       Джи Ху едва подавил порыв сделать это сам: ладонь уже потянулась к длинным спутанным прядям, но он тут же её опустил.       – Зачем? Ты так сладко спала.       – А ты?       – Я не хочу, – ответил он. – Выспался вчера. Подумать только – сутки сопел.       «Я не могу спать, – прозвучало внутри. – И потерять время, пока ты рядом».       Чан Ди села на постели, и её взгляд упал на прикроватный столик.       – Лекарства! – ахнула она. – Ты пропустил вечерний приём!       Она вскочила, а Джи Ху только плечами пожал, украдкой скользнув ладонью по одеялу, хранившему её тепло.       Он всё сделает, как она скажет. Выпьет любое лекарство. И даже яд. Из её рук он примет всё.       – И какая награда мне будет за то, что я такой примерный пациент? – спросил он, возвращая Чан Ди пустой стакан, а в голове снежинками посыпались воспоминания, когда он так же по-доброму подшучивал над ней в прошлом, требуя плату за свои импровизированные концерты и прочее.       «А ты купила билет на мой концерт? Если нет, то иди сюда, будешь переворачивать ноты...»       «Я жду плату за игру…»       «Проведи со мной сегодняшний день. Это и будет твоя плата за мороженое…»       Может, Чан Ди тоже вспомнила это, потому что взгляд её затуманился и на лице засветилась мягкая улыбка.       – Награда? – она вдруг хитро прищурилась, принимая его игру, и постучала пальцем по губам, словно размышляя. – М-м-м… Одно желание. На раздумья десять секунд. Время пошло.       Но Джи Ху не понадобилось и секунды.       – Останься, – выдохнул он, ощутив дикий выброс адреналина в кровь. – Ещё. Хотя бы ненадолго.       «Со мной, – ударилось о рёбра сердце. – На всю жизнь».