And we spit down the hole with no name
American Murder Song – A Black Matilda
So take what you want, take what you can
Take what you please, don't give a damn
Halsey – The Tradition
I can't count on luck
I get my hands dirty
***
Am I so unworthy?
Or are their hands just dirty?
Delta Rae – Hands Dirty
Got a pistol for a mouth,
my own mama gave me that
***
Once you go black, you never go back
Gin Wigmore – Black Sheep
Traitors make a change
Saveus – Traitors
37° Хоронить Мэгги Портер никто не вызвался. До поздней ночи в «Черной розе» играла музыка, а когда последние гости с рассветом отправились, пошатываясь, по домам, они уже и не вспомнили, что на заднем дворе все это время стояла телега с завернутым в брезент телом. Оно терпеливо ждало своей очереди, как отодвинутая скорбь. Едва затворилась входная дверь, Черная Белль осела в кресле, откуда кокетливо махала мужчинам на прощание, и закрыла руками лицо. Она держалась молодцом. Весь вечер порхала по чужим коленям, когда приглашали, виртуозно краснела и не забывала подливать в стаканы, выстругивая упитанные счета. Мистер Моррис, вы меня смущаете! Еще стаканчик, негодник вы эдакий? Рядом с ней выпивка шла охотнее. Время от времени Мадлен поглядывала на младшую «розу», и та отвечала с вызовом, сверкая болезненно натертыми глазами. В полумраке первого этажа этот блеск отлично сходил за веселье. Гордость за нее была тяжелой и резала не хуже общей утраты. Белль не отреагировала, даже когда по лестнице спустилась Розмари. Та вытирала влажные волосы, и Мадлен самой захотелось отмыться, соскрести ужасный вечер с кожи и забыть о нем. Взмокшее платье прилипло к ребрам, открытая спина и шея чесались от пота. С захлопнутой дверью пропал единственный поток воздуха, пусть даже горячего и пыльного. Розмари тихо прошла вглубь, сняла с проигрывателя шипящую пластинку. Тем же полотенцем в руках протерла, прежде чем убрать в конверт. Ее нарядная одежда исчезла. Зная подругу, Мадлен предполагала, что та и вовсе не стала снова одеваться после того, как поднялась наверх с пьяно улыбающимся гостем. Так даже лучше. Приличные платья на вес золота, нечего их попусту изнашивать. Розмари поймала ее взгляд и кивнула на Белль, принимаясь собирать посуду. Девочка уже не дрожала, она вообще почти не двигалась, только грудь слегка поднималась вслед за дыханием. Мэгги знала бы, что сказать. Они вдвоем были старше остальных, помогали друг другу. Мэгги. Мадлен стряхнула дрожь и шагнула к воспитаннице, по пути схватив со стола стакан. Бурого пойла едва плескалось на четверть. Пришлось силой сунуть портвейн в руку Белль и сжать ее пальцы вокруг захватанного стекла. Та попыталась сопротивляться – но быстро сдалась. Зажмурившись, выпила все махом, пока Мадлен поглаживала ее по плечам. Закашлялась. – Вот так, ничего. Молодец. Белль молча к ней прижалась. Несколько минут прошли в тишине, только Розмари хмуро сновала вокруг. Обычно они убирались все вместе. Снимали парадные платья, обмывались и спускались вниз подметать, натирать тряпками столы, расставлять по буфетам бутылки. Потом уходили спать. Ложились вчетвером на два сдвинутых матраса, зимой и летом. Смеялись, спорили, кому достанется менее продавленная сторона. В других комнатах наверху были кровати, но сон там не шел, только воспоминания о лицах, руках и тяжелом сопении. Полгода призрак Мэгги засыпал и просыпался в общей постели, а сегодня лег им на руки жестким, холодным телом. Девчонка встрепенулась, когда Розмари подошла забрать пустой стакан. Моргнула – глаза красные, сухие. Сердитые, но не на них. Не говоря ни слова, Белль поднялась с кресла, заправив за уши растрепанные прядки. – Куда? – Помогу. Мадлен вздохнула. Девочка далеко пойдет. Розмари всучила ей заставленный поднос, и та послушно потащила его в дальний пристрой. Кухня там вмещалась с грехом пополам, между громоздкой плитой, ведром угля и бадьей для посуды почти не развернуться. Пока готовили, бадью накрывали деревянной крышкой – получался стол. Внутри всегда плескался дневной расход мыльной и грязной воды. Розмари мытьем не занималась, чтобы лишний раз не мочить лишайную руку, а у Белль выходило быстро и ловко. – Платье переодень, – напомнила ей вслед Мадлен. Изнутри донесся стук, потом влажное бряканье сгружаемой посуды. Вернулась Белль, торопливо прошла к лестнице, на ходу распутывая поясные ленты. Иногда нужно быть на чем-то сосредоточенной, чтобы не тронуться умом. Мадлен и самой бы это не помешало, но грязные простыни наверху могли подождать, а Мэгги – нет. – Иди, – Розмари остановилась среди комнаты с половой щеткой в руках, поймав ее взгляд. – Я закончу. Потом будет совсем жарко. Розовое пятно у нее на руке горело ярче, будто вобрало нрав владелицы. Она злилась, но она злилась всегда: на клиентов по выходным, на их жен – все остальные дни недели. На Мэгги, когда думала, что та их бросила. Разница в том, что сейчас приткнуть злость было некуда. Пускать ее в город не имело смысла, все закончилось бы склокой и проклятьями. Розмари тоже это знала. Мадлен устало кивнула, прислушалась. Шаги наверху кружили в одном и том же месте. Белль, должно быть, ходила вокруг умывальника, обтираясь и смывая макияж, готовила домашнее платье. Ждать очереди не хотелось. – Я недолго. Чуть подумав, Мадлен вытащила из волос шпильки, пальцами прочесала локоны. Темная волна почти скрыла низкий вырез на спине. Остатки румян и помады стерла запястьями. Идешь за услугой – постарайся не выглядеть слишком уж лучше того, кто ее оказывает. Дьявол в мелочах, у него сотня взглядов, и каждый оценивает. До ближайших домов было добрых полмили вниз по дороге. «Черная роза» стояла на отшибе – изгой среди зданий, как ее обитательницы – среди горожан. Дальше начинался город. Мадлен привыкла называть Хиллтоп городом, хотя на самом деле он едва ли походил на деревню: широкая улица с лавками, а вокруг – река и поля. Сейчас даже полей не осталось, все засыпало песком. Сколько раз ей хотелось вскочить на ближайшую повозку до Чемберлена, взять билет на поезд до Су-Фоллс и больше не останавливаться, ехать дальше и дальше на восток. Она на ходу побренчала в скрытом кармане монетами. Деньги приходили и уходили, не задерживаясь, «розы» росли и оставались. Пускали корни. Она ведь тоже злилась на Мэгги, пока не увидела тела – за то, что обставила ее, сорвалась. Как будто общий дом свил их, разрозненных, вместе. Лучше Мэгги, чем Белль. Хоронить младшую было бы совсем невыносимо. На горячем воздухе виноватая мысль кружила вокруг головы и никак не хотела уходить. Лучше уж Мэгги, которая приставала к мужчинам на людях, просто чтобы допечь их жен, и на каждом шагу хвасталась подарками. Что-то в ней сидело, какой-то бес, только бесы людей не убивают. Злость Розмари пятном проступила внутри. Кто-то это сделал, ты же прекрасно знаешь! Кто-то из них! Тогда, на берегу, в окружении толпы, было не время и не место, но Розмари была права, людей убивают люди. Когда некого винить во всех бедах, сойдет бог, негры и шлюхи. Нельзя. Мадлен тряхнула головой, отгоняя желчь. Под волосами пекло как в аду, пряди щекотали спину. Когда она моргала, под веками оставалось красно. Солнце не щадило, вытравливая из мира цвет и обнимая зноем кожу. Теперь ей казалось, что надо было подождать и переодеться, отыскать какое-то благочестивое платье, которое не так явно кричит о том, кто она такая. Не марать пылью шелковый подол. При виде прыгающих навстречу домов она упрямо сжала губы. Что есть, то есть. Людей вокруг было немного, и в основном женщины. Она даже не стала замедлять шага. Женщины не помогут – никто не подходит к змеям с протянутой для укуса рукой. Те останавливались, бросали ведра, поднимались от полузасохших грядок, чтобы осуждающе посмотреть вслед. Чужие взгляды так и тянулись к ленте на шее, как будто надеялись таким способом ее затянуть. Опоясанное горло жгло. Небольшая камея, костяной овал с черной окантовкой и тонкой черной розой в центре, давила с каждым сухим сглатыванием. Они сделали их из пуговиц, давно, когда публичный дом сменил название, еще до Белль, Мэгги и даже Розмари. Пуговицы стоили дорого, ядовитая гордость – дороже. Тогда были другие девушки, другие имена, а суть осталась до сих пор. Мадлен подозревала, что сами ленты вызывают в женщинах больше возмущения, чем даже их смысл. Искала долго. Кто-то из мужчин встречал плотоядным взглядом, а потом захлопывал перед лицом дверь, другие, услышав просьбу, недвусмысленно предлагали расплатиться. Хозяева магазинов усиленно не слышали стука в закрытые двери. Она знала их всех по именам, черт возьми. Ей удалось поймать только одного. Может, старый Мэдисон был слишком слеп, чтобы как следует разглядеть ее издалека, а может, очень уж хотел докурить свою папиросу, но, по крайней мере, с крыльца не ушел. И все-таки лицо у него сморщилось. – Чего тебе? – Мне нужна лопата, – просто сказала Мадлен. – Есть? Старик вынул изо рта сигарету, пожевал желтыми губами. Оглянулся. Мадлен проследила за его взглядом – сарай рядом с домом стоял нараспашку. Внутри была напихана гора разного инвентаря. Она точно различила как минимум два длинных черенка и одно пропесоченное лезвие. – Может, – недружелюбно протянул хозяин, оборачиваясь. – Девку закапывать? Табак у него дымил, как заведенный. Тоже захотелось закурить, но одна мысль о горячем дыме в глотке ошпарила хуже солнца. От запаха, света и пыльного воздуха слезились глаза. – Ну? – Похоронить ее хотим. По-людски. Старик неторопливо пыхнул в сторону, смерил ее глазами. Эдгар его звали, пришло на ум. Эдгар Мэдисон. Он их тоже недолюбливал, а почему, Мадлен не хотелось даже разбираться. Их недолюбливали все. Злился он, потому что считал гулящих девиц скверной или потому что был уже не в состоянии к ним ходить, все одно. Она украдкой сжала пальцы, готовясь к отказу. – Где? – прозудел Эдгар сквозь папиросу. – Где всегда, на полях. – С нормальным народом вместе? Розмари уже устроила бы сцену. Мадлен осторожно выдохнула: – Не все ли равно, теперь-то? Все мертвые одинаково. – Ага, – презрительная гримаса на лице старика углубилась. Он еще помучил курево, сплюнул с крыльца. Плевок вышел коричневатый, табачный. Разве что не зашипел на земле. – Просто так не дам. Она подумала, кивнула. Скользнула рукой в потайной карман – клочок ткани, нашитый с изнанки платья, у бедра. Выудила наугад, не выбирая – на ладони блеснул десятицентовик: многовато, но черт с ним. Старый Мэдисон склонил голову, недоверчиво его разглядывая. – Хватит? – Допустим. – Три возьму, – наугад стрельнула она. С одной точно не управиться. – Тогда десятик за каждую. Вот Розмари вспыхивает, разражается криками. Может, даже кидается на него с кулаками. Вокруг собирается галдящая толпа, и ни к чему, ни к чему это не приводит. Мадлен молча нырнула за монетами: вторая такая же, и два пятицентовика. Кармашек заметно полегчал. Старик хмыкнул, дернул головой в сторону сарая, но руку не протянул. Ладонь с деньгами неловко повисла в воздухе. Пару мгновений они смотрели друг на друга в упор, потом Мадлен положила монеты на перила крыльца. Не стала ждать, пока Эдгар сгребет их в горсть, сразу развернулась и спустилась вниз. Сзади донеслось папиросное причмокивание. Ну конечно, смотреть – не трогать, брезговать нечего. – И лишайной скажи, чтоб помыла за собой, – ударило в спину. Она с трудом вытащила из лязгающей кучи три лопаты – слава богу, все целые, у одной даже новый черенок. Скривила губы, проглотив резкий ответ. – Сделаем. Мэдисон еще постоял на улице, а потом зашел в дом, бренча ее деньгами. Тридцать центов за одолженные лопаты, половина обеда им на троих. Кому угодно отдал бы просто так, хоть весь город перехорони. Пришлось стиснуть зубы и стерпеть. Лопаты оказались неожиданно тяжелыми. Мадлен нахмурилась, постояла так. Вдоль улицы уже сновали жители, кто-то шел по своим делам, кто-то глядел на нее издали, посмеиваясь. Помощи никто не предложил. Мадлен и не просила. Поправив на плечах взмокшее платье, она рывком подняла инструменты и, как смогла, зашагала прочь. Они ждали. Подготовили простую одежду, убрали волосы. Розмари замотала руку тряпицей, из-под которой сочился стойкий дегтярный запах. Телегу спустили с холма загодя – она угловато темнела на перепутье, где дорога раздваивалась: одна часть спускалась в город, другая сворачивала к горячему морю полей. Кладбище, вот что это было: скелеты колес и фургонов, сухие кустарники, крыши погребенных лачуг. Песок здесь никогда не оседал полностью. В выглаженном пространстве толпились призраки и миражи. Они, должно быть, тоже выглядели в то утро странным скорбным миражом. У церковных ступеней скучился народ. Люди обмахивались самодельными веерами, потели в приличную одежду, шептались – и глазели. Мадлен могла бы рукой нашарить каждый неодобрительный взгляд. Они шли на приличном расстоянии друг от друга, все, как одна, в темном. Белль хотела надеть вуаль, но Розмари велела не ломать комедию. Хватит того, что их старые платья все равно казались преступно элегантными. Горожане с чувством плевали в пыль, смотря на процессию аккуратных причесок, струящихся подолов, черных лент и грубых лопат на плечах. Против солнца силуэты немного расплывались, казались почти торжественными. Сидя в душной церкви, многие внутри себя обнаружили, что простить эту торжественность девицам из публичного дома не было никаких христианских сил. Возмущение не отпускало даже тех, кто важно кивал проповеди о милосердии, пока безнравственные «розы» копали могилу для Мэгги Портер. Работали молча, не считая времени. Белль то и дело кашляла, сплевывая сухим ртом. От песчаной взвеси сушило глотку, в глазах резало, она липла ко лбу и губам. Дышать носом не выходило. На горячем воздухе запах мертвого тела стал еще тяжелее, расцвел гнилыми цветами. Мадлен старалась не смотреть на телегу. Ей непрестанно слышалось жужжание мух. При мысли о том, что придется откинуть брезент и столкнуть труп в яму, желудок сводило судорогой. Рядом Розмари поминутно терла нос, надеясь перебить маслом густую вонь. Один раз Мадлен показалось, что подруга вот-вот расплачется, но лопата упорно продолжала ходить вниз и в сторону, вниз и в сторону. Спину ломило. Платья захлестывались в ногах. Белль пошатнулась, отвернулась – все ее серьезное детское лицо закаменело от напряжения. С шипением ругнувшись, она встряхнула кистью. Мадлен глянула на нее исподлобья. Ладони у младшей покраснели и вздулись волдырями, светлые прядки облепили щеки и лоб. Если на то пошло, они с Розмари были не лучше в своих потемневших платьях, до колен в песке, с жалящими мозолями – и все же покрепче, погрубее. Работы по дому Белль не гнушалась, но к такому привычна не была. Ей было слишком мало лет, чтобы как следует познакомиться со смертью, и уж точно не с такой неприглядной. – Отдохни, – хрипло велела ей Мадлен, в голосе один скрип. – Мы с Розой закончим. Девчонка помотала головой, но за лопату не взялась. Упрямая. Преданная, скорее. Она выглядела так, словно вот-вот рухнет в обморок, правда, не от изнеможения, а от сдавшей храбрости. – Отдохни, говорю. Итак неделю руки в соде отмачивать. – Глубоко еще? – Почти хватит, – Розмари выпрямилась. Темные волосы порыжели от въевшейся пыли, и она то и дело моргала слезящимися глазами. Еще немного, и они тоже свалятся. Сухой песок постоянно струился под ногами, заставлял оступаться. Почти три фута вглубь – и не следа влаги. Повезло еще, что копали без препятствий. Наткнись они на какую-нибудь телегу или колесо, пришлось бы начинать в другом месте, и Мадлен точно знала, что сил на это ни у кого не хватит. – Притащить сможешь? – коротко спросила она у Белль. У той в глазах пронесся ужас, но она кивнула. По наклонной выбралась из ямы и бросила лопату рядом, бредя к телеге. Нечестно было ее просить, но так быстрее. И она хотела помочь. Все трое замерли, борясь с приступом тошноты, когда тело с глухим стуком упало на землю. В воздух поднялось черное гудящее облако. Мухи отказывались улетать, жужжа так громко, что от отвращения продирало морозом. Белль сдавленно застонала. Пока старшие подруги заканчивали работу, она подлезла ближе и, отворачивая лицо от насекомых и запаха, потащила брезент к могиле. Тесемки в отверстиях были связаны, он волочился как огромный мешок. Она изо всех сил пыталась не думать, в каком виде предстанет содержимое. Розмари и Мадлен как раз поднялись наверх. Солнце ползло по горизонту, приближая полдень, со всех сторон их обдавали волны одинаково горячего воздуха. Брезент подтащили к краю, распустили шнурки и завязки. Добрую минуту никто не решался откинуть полог. Потом Розмари сорвала его одним резким рывком. Все трое отпрянули – оттуда глянуло что-то зеленовато-черное, громоздкое, движущиеся точки и искаженные черты. Это отвратительное нечто уже не было Мэгги. Белль затрясло, потом все-таки стошнило. Запах оседал во рту, даже если нос не мог его уловить. Младшая утерла губы рукавом, из глаз лились слезы. Ненадолго они скучились все вместе, как днем на берегу: плечом к плечу, ладони сжаты до боли. Только так можно было это пережить. От последних слов пришлось отказаться, никто не мог выдавить из себя ни звука без опасения растрясти содержимое желудка. Потянули край – тело съехало с брезента в яму, перевернувшись по пути. Лицом вниз оно нагоняло чуть меньше жути. Скрыто было распоротое горло, черная лента с камеей все-таки порвалась и теперь торчала из-под плеча. Мадлен впервые удалось посмотреть на труп прямо, не обшаривая глазами все вокруг, лишь бы не видеть деталей. В грязно-русых волосах торчало почерневшее ухо, изодранное и подъеденное речной живностью. Мэгги любила свои серьги, каждую пару подаренных вульгарных побрякушек. Они вечно путались у нее в кудрях. Яркая картина того, как рыбы обклевывают плоть до тех пор, пока золотые кольца тихо не скользят на дно, едва не заставила Мадлен закричать. Она первой взяла лопату и начала сгребать в яму песок. Когда они, измученные и в десятом поту, сложили последнюю горсть, запах практически исчез, а на полях появился новых безымянный холмик. – Ну, вот, – как-то неуверенно сказала Розмари и оглянулась на подруг. Белль поерзала на месте. Из-под лифа платья вытащила шпильку – Мэгги такие носила, с цветами на ободках. Все они были, как правило, черными, хоть и не розы. Ей нравился скандальный статус и нравилось зваться Черной Марго, хотя на севере, в Абердине, у нее была приличная семья и куча перспектив. Какие бесы согнали Мэгги с места, было уже неважно; теперь это была их Мэгги. Рожки шпильки ушли в песок, на поверхности остались только лепестки. Умница младшая. Фотографий у них не было, а любую драгоценность тут же стащили бы. Когда речь шла о наживе, у людей чудесным образом отбивало праведную брезгливость. – Пока, Мэгги, – почти застенчиво шепнула Белль, похлопав рукой горку. – Никто не возьмет твое имя, – пообещала Розмари. Мадлен искоса на нее глянула. Раньше это было традицией, но со временем девушек стало слишком много, и за повторением имен уже не следили так тщательно. Кроме особенных случаев. У самой Мадлен во рту не было прощальных слов, только песок. Волосы растрепались и лезли в глаза, как накануне у реки. По крайней мере, сейчас они были одни. Перед мысленным взором блестела вода. Темные пряди упорно падали на лицо, и Мадлен вдруг заново увидела реку, и людей – и женщину напротив, которая так внимательно ее разглядывала. Бэби Томпсон. Внутри неприятно звякнул колокольчик. Он звенел уже почти две недели, то громче, то тише, каждый раз все настойчивее. И каждый раз она малодушно прикидывалась, будто не слышала его. Розмари ткнула ее локтем, возвращая под солнце, в пекло. Мадлен вздрогнула, с удивлением отняла ладонь от скрытого кармана. Она захватила вещицу с собой, повинуясь какому-то неясному импульсу, а теперь подумала, что, наверное, уже тогда приняла решение. С чувством вины долго не поторгуешься. Замешкавшись, она все же откашлялась, прочищая голос. – Прощай, Мэгги, – столько всего можно было сказать, но сердце почему-то забыло и хорошее, и плохое, сжав все в одно. – Где бы ни была кровь, твоя семья – здесь. Теперь нужно было вернуться домой. Брезент и лопаты погрузили в телегу – старый Мэдисон за свои тридцать центов мог и подождать. Прежде всего, спустились к водяной колонке. Пришлось себя приструнить, чтобы пить понемногу, не глотая горстями. Из неглубокого колодца вода шла такая холодная, что натертые ладони немели, и жжение вместе с ними. Каждая по очереди промывала рот и глаза от сухой пыли: когда сплевывали на землю, вода казалась желтой. Белль мокрыми руками промокала прическу, Розмари умывалась так яростно, что края рукавов и грудь вымокли насквозь. Мадлен пыталась привести в порядок подол платья, но мокрый песок въедался только сильнее. В конце концов, плюнула и оставила как есть. Пусть они хоть вываляются в луже, как синицы, разницы не будет. – Идите без меня, – кратко предупредила она. – Я задержусь. Завтра вещи вместе разнесем. Розмари кивнула, отвлекшись от вытаскивания занозы. Сырая повязка на другой руке сползла, открывая край розового пятна. – Вдвоем дотащите? – Дотащим, – Белль устало зевнула, как будто только сейчас вспомнила, что они еще не ложились. Розмари зевнула следом, даже Мадлен не удержалась. Младшая подошла, коснулась ее плеча на прощание. – Теперь-то веса совсем нет. Вопросов не задали и спорить не стали – не было сил. Спросили бы – она бы, наверное, ответила, хотя внутри копилось чувство, что это ей надо сделать самой. Хотелось к ним присоединиться, омыться по-человечески, заползти на сдвинутые матрасы, но колокольчик внутри снова звякнул, напоминая: сначала дела. За телегу взялись вдвоем, подоткнув платья за пояс, чтобы подолы не попали в колеса. Мадлен не стала долго смотреть вслед. Отвернулась, неуклюже размяла спину и пошла в противоположную сторону, не в первый раз за этот день. Вниз, в город. Вообще-то, она не была уверена, что застанет Бэби Томпсон в лавке. Магазин часто пустовал, закрытые двери уже не вызывали прежнего удивления. Медленно шагая вдоль дороги, Мадлен думала, что, наверное, заботы Бэби не слишком отличались от ее, когда пропала Мэгги. Им тоже пришлось перестраиваться, а личные волнения так крепко перемешались со стрессом перемен, не разберешь, что где. Правда, их все-таки было трое, и к сплетням они привыкли. Сплетни, вот что было неправильно. Мадлен нахмурилась. Ей не нравилось, когда важные мысли приходили так бестактно, как нечто само собой разумеющееся. Навстречу попадались люди: кто-то шел бесцельно, почти бездумно, кто-то спешил укрыться от палящего солнца. Прерванные разговоры обтекали ее стороной и зажигались позади. Косые взгляды и молчание трогали ее одинаково мало, но вот Томпсоны… Других слов, кроме неправильно, Мадлен подобрать не могла. Почему-то ее это очень злило. Хуже клише, чем благородная проститутка, кропали только на огромных голливудских экранах, и обязательно с кем-нибудь ухоженным и очевидно не страдающим от недоедания в главной роли. Хороши они все были бы в «Черной розе», Черная Джоан, Черная Марлен, Черная… Кто-то влетел в нее с разбегу, чуть не сбив с ног. – Осторожно! – Мадлен, не думая, придержала за плечо мелкую юркую фигурку. Мальчишка, едва-едва подросток. Старший из выводка Каллаханов, то ли Бенни, то ли Билли, с паклей обкорнанных светлых волос. – Осторожно. Бенни-Билли ойкнул и отскочил, бормоча извинения. Потом рассмотрел получше – эту искру узнавания ни с чем не спутать. Детское лицо расплылось в мерзкой, совсем как у папаши, ухмылке. Он изобразил пальцами неприличный жест и рванул в сторону прежде, чем Мадлен могла бы отреагировать. Она и не стала, только подумала: он явится к ним клиентом куда раньше, чем повзрослеет. Если, конечно, сумеет поймать вечер, когда в «Розе» не ошивается отец. Мысль была жесткой и злой, как Розмари. Сколько же тут гнилья у людей в головах, не раз бросала она в сердцах. Мадлен сглотнула, смотря вслед Бенни-Билли. Это неправильно. Так неправильно. Она подгоняла себя всю дорогу до лавки Томпсонов, как будто боялась опоздать. С улицы в окнах не было видно движения, но внутри горел свет. Мадлен поднялась по ступеням, выдохнула – и толкнула дверь. Звякнул колокольчик. После яркого солнца электрическое освещение казалось тусклым, она не сразу разглядела за прилавком фигуру. На долю секунды ей почудилось, что там сидит Хьюго Томпсон, уткнувшись в книгу, как он часто это делал в ожидании посетителей. Фигура подняла голову, и Мадлен узнала его жену. Она ее тоже узнала. На лице промелькнула какая-то эмоция, слишком сложная, чтобы разобрать. Бэби отложила карандаш и поднялась, вертя на пальце обручальное кольцо, скрестила на груди руки. Светлое платье в цветах делало ее похожей на миниатюрную куклу, только глаза у этой куклы были глубокие и темные. Дети бы таких испугались. – Миссис Томпсон, – поздоровалась Мадлен. При мысли о влажных, грязных пятнах на собственном платье щекам вдруг стало жарко. Почему-то хотелось, чтобы о ней хорошо подумали. Женщина за стойкой растерянно глянула на дверь и на нее. На самом деле, они ни разу не общались напрямую, и теперь, похоже, обе не представляли, как себя вести. – Черная Мадлен, – выдохнула Бэби после долгой паузы. – Что вам нужно? – Я хотела бы поговорить, – как можно мягче произнесла она в ответ, подразумевая: это важно. Подразумевая: я вам не враг. Миссис Томпсон моргнула. Если и почувствовала скрытый смысл, удивление быстро угасло под сведенными бровями. – Со мной? – Наедине, если не возражаете. Хозяйка окинула магазин взглядом. Мадлен смотрела, как ее ладони вжались в ребра. Против светлой ткани покрасневшие пальцы горели, как лишайное пятно Розмари, но это был не лишай. Жесткая кожа шелушилась от соли, у Хьюго Томпсона были такие же руки. Рабочие, грубые. Он никогда их не прятал. – Ну, я не вижу никого, кто мог бы помешать, – отозвалась Бэби, оглаживая воротник. Легкий бант под горлом лег посвежевшими воланами. Образы вдруг сошлись. Мадлен уже видела похожую кукольность, и теперь с удивлением смотрела на нее вживую. – Что-то из журнала, да? Который из Чемберлена возят, – не удержалась она, подходя. – Давний выпуск. Миссис Томпсон как будто вздрогнула. Ей все никак не удавалось куда-то пристроить ладони, она то сцепляла их вместе, то прятала за спину, словно присутствие Мадлен ее нервировало. Может, так оно и было. Женщина кивнула и пробормотала скорее по странной привычке, чем для диалога: – «Жена фермера», октябрь 35-ого, – беспокойные руки взмахнули последний раз, волевым усилием опустились на прилавок и там замерли. – Так чего вы хотели? – У вас талант. – Простите? – К шитью, вы прекрасно шьете, – объяснила Мадлен. – Всем нравятся красивые вещи, но мало кто умеет их создавать. Бэби нахмурилась, пытливо ее разглядывая. Медленно ответила: – Я научилась, потому что у меня их не было. Но вы же не платье пришли заказывать? Смею предположить, недостатка в красивых вещах у вас нет. Мадлен усмехнулась, оправив грязный подол. У дурной славы въедливые пятна. Никогда им не простят ни хороших платьев, ни украшений, ни единой приличной шпильки в волосах. Теперь уже, даже сними они черные ленты и покайся, пощады не будет. Если есть на свете одна истина, так это что дьявол краснеет за свои безобидные проделки, глядя на добрых христианок с моральной властью над бывшими блудницами. – Вы правы, я не об этом хотела поговорить. – Тогда о чем? Ответить оказалось сложнее, чем она думала. Слова, которые Мадлен так бережно несла, чтобы сказать сейчас, впились в горло. Может статься, они все порушат, но спрятать их обратно уже не было никакой возможности. Колокольчик звенел, как безумный. Она сглотнула звон, прежде чем ответить: – О вашем муже. По лицу Бэби пробежала тень, быстро, как дрожь освещения. «Если она закричит, – подумала Мадлен, – я просто начну говорить, пока все не выложу». Поток внутри бился о нёбо, боясь не успеть, не исправить. Статуя за прилавком ожила ровно настолько, чтобы овладеть жесткими губами: – И что же вы хотели сказать мне о моем муже? – Я знаю, что болтают в городе, миссис Томпсон, о нем и обо мне. – Бог не обделил вас ушами, – она не внушала страха в своем кукольном платье, зато голосом резала, где надо. Мадлен приказала себе стерпеть. – Просто хотела, чтобы вы знали, это неправда – что говорят. – Будете убеждать, что ноги его в публичном доме никогда не было? – фыркнула в сторону Бэби. – Бросьте, мы же обе знаем… – Он хороший человек, миссис Томпсон, – с твердостью, которой сама от себя не ожидала, прервала ее Мадлен. – Ваш муж – хороший человек. Он навещал нас, меня и… Иногда говорил с нами, если никого не было. Белль его обожала, даже Розмари. И он ни разу, если вас это интересует, ни разу ни с кем из нас не спал. Бедная Бэби Томпсон смотрела на нее так напряженно, как будто Мадлен была голливудским экраном, где разыгрывалась душераздирающая драма. Потом черты ее лица смягчились, и она тяжело вздохнула. Когда она стояла вот так, со склоненной головой, то напоминала побежденного солдата. Было это облегчение или вина за злые мысли, знала только она сама: голос бы одинаково надломился и от того, и от другого. – Да, это похоже на Хьюи. Мадлен отвела взгляд, давая ей минутку. На глаза прыгнули сваленные в углу мешки с фасолью, ровные отпечатанные буквы на боках – благодатное болото, в котором можно бездумно увязнуть. «Бобы Пинто» обещали лучшую обработку за сущие гроши. Нигде почему-то не было указано, что в расфасовку уже ушли последние запасы, и фасоль эту, хоть сырую, хоть вареную, жевать было одинаково невозможно. Она покосилась на Бэби. Протянула руку, чтобы коснуться, и на полпути смутилась. – Мне плевать на большинство людей в этом городе, – просто призналась она. – Честно сказать, на всех, кроме моих подруг, но ваш муж всегда был к нам добр, и я не хотела бы… чтобы вы были о нем дурного мнения. – Какой выбор он мне оставил? Бэби подняла лицо, и на Мадлен дохнуло жаром, таким же горячим и сухим, как воздух снаружи. Она едва удержалась, чтобы не отступить. У пустоты, зиявшей на месте Хьюго Томпсона, не было объяснений, она не могла говорить за хозяина. Ответы пропадали вместе с людьми. У нее их тоже не было, зато имелось кое-что другое. Мадлен скользнула в потайной карман, выуживая вещицу, тонкую и золотую, сжала в кулаке на прощание. – Я должна вернуть, – тихо, почти виновато произнесла она. Браслет тихонько звякнул. Цепочка на два оборота, одно плоское ажурное звено тянет за собой второе, третье, четвертое и дальше, как змея. Мадлен аккуратно убрала ладонь, еще ощущая ее вес. Может быть, поэтому не сразу заметила перемену. Бэби Томпсон смотрела на украшение так, будто оно и было змеей: бледная, глаза распахнуты, губы – косой шрам. Приподнятые кончики пальцев мелко дрожали. Вот именно так женщин поначалу брала оторопь, когда Мэгги вешалась на их мужчин. Потом приходила злость. Горка золотых звеньев лежала прямо перед ней, а она, казалось, никак не могла оторвать от нее страшного взгляда. – Миссис Томпсон? – мягко позвала Мадлен, протягивая руку. – Простите, я… Бэби отшатнулась. Глянула в упор, едва ли узнавая, но тут же выражение лица снова стало осмысленным. Она рассеянно коснулась ладонью уха, словно что-то слышала – или, наоборот, не слышала. Взгляд снова опустился на браслет. Поддавшись неведомому порыву, она накрыла цепочку рукой, сгребла в кулаке и прижала к груди – пара узорчатых пластин повисла меж пальцев. – Это мое. – Я знаю, – кивнула Мадлен. – Мистер Томпсон подарил его мне. Сказал, вы не заметите. – Вот как. – Я не носила, не хотела, чтобы вы увидели вот так, на улице. Подари кто угодно… но… Пальцы немного дрожали, какие-то обнаженные и слишком легкие без колец. Она сняла их, прежде чем выйти из дома. Все подарки, заработанные улыбками, портвейном и вторым этажом – ни один из них не стоил и сотой части этого браслета. По крайней мере, для нее. Бэби тяжело осела на стул, баюкая золото в горсти. От вида ее сгорбленной спины стало тоскливо. – Хьюи, – пробормотала она тихо. – Хьюи, Хьюи. – Он ничего за это не просил, – Мадлен аккуратно шагнула ближе, опасаясь выпускать женщину из виду. – Мне кажется, ему просто хотелось сделать что-то хорошее. Она могла бы рассказать, как в то утро Хьюго Томпсон сидел с ней допоздна, потягивая выпивку и играя карты. Играл из рук вон плохо, но смеялся, проигрывая спичку за спичкой, а когда ставить стало нечего, достал из кармана вторую пластинку и наломал себе новый банк. Белль с ногами забралась в кресло и задремала, Розмари спала наверху. Ему единственному разрешалось оставаться после рассвета. С ним они были в безопасности. Когда закончились спички, они просидели за столом еще добрых полчаса: Мадлен штопала старое платье, сонным взглядом отслеживая шов, Хьюго составлял ей компанию, думая о своем. Один раз она встала закрыть портьерами половину окна, чтобы солнце не било младшей в глаза. Уже перед самым уходом он вдруг попросил ее протянуть руку и необыкновенно серьезно обернул золотую цепочку вокруг запястья. Бог знает, какие мысли крутились у него в голове, но взгляд после этого просветлел, а губы тронула улыбка. Дружеский подарок. Мадлен тогда кивнула и подумала: она скорее выбросит его к черту, чем наденет на людях, пачкая чужими домыслами. – О чем он говорил? – Что? – голос вырвал ее из воспоминаний так резко, что она не сразу поняла вопрос. Увидела только широкие и темные глаза. – Мой муж. Вы сказали, он говорил с вами. О чем? – Обо всем. О жизни, о людях… – Мадлен запнулась. – О вас тоже. Смотря в упор, Бэби прерывисто вздохнула, поднялись и опустились кукольные плечи. – Что он обо мне говорил? – Ничего плохого, миссис Томпсон. Он больше… вроде как переживал. – Переживал? Да говорите же, Мадлен! Едва ли не впервые ее имя произносили с такой отчаянной просьбой. Черная лента сдавила горло на мгновение – и отпустила, а может, это был просто укол жалости. – Переживал о вас. Что вы, может быть, с ним несчастливы. Он очень боялся, что вы несчастливы. Бэби беспомощно кивала ее словам. Как-то разом из нее ушла пронзительность, потребность. Осталась просто женщина, которая пыталась понять, что делать с путаными доказательствами то ли верности, то ли вины своего мужа, перебирая как четки золотой браслет. Мадлен ожидала бы, что она заплачет, но, видимо, Бэби Томпсон была куда крепче, чем казалась на первый взгляд. – Вы курите? Она моргнула, перестав сверлить пространство сухими глазами. Подняла голову. – Простите? – Мне кажется, вам не повредит, – вообще-то, Мадлен планировала сама выкурить эту сигарету, как только доберется до дома, но сейчас выложила ее на стойку с легким смешком. – Такие мягкие, что горло скажет спасибо. Золотистое клеймо «Лаки страйк» поймало свет и блеснуло. Ладонь Бэби конвульсивно дернулась. Звякнул колокольчик. Она оглянулась на звук – незнакомый мужчина зашел внутрь, впустив шум и облачко пыли, и теперь неуверенно щурился, разглядывая пространство. В следующий миг разбитая кукла пропала и вернулась хозяйка магазина, под шорох платья и еле слышное звяканье. Когда она обернулась к миссис Томпсон, та уже встала, оправила бант. Браслета в ладони не было, как не было на лице и следа их разговора. Мадлен поймала ее взгляд и, не споря, кивнула. – Доброго дня, – сказала больше для посетителя, чем для них обеих. Явно не местный, пусть услышит хоть что-то знакомое и нормальное. Видит Бог, в этом городе нормального немного. Выйти на крыльцо было все равно, что шагнуть под водопад, только вместо тонн воды на нее обрушилось солнце. Мадлен зажмурилась, мелко дыша. От каждого вдоха горело в носу и на губах, пахло раскаленным песком. В спине заныло. Потрясение предыдущих суток, вечер в «Розе» и кошмарные похороны Мэгги случились уже, казалось, в другой жизни. Она вдруг осознала, как давно не спала, и все же… И все же, колокольчик больше не звенел. Мадлен не была уверена, слезятся у нее глаза от света или от облегчения, что неправильность немного разжала когти. – Извините? Внутри металась другая мысль, слишком смутная, чтобы уцепить. По крайней мере, не сейчас. В голове плыло. – Извините! Она открыла глаза. Перед лавкой стояла небольшая крытая повозка, а из окна чуть не по плечи высунулась девушка. Она то и дело смотрела себе под грудь. Мелькнула маленькая ручка – должно быть, у нее на коленях сидел ребенок. Девушка была незнакомой. – Извините! – повторила она в третий раз, маша рукой и пытаясь привлечь внимание. Мадлен покосилась по сторонам, но вокруг не нашлось ни души. Обращались к ней, она от этого отвыкла. – Не извиняйтесь. Она спустилась к повозке, приставив ко лбу ладонь для тени. Ни грязное платье, ни растрепанная прическа ее уже не заботили. Приезжим все равно, с кем говорить, они никогда не задерживались в Хиллтопе достаточно долго, чтобы отличить высокомерную старуху Эш от местной проститутки. Девушка ненадолго скрылась в окне, успокаивая чадо, потом высунулась снова: наверное, ровесница Розмари, круглолицая, русые волосы выгорели в сено. – Ой, спасибо, что подошли! – она забавно присвистывала на согласных и щурилась на солнце, как новорожденный котенок. – Мы с мужем, он вот только что вышел, хотел купить припасов в дорогу, а то мы чуть не умерли, пока сюда добирались, от самого Валентайна едем, представляете, там совсем пустыня, живой души не найдешь, в общем, мы едем в Су-Фоллс, не знаете, далеко еще? – Далеко, если так, – сбитая с толку быстрыми легкими пузырьками слов, которые без остановки вылетали из девушки, как мыльная пена, Мадлен кивнула на впряженную в повозку лошадь. Лошадь с фырканьем опустила голову, открывая стертую шерсть под упряжью. В одни плечи тащить повозку из Небраски, не много ни мало? Удивительно, что вообще стоит. Девушка проследила ее взгляд и смущенно рассмеялась. – Да нет, мы не весь путь, нам бы поймать поезд, ну, чтобы на север, от Су-Фоллс, но туда же еще добраться надо, понимаете? – Тогда вам в Чемберлен, – изнутри донесся недовольный лепет, и плечи в окне тут же заходили ходуном в такт коленям. Девушка даже не отвлеклась. – Тут недалеко, вдоль реки миль десять, не потеряетесь. А оттуда поездом на восток. Загорелое лицо просияло. От этого вида внутри что-то скрутило, больно, завистливо. – Спасибо, спасибо большое! Значит, Чемберлен, а оттуда на восток, надеюсь, дорога работает… – Работает, отсюда ездят торговать. – Вот же! Повезло так повезло, ну, я Тому скажу, теперь найдемся. Спасибо еще раз, у нас тут немного всего, но может, я смогу как-нибудь отблагодарить? Заберите меня с собой, почти сказала Мадлен, как будто всю жизнь готовилась ответить именно на этот вопрос именно сейчас, и вот момент, наконец, настал. Хочешь, с ребенком твоим буду сидеть, хочешь, лягу с мужем, чтоб не наделал новых, мне все равно, только заберите! Ей почти удалось увидеть, как они с тихим мужчиной из лавки и этой болтливой дурочкой садятся на поезд и уезжают далеко-далеко, прочь от полумертвых равнин и песков. Туда, где по улицам ездят автомобили и можно найти работу, носить то, что нравится, а не то, что приносит деньги; в города, не выжженные солнцем в кладбища. Туда, где еще есть жизнь, и для нее тоже. А потом увидела Белль. Как она втихаря плачет над вещами Мэгги, как храбрится и густо подводит глаза, сидя у старого трельяжа в одной накидке. Засыпает между ними с Розмари, словно для надежности держа обеих за руки. И как Розмари, вечно злая Розмари обменивается с Мадлен понимающими взглядами, потому что они втроем – все, что осталось. И Мадлен не сказала ни слова. – Ничего не нужно, – она покачала головой, скользнув пальцами по ленте на шее, и если даже девушка заметила, то все равно не поняла. – Удачи. Они махнули друг другу на прощание. Мадлен еще слышала за спиной поток воркующих слов. Чем дальше она отходила от повозки, тем тише становился голос, и тем больше картины других городов походили на миражи в полях. Прощаться с ними оказалось вовсе не так больно, как она себе представляла. Если бы Мадлен обращала больше внимания, когда еще бывала в церкви, она бы, наверное, вспомнила, какими словами выразить причину. Без ее ведома, их упорная нежность пропитала ее насквозь. Слова были: любовию за любовь. До «Черной розы» оставалось не так уж далеко, но Мадлен все равно спешила. Ей нестерпимо хотелось попасть домой.